Алиенора перешла на новый корабль, когда остатки греческой флотилии были либо уничтожены, либо перешли в руки сицилийцев. От дневного света остались лишь тусклая красная полоса на горизонте да многочисленные маленькие огоньки на воде, словно упавшие звезды, освещающие тела и плотики.

Сицилийский капитан, крепко сложенный смуглый мужчина средних лет, с почтением проводил Алиенору и ее свиту в палубную каюту на корме судна.

– Мы преследуем этих волков уже несколько дней, госпожа, – сказал он, – и следим за вашим флотом.

– Жаль, что вы не догнали нас на несколько часов раньше, – ответила Алиенора, – но я все равно благодарю вас. – Она увидела, что он с ожиданием смотрит на багаж, который его люди перенесли с греческого корабля. – Конечно, вы будете вознаграждены. – Лучше было расплатиться добровольно, чем смотреть, как снова кто-то будет рыться в ее вещах, да и с командой лучше поддерживать хорошие отношения. Все они были пиратами в той или иной степени, и она чувствовала себя так, словно ее снова взяли в плен.

Капитан благодарно поклонился.

– Мадам, служить королеве Франции – большая честь, но я принимаю ваше щедрое предложение.

Алиенора подняла брови. Она не говорила, что будет щедрой.

Уже совсем стемнело, а под посвежевшим ветром корабль брыкался, как резвая лошадь. Она услышала, как матросы перекрикиваются, закрепляя такелаж, и скрыла улыбку. Пройти через все это только для того, чтобы попасть в шторм и погибнуть, было бы величайшей иронией судьбы.

Стоя на мысе, Людовик смотрел на море в спокойный ясный день поздней весны. Сицилийское солнце грело его шею, а бриз доносил запах тимьяна и соли.

– Я не знаю, жива она или мертва, – сказал он Тьерри де Галерану. – Вестей нет, а прошло уже много недель. Если бы она попала в плен к грекам, я уже знал бы об этом. Они бы прислали мне злорадные письма. – Он прикусил ноготь большого пальца, изгрызенный до крови.

– Значит, ее судьба сложилась иначе, сир, – ответил де Галеран.

Людовик помрачнел.

– Прошлой ночью мне приснилось, что она пришла ко мне, утопленница, вся блестящая от травы, и обвинила меня в своей гибели, собираясь задушить.

Тьерри скривил губы.

– Это всего лишь дурной сон, сир. Вы должны молить Бога о помощи и мире.

– Я должен был вернуться за ней, когда греки напали.

– Она бы вернулась ради вас? – спросил Тьерри.

– Дело не в этом, – нетерпеливо ответил Людовик. – Мы не знаем, что с ней стало. Если бы я был уверен, что сон – вещий и она мертва и утонула, я мог бы оплакать ее и снова жениться, как только вернусь во Францию, и управлять Аквитанией от имени нашей дочери. Вместо этого – тишина, и что мне с этим делать? Сколько мне еще ждать?

Тамплиер положил руку на плечо Людовика сочувственным, интимным и одновременно предостерегающим жестом.

– Вам следует подготовиться к отъезду, и, если королева не вернется к тому времени, когда вы будете готовы, считайте, что ее больше нет.

Людовик поджал губы. Хотя временами он ненавидел Алиенору, бывали моменты, когда всплывали воспоминания об их первых днях и беспокоили его. Ему нужно было рассечь эти узы, но, когда дело дошло до последнего взмаха мечом, он не смог этого сделать. А если она и в самом деле погибла в море, этот грех будет на нем до самой могилы, что бы ни говорил Тьерри.

Алиенора открыла глаза в комнате, залитой насыщенным и нежным цветом. Кровать была твердой и прочной. Она не качалась на волнах; не было слышно ни грохота воды о корпус корабля, ни хлопанья парусов, ни скрипа весел в портах. Зато доносилось пение птиц, тихо переговаривались слуги, и повсюду царил покой. Напротив ее кровати находилась фреска с изображением пятнистых леопардов, которые самодовольно прогуливались среди финиковых пальм и пышных апельсиновых деревьев.

Постепенно она вспомнила, что находится в безопасности в сицилийском порту Палермо, где вчера вечером наконец-то сошла на берег. Из-за сильной непогоды бирема сбилась с курса. Пережив два шторма, которые отбросили их далеко на юг, они восстановили повреждения на Мальте и отправились на Сицилию, но снова попали в шторм и ввязались в новые стычки с греками. К тому времени когда корабль бросил якорь в Палермо, Алиенора провела в море уже более месяца.

Шепот слуг становился все громче. Дверь открылась, и Марчиза на цыпочках вошла, держа в руках поднос с хлебом, медом и вином. Алиенора не была голодна. Более того, она чувствовала себя несчастной. Время, проведенное в море, было наполнено неизвестностью и ожиданием, когда ей не нужно было заботиться ни о чем, кроме самых простых потребностей. Теперь ей снова пришлось взять бразды правления в свои руки, и это давалось с большим трудом.

Она заставила себя поесть и напиться воды, а потом облачилась в свободное шелковое платье, которое ей принесли. Палермо был владением Рожера Сицилийского, одного из самых могущественных монархов христианского мира. Сам Рожер как раз объезжал свое королевство, и Алиенору принял его сын Гильом – красивый, темноглазый юноша восемнадцати лет, который с гордостью и учтивостью провел ее по дворцу и садам.

Сады были пропитаны насыщенным ароматом цветущих повсюду пунцовых роз с усыпанными золотой пыльцой тычинками. По дорожкам расхаживали павлины, распустив похожие на радужные метлы хвосты, а их грудки переливались всеми оттенками моря. Бабочки, темные и мягкие, как пурпурные тени, порхали среди цветов.

– Я попрошу наших садовников дать вам несколько саженцев, чтобы отвезти во Францию, – галантно предложил Гильом. – Вы видели вот эти, с кремовыми полосками?

Алиенора нашла в себе силы улыбнуться, хотя далось ей это с трудом. Она ценила красоту, но сейчас чувствовала себя отрешенной. Да и насмотрелась на подобное уже достаточно, чтобы все казалось одинаковым.

– Вы очень любезны, – сказала она. – Они будут прекрасно смотреться в саду в Пуатье.

Слуга ждал их у входа в сад и сразу же опустился на колени перед ней и юным принцем.

– Сир, есть новости от вашего отца, плохие новости. – Взгляд слуги метнулся к Алиеноре, когда подал свиток своему господину.

Гильом сломал печать, прочитал написанное и повернулся к Алиеноре.

– Мадам, возможно, вам стоит присесть, – сказал он, жестом указав на резную скамью у стены.

Она посмотрела на него остановившимся взглядом. «Боже правый, Людовик мертв», – подумала она. И последовала совету Гильома. Розы нависали над скамьей, тяжелые и красные, их аромат наполнял каждый ее вдох.

Гладкие брови Гильома сдвинулись на переносице.

– Госпожа, – мягко сказал он, – я с прискорбием сообщаю вам, что Раймунд, принц Антиохии, погиб в битве с сарацинами.

Алиенора продолжала смотреть на него. Запах роз усилился, и воздух стал таким густым, что она едва могла дышать, а тот, что вдыхала, был пропитан сиропно-сладким ароматом цветов на грани разложения.

– Мадам?

Она почувствовала его руку на своем плече, но это был хрупкий якорь.

– Как он умер? – спросила она сдавленным голосом.

– Как воин, мадам. Его люди стояли лагерем на открытой местности; их окружили сарацины и напали. Ваш дядя мог бежать и спасти свою жизнь, но он предпочел остаться со своими подданными.

Алиенора сглотнула. В горле стояла желчь. Ее дядя не был дураком в военных делах; дело было не только в этом: либо его предали предполагаемые союзники – что было вполне обычным делом, – либо, возможно, он больше не хотел жить, будто раненый лев, окруженный со всех сторон. Лучше быстрая смерть, чем попасть в сеть, которую затягивают все туже. Последняя мысль ударила ее с такой силой, что она согнулась, схватившись за живот.

Встревоженный юноша позвал служанок, но, когда они пришли, Алиенора отказалась от их помощи.

– Я никогда не прощу его, – горячо сказала она Марчизе, – никогда, пока я жива.

– Кого не простите, мадам?

– Людовика, – пояснила Алиенора. – Если бы он согласился на поход на Алеппо и оказал помощь моему дяде, как должен был, этого бы не случилось. Я считаю, что он и его советники ответственны за… убийство моего дяди. Другого слова для этого нет.