Жоффруа пожал плечами:

– Он мой вассал, но замышлял против меня и грабил монахов на моих землях в Сент-Обене. Я привел его к вам, потому что он – одна из причин нашего спора.

Бернард Клервоский стоял позади Людовика, прислушиваясь и наблюдая, а теперь вышел вперед и ударил посохом об пол.

– Что можно сказать о господине, когда он мстителен сверх всякого милосердия? Ты унижаешь этого человека из гордыни и гнева.

Жоффруа бросил на аббата из Клерво презрительный взгляд.

– Если бы я был мстителен сверх всякого милосердия, этот человек был бы уже мертв – давно зарублен и повешен, а его семья брошена голодать. Не пытайтесь читать мне нотации, мессир аббат.

Жиро де Монтрёй, спотыкаясь, подошел к Бернарду и опустился на колени у его ног, склонив голову.

– Я отдаюсь на вашу милость, – сказал он, почти рыдая. – Если вы и мой господин король не заступитесь, я умру в оковах вместе с женой и детьми.

– Обещаю вам, что такого не случится, – сказал аббат Бернард, его исхудалые черты лица были суровыми и мрачными. – С Богом не шутят.

– Скажите это монахам Сент-Обена, – ответил Жоффруа. – Если он вам нужен, то торгуйтесь за него, иначе он вернется со мной гнить в Анже.

Бернард положил одну руку на плечо Жиро де Белле, чтобы успокоить его, и устремил свой горящий взгляд на Жоффруа.

– Вы никуда его не вернете, мессир, потому что ваши дни на этой земле сочтены, если вы не покаетесь.

Жоффруа прищурился.

– Вы не говорите ни от имени Бога, ни от имени короля, старик, – ответил он. – Считайте свои дни, прежде чем считать время других. Мне с вами говорить не о чем. У вас нет власти надо мной.

Повернувшись на каблуках, он вышел из покоев, оставив всех в тишине. Генрих поклонился Людовику и поспешил за отцом, не глядя на аббата Клервоского и жалкого, закованного в цепи бывшего кастеляна Монтрёя.

В конюшне Жоффруа ждал, пока конюх седлал его лошадь.

– Все прошло хорошо, – с сарказмом сказал Генрих.

– Я не позволю этому цистерцианскому стервятнику вещать свои черные пророчества над моей головой и вмешиваться в мои дела, – огрызнулся Жоффруа. – Я приехал сюда, чтобы вести переговоры с Людовиком, а не с аббатом Сито[30].

– Но Людовик, должно быть, сделал это намеренно.

Жоффруа взял уздечку у конюха.

– Я тоже сейчас уезжаю намеренно, – сказал он. – Пусть они варятся в собственном соку. Мы здесь для того, чтобы вести переговоры, а не для того, чтобы позволить им захватить власть. Это даст им время вывести «святого» Бернарда из игры, и теперь мы оба знаем, где находимся.

Анжуйские гости, отец и сын, вернулись с прогулки. Алиенора скрывала свое нетерпение и стояла с внешним спокойствием, пока ее женщины заканчивали одеваться. Одежда и внешний вид были важными инструментами дипломатии, особенно при встрече с графом Анжуйским. Она никогда не видела его сына, молодого герцога Нормандии, и ей было любопытно.

Они приехали утром, но уже начались неприятности. Хотя ей еще предстояло их встретить, она слышала, что отец и сын ушли после резкой перепалки с Бернардом Клервоским. Алиенора не обратила на это внимания. Такие драматические жесты были частой уловкой политических переговоров. По общему мнению, аббат удалился на молитву, прихватив с собой кастеляна Монтрёя, оковы которого были сняты, а Жоффруа и его сын вернулись с прогулки и возобновили переговоры.

Марчиза подняла для Алиеноры зеркало: на нее смотрела красивая, уравновешенная женщина, и она добавила к этому оружию манящую полуулыбку. Алиенора научилась прятаться под масками; порой было трудно найти ее истинную сущность – смеющуюся девочку из Пуатье, которая смотрит в счастливое будущее.

– Что ж, – сказала она Марчизе, и ее улыбка стала твердой, как стекло. – К бою.

Переговоры на сегодня закончились, обе стороны были настороже, пока оседала пыль после утренней вспышки, но остались довольны достигнутым прогрессом и взаимопониманием. Пока придворные непринужденно общались, фанфары возвестили о прибытии королевы. Сердце Генриха заколотилось, хотя внешне он сохранял спокойствие. Неважно, как она выглядит и сколько ей лет, сказал он себе. Она была лишь средством достижения цели, и он мог заводить любовниц, не выставляя их напоказ в ее доме.

Алиенора оказалась высокой, гибкой и длинноногой, судя по тому, как струилось вокруг нее платье. Его внимание привлекли ее туфли, расшитые крошечными цветами и изысканными узорами. Когда она проходила мимо Генриха и он поклонился, то вдохнул великолепный аромат, свежий и пьянящий, как сад под дождем. Его опасения, что она окажется ведьмой, исчезли в один миг. В самом деле, с такой женщиной можно и лечь в постель.

Она склонила колено перед Людовиком в деловой и решительной манере, признавая его королевскую власть как долг, затем поднялась и повернулась, чтобы поприветствовать отца Генриха, протягивая тонкие пальцы, украшенные одним большим сапфировым кольцом. Ее жест сопровождался взмахом рукава и немного обнажил запястье, что еще больше усилило восхитительный аромат ее духов.

– Так хорошо снова видеть вас, мессир, – сказала она, ее улыбка была теплой, но властной. – Мы вам очень рады.

– Всегда приятно находиться в присутствии такой красоты и самообладания, – ответил Жоффруа с учтивым поклоном. Он повернулся к Генриху. – Вы еще не знакомы с моим сыном. Мадам, позвольте представить вам Генриха, герцога Нормандского, сына императрицы, внука короля Иерусалима и будущего короля Англии.

Теперь она улыбнулась Генриху, не так радостно, как его отцу, но тем не менее без напряжения. В ее взгляде были любопытство и острый ум.

– Ваш отец высоко вас ценит, – сказала она. – Я рада приветствовать вас в Париже.

Генрих поклонился.

– Надеюсь, я оправдаю его ожидания, – ответил он.

– Я уверена, что так и будет.

– Он делает это и сейчас, – сказал Жоффруа. – Помяните мое слово, он обречен на величие.

Она снова улыбнулась и слегка приподняла брови, чтобы показать, что признает гордость отца, но при этом не увлекается хвалебными словами.

– Я запомню ваши слова, мессир, но, как вы знаете, я всегда принимаю решения самостоятельно. – Она снова повернулась к Генриху: – Вы должны воспользоваться возможностью и посетить Сен-Дени. Я уверена, что здание и коллекция драгоценных камней и реликвий покойного аббата вас заинтересуют.

– О да, мадам, я намерен это сделать, – ответил Генрих с церемонным поклоном. Вблизи она была очень красива. Ее кожа оставалась гладкой и безупречной, хотя она и не была девственницей. Все в ней было подобрано со вкусом, с изысканным совершенством. Он подумал, сколько бы стоило содержать жену, привыкшую к такой роскоши, даже если бы доходы принадлежали ей.

Он мог с уверенностью сказать, что Алиенора тоже оценивает его, хотя и не так, как он оценивал ее. Ему было интересно, как ее тело будет ощущаться под его телом в супружеской постели и насколько она опытна. Как бы она выглядела с распущенными волосами? Он опустил взгляд, чтобы она не прочла его мысли. Он получил четкие инструкции от отца не делать ничего, что могло бы поставить под угрозу их шансы на Аквитанию, а это означало не оттолкнуть Алиенору и не выдать ни взглядом, ни словом, что их намерения не ограничиваются заключением перемирия.

Она перешла к разговору с другими участниками собрания, играя свою роль с непревзойденной легкостью, зная, что сказать и как вести себя с каждым, хотя было заметно, что она и Людовик избегали друг друга после самых формальных обменов приветствиями.

Генрих восхищался ее уравновешенностью, но был настороже. Женщина с такими ослепительными качествами могла как очень помочь ему в будущем, так и создать трудности, оказавшись своенравной. Судя по слухам, Людовик Французский не особенно преуспел в ее укрощении, поэтому ему следовало хорошенько подумать над этим вопросом.