— Замечательно. Особенно если учесть, что скоро будет Пришествие Осени, и, готовясь к празднику, богатые владетельные сеньоры будут благоволить вилланам и всем другим своим податным людям. Глядишь, и нам что-нибудь перепадет, и я склонен думать, что перепадет не мало. Так что не волнуйся, студент, отработаем по сценарию и получим причитающееся.

— А по сценарию обязательно работать?

— Обязательно. Есть такое простое и понятное слово — "надо". Понимаешь Саша, надо.

Уж что-что, а это слово русский человек всякого рода занятия понимает очень точно, даже если он студент.

Оброк — вещь необычайно важная и в стародавние времена торжественная, поэтому и собирали ее в дни больших всенародных праздников. Правда, в последнее время некоторые свободомыслящие утверждают, что праздники эти образовались от нужды скрасить ежегодное полюдье. Но говорят это недостойные людишки, отбившееся от стада и лишенные милости сеньора и Богов.

У монахов вольнодумие в чести никогда не бывало, и к сбору податей они относятся столь же серьезно, как и к проведению праздников по ветхозаветным заповедям отцов основателей. Об этом можно было судить по довольно большой толпе вилланов, ремесленников и специально приехавших городских обывателей, медленно втягивающихся в монастырский двор.

Кудахтали куры, гоготали гуси, ржали кони и мычали коровы. Их несли, вели и тащили с тем, чтобы засыпать, заложить и спрятать в бездонные закрома храма. Взамен монастырь обещал всеобщее счастье и удовлетворение чаяний в виде божьего снисхождения.

Ближайшим олицетворением божеской милости, а когда нужно и недовольства, для подвластных монастырю вилланов был каморник. Вся стоголовая монашеская братия, пребывая в благочестии и праведности, жила хозяйственными способностями этого скромного и богобоязненного человека. Ему препоручено заботится о достатке и процветании храма, и он заботился, не жалея сил ни духовных, ни физических, ни своих, ни крестьянских.

— Слышь, Зден! — Орал брат-каморник в пыльной серой рясе. — Я тебе сколько наказывал окороков привезти?

— Шестнадцать, отец Феофан.

— А ты мне сколько приволок? — Монах был сухощав и являлся владельцем длинных, тонких, нервно двигающихся пальчиков. В данный момент они двигались от одного окорока к другому.

— Не поспели мы, — Зден виновато потупился и вытер рукавом рубахи рябой нос.

— У тебя что, жена поросят рожает? Не успели настрогать, да?

— Нет.

— Что нет? — Брат-каморник всегда исполнял свой пастырский долг, наставляя и направляя стадо чад своих.

— Мы не рожаем, — насупился виллан. Он униженно сутулил свою огромную саженную в плечах фигуру, которая упрямо возвышалась над щуплым монахом неприступной горой.

— Правильно. Поэтому неделя сроку и привезешь столько, сколько велено было. И скажи спасибо, что сверх положенного не беру и не штрафую.

— Премного благодарен, отец Феофан, — пробормотал Зден и неловко наклонился, чтобы облобызать руку пастыря.

Но счастья поцелуя ему не досталось. Рука с длинными пальцами указывала на пасечника, скромно стоящего у дверей монастырской Каморы, где царствовал отец Феофан.

— Эй! А тебе какого рожна? У тебя, когда срок? — голос монаха перешел на визгливый фальцет. Он старался перекричать стадо коров, загоняемое за монастырскую ограду. Монастырские жители очень любили всевозможные молочные продукты, и особенно к ним благоволил брат-каморник. — Ну, что молчишь?

— Купцы в этот раз не приехали. Нету денег, отец, — пробасил пчеловод. — Можешь медом возьмешь?

— Ха! У него денег нет! А голова у тебя есть?! — В такие моменты брат-каморник Феофан казался себе настоящим владетелем душ и помыслов человеческих. Вот они — грешники — навыворот, изнанкой своей богопротивной выставлены, и делай с ними, что хочешь. А все почему? — "Норовят поменьше работать, да побольше себе урвать, забывая долг перед благодетелями".

Каморник иногда любил немного пофилософствовать.

— Что б завтра же, нет, сегодня же поехал на ярмарку у старой липы и продал там. Все я должен думать, да?

— Да, отец Феофан, мы без вас не смогли бы.

— Вот-вот. Смотри у меня. — В прошлый раз пасечник отправился на ярмарку сам, не спросясь благословения и был оштрафован на двойной размер оброка. Брат-каморник о том случае вилланского высокоумничанья помнил и не одобрял. — Целуй.

Пасечник подобострастно приложился к сухокожей руке монаха.

— Так, так. Кого это к нам принесло? — Феофан обратился к самым неприятным личностям, с которым ему приходилось общаться во исполнение своих обязанностей. — "Гадость какая!"

Он, кривясь и не скрывая свою брезгливость, смотрел на двух бродяг.

Монастыри королевства с давних пор обязаны давать приют и прокорм убогим и страждущим. Почетная обязанность, освобождающая их от налогов и всех остальных повинностей.

— Развелось вас тут. Делом надо заниматься, делом, а не шляться по стране и людей благочестивых донимать.

— Отец родной! Помилуй, ради Богов Всевеликих! — завел всем и каждому известную песню оборванец постарше. — Больной со мной.

При слове "больной" отец Феофан подобрал полы своей серой, изрядно пропыленной сутаны и, обнажив костлявые ноги, отбежал на несколько шагов.

— Пошли вон! Слышали?! Вон отсюда!

— Отец! Отец, не беспокойтесь. Это не заразная болезнь.

— Да? А с этим что? — Длинный палец указал на валяющегося в пыли бродягу помоложе.

Сразу после этого многозначительного жеста лежащий начал дергаться в конвульсиях. У него открылся рот и оттуда выпал язык, при этом он пытался что-то говорить. Естественно разобрать ничего не получилось. Бродяга бил по земле ногами и руками, завывал, изгибался и страшно вращал глазами.

— Чур меня! Чур! — Шарахнулась в сторону крестьянка, решившая, что взгляд кривых глаз убогого может ее сглазить.

Не то, чтобы Феофану нравилось наблюдать мучения бродяги, занимательно было и не более того. Как же это надо постараться рассердить Богов, чтобы получить такое наказание? К нему-то Боги милостивы, и не наградили его никакими страшными и неприятными для жизни знаками своего нерасположения?

— Ладно. Оставайтесь. После братья его посмотрят, может и помогут.

— Спасибо, отец! — воскликнул старший из бродяг и кинулся к монаху в поисках его руки.

Брат-каморник благодарности не принял, отпихнув бродягу с пастырским наставлением:

— Поди умойся сначала!

Катающийся в грязи оборванец вновь привлек внимание Феофана. Теперь он отплевывал пыль и песок, набившиеся в рот.

— Читать-то умеете?

Старший бродяга кивнул.

— Ишь ты! Грамотные… Дом призрения найдете. Накормят там.

— Спасибо, милостивец!

— Спасибо не булькает, — отрезал монах. — После отработаете. Боги благодарность любят, ибо награждают достойных, которые знают свое место и помнят место Богов Всевеликих.

— Истину говорите, — восхитился оборванец.

Феофан постоял еще несколько минут, смотря на мучения больного.

"Ишь как его пучит! Нагрешил, нагрешил, мальчишка".

Но зрелище быстро приелось, и внимание монаха переключилось на женщину, испугавшуюся сглаза.

— А ты от кого? Чего принесла?

— Ничего я, отец, не принесла, — захныкала баба. — Отсрочки прошу, брат-каморник.

— Как так отсрочки? — вознегодовал Феофан, да так, что женщина тут же бухнулась на колени и запричитала еще громче.

— Мочи нету платить! Отец родной, не погуби!!! — Крестьянка поклонилась монаху в ноги. Поклон был до самой земли, она просто распласталась в пыли монастырского двора показав всем любителям зрелищ свой округлый зад и сильные загорелые ноги.

Феофан молчал.

Женщина истолковала это молчание как дурной знак и закричала еще громче.

— Отец родной, не погуби!!!

Разнообразием ее причитания не отличались, но, крича, она медленно и верно подползала к монаху, который, соблюдая дистанцию, отступал.