Руднев отлично понимал: все, что произошло тут часом раньше, — провокация немцев и красновцев, которая может вылиться в ненужные осложнения. Поэтому он, выслушав лейтенанта, сказал Дундичу и всем, кто стоял в ожидании приказа:

— Ну что ж, будем считать это досадным недоразумением… А чтобы не испытывать терпение товарищей, уходите, господин лейтенант. И как можно скорее.

Когда драгуны поспешно вскочили в седла и, не жалея шпор и конских боков, ускакали к гряде, нависшей над степью, Руднев весело взглянул на Дундича.

— Хорошую трепку вы задали немчуре, товарищ Дундич. Думаю, они не скоро сунутся к нам. А теперь прошу вас сказать товарищам, кто вы, откуда…

— Говори! Говори! — пронеслось над степью доброжелательное требование людей, окруживших отряд. — Давай на платформу!

Руднев взял его под руку и повел к платформе. Дундич легко прыгнул на ступеньку тамбура, бросил Князскому бурку, снял папаху.

— Я и мои соратники — мы все сербы, хорваты, черногорцы, — начал медленно Дундич, старательно выговаривая каждое слово, — добровольно записались в Красную Армию. В Одессе. Оттуда ехали на Бахмут. Там дрались с беляками. Нам приказали догнать вас и идти на Царицын. Вот мы пришли. Примете нас в свою армию?

Возгласы восторга, одобрения, согласия пронеслись после этих слов. А Дундич, вскинув шашку над головой, скомандовал:

— Други! Сабли из ножен!

И сейчас же бойцы отряда подняли высоко вверх клинки.

Глядя на Руднева, Дундич сказал:

— Клянемся вместе с вами до последней капли крови защищать нашу великую революцию!

Ниже железнодорожного моста через Дон, в густых зарослях тальника, ракиты и дубняка скрывался отряд разведчиков. Говорили шепотом, а чаще жестами, лошадям на морды повесили торбы с овсом.

Ждали темноты. Надеялись, черное небо упадет на черную воду, и плыви по ней хоть в метре от дозора, все равно никто ничего не разглядит. Такая ночь — родная сестра разведчику. Но если не напорешься на противника. А коль он тебя заметит, тогда темень из друга превратится во врага. Особенно страшна ночь в незнакомой местности. Куда бы ни скакал, кажется, всюду на тебя смотрит прищуренный глаз неприятеля.

Зато если знаешь степь — темная ночь для тебя спасительница. Она укроет в любой балке, рощице, поможет незаметно подойти к околице села, левадами пробраться до крыльца, залечь, подслушать.

В степи к хутору протоптано сто вилючих троп. А может, больше. Никто не считал. Каждый путник может пробить свою. Не то что в горах — одна дорога в аул, одна — из аула. Встретился недруг — не уйдешь, не спрячешься в темном шатре ночи. Иди на врага. И кто окажется ловчее, сильнее, хитрее, находчивее, тот поедет дальше.

На мосту возня: туда-сюда ходят солдаты, что-то переносят с подвод к фермам, тянут провода или веревки, опутывают ими металлические конструкции. Ясно: готовятся белые выполнить свое обещание — любой ценой не пустить шахтерскую армию на левый берег. Любой ценой — даже взрывом гигантского трехпролетного моста.

Об этом Ворошилову стало известно вчера, когда после очередной неудачной атаки мамонтовцев оказался в плену юный подъесаул Борис Шишкин. Многие донцы против взрыва. На сходе в Калаче крепко переругались старожилы с пришлыми. Раздосадованный Мамонтов уехал в Нижнечирскую, где и сидит теперь бирюком. Для взрыва моста выделена рота. Командует ею поручик Каратаев. Офицер он никудышный, хвастун, бабник и пьяница, каких Дон отродясь не видывал. Однако выпала ему такая честь от самого генерала — за обильное угощение.

И еще интересную деталь сообщил пленный. В хуторе Рогачики отчаянный казак Парамон Куркин провозгласил свою республику и не выполняет приказов даже войскового атамана, а уж о старшинах что и говорить.

Пленный хотел рассказать все были и небылицы про Куркина, но командарм приказал отвести его в товарный пульман с решетками, а разведке во главе с Дундичем перебраться на ту сторону реки и выяснить, что за загадочная личность объявилась в Рогачиках и действительно ли она не подчиняется ничьим законам. А может, Куркина можно «окрестить» в нашу веру?

— Я думаю, подъесаул забавную сказку нам поведал, — размышлял вслух Дундич после увода пленного.

— Не уверен, — спокойно возразил Ворошилов. — У них, казаков, чудачеств хоть отбавляй. Так что и такой оригинал вполне возможен. Нам необходимо воспользоваться его отрицательным отношением к Краснову.

— Словом, побывать у него в гостях? — закончил мысль командарма Дундич.

— Да. И непременно сегодня.

— Слушаюсь. Хорошо бы кого-то из местных прихватить.

— А если подъесаула?

— Продаст, — усомнился Дундич и пощипал кончики светлых усов.

— А вы поговорите с ним, Иван Антонович, — попросил командарм.

— Можно, — подтянулся Дундич, давая понять, что хочет сразу же идти.

Подъесаул оказался на редкость понятливым парнем. Он согласился проводить разведчиков и тем доказать свое стремление помочь Красной Армии быстрее пробиться к Царицыну.

И вот теперь, стоя с Дундичем в засаде, подъесаул рассказывал о дорогах и тропах левобережного займища, которыми отряду предстоит пройти.

— Там я как у себя в курене, — хвастал подъесаул. — Хошь завяжи мне зенки и крутни, как юлу, все равно выйду на заданный ориентир.

Разомлевшая за день земля парила, шибала в нос острым запахом размочаленной коры и почерневших водорослей. Над водой опасливо заколыхался редкий туман.

Дундич спросил Негоша, не пора ли собираться.

— Пожалуй, можно, — согласился тот.

Разведчики быстро разделись, навьючили одежду на головы лошадей и начали осторожно лезть в воду. Быстрое течение Дона неудержимо понесло людей и коней к стрежню. Холодная вода сковывала мышцы, давила грудь таким прессом, что временами перехватывало дыхание. И все-таки, подумал Дундич, это не Неретва или Босна. Те как бешеные несутся из-под ледяных шапок гор. Там не то что человек, конь о четырех ногах спотыкается.

Вот уже растаял в темноте правый берег, а левого еще не видно. Значит, достигли середины, подумал Иван, и тут оранжевая луна выпорхнула из-за прибрежных ракит. Покачалась немного в ветвях и оторвалась, бросила на иссиня-черное сукно Дона казачий лампас.

— Тебя и не хватало, — проворчал Негош.

То ли часовые что заметили, то ли так, для успокоения, с моста сделали несколько выстрелов. Пули просвистели над головами и, цвиркнув, взбурунили воду.

— Засекли! — испуганно прошептал подъесаул. — Давайте возвертаться.

— Тихо! — властно приказал Дундич и еще решительнее загреб левой рукой.

Выбрались на берег. Дышали тяжко. Кое у кого было желание распластаться на холодном песке, но Дундич сказал:

— Трое остаются, остальные за мной.

В кустах оделись. Дундич приказал нацепить погоны, чтобы спокойнее было на душе. Указал подъесаулу на дорогу и предупредил:

— Помни, друг Боря, не то слово — и тебе господь бог не поможет.

С километр проехали молча, настороженно. При каждом окрике сыча рука невольно ложилась на эфес сабли, тянулась к нагану. Ближний куст краснотала на поляне казался притаившимся человеком. Поэтому когда кончился подлесок и впереди показался бескрайний простор, залитый серебристым лунным светом, все облегченно вздохнули.

Подъесаул перекрестился и сказал:

— Ну, а теперь с богом.

Ударил коня холудиной и помчался к скирдам прошлогоднего сена. Разведчики шли за ним на расстоянии лошади.

Дундич опасался, что цокот копыт по наезженной дороге обратит на себя внимание патрулей. Но все обошлось. Лишь когда показались крайние хаты хутора, из-за скирды, что была ближайшей к дороге, вышли трое.

— Стой! — приказал средний из них. — Кто такие?

— Свои, станичник, — тонким от напряжения голосом ответил подъесаул, сдерживая разгоряченного коня.

— Наши все давно дома спят, — последовал ответ, и во тьме угрожающе клацнули затворы винтовок.

— Все, да не все, — обиженно, как молодуха с ухажером, заговорил проводник. — Ты сначала сведи нас к Парамону Самсоновичу.