– Из Анжу, – сказал Людовик, вскрывая письмо. По мере того как он читал строки, выражение его лица становилось все более мрачным. – Жоффруа Красивый умер, – сказал он. Передав записку Алиеноре, он начал расспрашивать гонца.

Алиенора прочитала рукопись на пергаменте. Она была продиктована Генрихом и, несмотря на вежливость, содержала лишь самые скудные подробности. Гонец передавал суть истории: Жоффруа заболел по дороге домой после купания в Луаре и будет похоронен в соборе Ле-Ман.

– Невероятно. – Алиенора покачала головой. – Я знала, что в Париже ему нездоровилось, но я не думала, что он так тяжело болен.

Ее охватила глубокая печаль, и слезы наполнили глаза. Они с Жоффруа были соперниками, но в то же время и союзниками. Ей нравилось состязаться с ним в остроумии, и она грелась в лучах его восхищения. Флирт с ним был одним из ее удовольствий, и он был так прекрасен на вид.

– Мир обеднеет из-за его ухода, – сказала она, вытирая глаза. – Упокой, Господи, его душу.

Людовик отпустил гонца и пробормотал обязательные банальности, но в его глазах появился блеск.

– Что ж, – сказал он, – мы должны посмотреть на нового молодого графа Анжуйского, хватит ли у него мужества справиться со своими обязанностями. Он не произвел на меня особого впечатления, когда прибыл ко двору вместе с отцом, – самый обыкновенный юноша.

Алиенора ничего не сказала, отчасти потому, что с трудом воспринимала шокирующую новость, а отчасти потому, что это все меняло. Она также задавалась вопросом, насколько обычным юношей на самом деле был Генрих.

– Для Франции может быть только полезно иметь дело с неопытным молодым человеком.

– Он очень любил своего отца, – сказала Алиенора. – Я поняла это, когда они приехали в Париж. Должно быть, он очень скорбит.

– Так и должно быть. – Людовик отвернулся, чтобы поговорить со своими вельможами. Алиенора извинилась и удалилась в отведенные ей покои. Приказав принести письменные принадлежности, она села за стол, чтобы написать письмо Генриху, в котором сообщила, что ей очень жаль и что она будет молиться за его отца. Она высоко оценила стойкость Генриха и выразила надежду, что в будущем сможет лично принести ему свои соболезнования. Тон письма был учтивым и не содержал ничего, что могло бы быть истолковано как неуместное даже такими людьми, как Тьерри де Галеран, который, она не сомневалась, прочтет ее переписку, если у него будет такая возможность. Она запечатала письмо и велела своему камердинеру передать его гонцу из Анжу. Налив себе вина, она села перед очагом и посмотрела на красные угли, думая о том, что если она все-таки выйдет замуж за Генриха, то окажется лицом к лицу с Людовиком на политической шахматной доске и ей понадобится каждая капля умения и удачи, чтобы выжить.

Алиенора въехала в Пуатье верхом на пятнистой кобыле, шкура которой напоминала кольчугу. На ее исхудавшем запястье сидела Ла Рейна, сверкая белыми перьями. Небо было голубым, а солнце, несмотря на приближающуюся осень, еще грело. Алиенора ощущала удивительное чувство свободы, возвращения домой, и ее вассалы стекались, чтобы поприветствовать ее. Сначала не было видно Жоффруа де Ранкона, но среди собравшихся она заметила нескольких баронов из Тайбура и Жансе. И тут она увидела его в толпе, сразу узнав темные волнистые волосы и высокую, прямую осанку. Он повернулся, и сердце ее снова заныло, когда она увидела, что это вовсе не Жоффруа, а гораздо более молодой человек – почти юноша.

Он подошел к ней и преклонил колено, опустив голову.

– Госпожа, мой отец приносит свои извинения за отсутствие и надеется на скорую встречу с вами. Легкая болезнь не позволила ему лично поприветствовать вас, и я приехал вместо него как тот, кто назван в его честь.

Алиенора знала, что Жоффруа не остался бы дома из-за «легкой» болезни. Ничто, кроме катастрофы, не помешало бы ему быть здесь сегодня, и ее охватила тревога. Однако она ничего не могла поделать, оказавшись на людях с молодым человеком, который и понятия не имел о глубине связи между ней и его отцом.

– Тогда я желаю ему скорейшего выздоровления и надеюсь скоро его увидеть, – сказала она и велела ему подняться.

Он наклонил голову, но она увидела сомнение в его глазах. Они оба говорили банальности, и знали это.

Алиенора снова устроила прием в своем большом зале в Пуатье. Шелковый полог, усыпанный золотыми звездами, покрывал троны, на которых сидели бок о бок она и Людовик. Ла Рейна заняла место на высокой подставке рядом с хозяйкой, символизируя ее власть. Алиенора не была в Пуатье со времен долгого путешествия в Иерусалим, и, хотя убранство зала было богатым, все помещение нуждалось в обновлении. Кое-где облезла штукатурка, и после чудес Константинополя и Иерусалима дворец казался маленьким и провинциальным. Она поклялась себе, что, как только освободится от брака, построит новый зал, который будет лучше представлять положение Аквитании среди дворов мира.

Людовик рано удалился на молитву, настроение у него было скверное. Алиенора подозревала, что это потому, что ее вассалы приветствовали ее с ликованием, а его – с пренебрежением. Радость, с которой были восприняты разговоры об аннулировании брака, нанесла удар по гордости Людовика. Его ревность наполняла Алиенору веселым презрением, и она с удовольствием принимала гостей. Чем больше Людовик хмурился, тем больше она флиртовала и пользовалась своим остроумием и властью. Она знала, что ее вассалы размышляют о том, что произойдет, когда брак будет аннулирован. Уже сейчас мужчины претендовали на то, чтобы стать кастелянами крепостей, из которых Людовик выводил французские гарнизоны. Алиенору забавляли предложения, которые делали ей бароны, жаждущие получить свою долю, но она не намекала и не обещала ничего, что не была готова дать, и держалась осторожно. Если Жоффруа нездоров, как следовало из намеков, она не могла рассчитывать на него так, как надеялась. Она решила посетить Тайбур как можно скорее.

Алиенора и Людовик прибыли в Тайбур сырым утром в начале октября. Большая крепость, охраняющая переправу через Шаранту, сияла, словно одетая в броню, а река серела листом побитой стали, в котором отражалось низкое небо. Пока они ехали под аркой и въезжали во двор, заморосил дождь, влажной паутинкой опутав лицо Алиеноры. Сын Жоффруа отбыл раньше их, чтобы все подготовить, и поспешил поприветствовать их и увести под крышу. Его сестры Бургундия и Берта тоже явились вместе со своими мужьями. Бургундия была высокой, как их отец, с темными ореховыми глазами. Берта выросла пухленькой и веселой, с ямочками на щеках, хотя ее обычное веселье померкло, когда она преклоняла колени перед Алиенорой.

Большой зал был нарядным и ухоженным. В очаге горел живой огонь, от аира на полу[33] исходил сладкий, чистый аромат. Свежие свечи горели в подсвечниках на стенах, дополняя слабый серый свет снаружи. Алиенора обвела взглядом комнату и почувствовала, как воспоминания нахлынули на нее, не давая очнуться. В этом зале она играла с Жоффруа в шахматы, наслаждалась музыкой и танцами с ним и его семьей. Она видела его детей, лежавших в колыбели, и плакала вместе со всеми, когда жена Жоффруа умерла при родах. Позже Алиенора смотрела на Жоффруа глазами юной женщины, и он взял ее за руку. Потом умер ее отец, и мир рухнул. В последний раз она приезжала в Тайбур молодой женой Людовика.

На этот раз ее и Людовика проводили в отдельные покои. Никто не притворялся. Алиенора с облегчением отметила, что выделенная ей комната была не той, где она провела брачную ночь, а поменьше, с теплыми красными шторами и жаровней, чтобы прогнать холод от реки. Мягкий свет ламп придавал комнате уютный вид. На откидном сундуке стояли книги, а сам сундук расположили там, где было больше света. Пока Марчиза помогала ей снять плащ, старшая дочь, Бургундия, принесла медный таз с теплой душистой водой для умывания.