Обидное было еще и в том, что все происходило на глазах у свиты, у жены, у детей. Роман вглядывался в тех, на стене, — запомнить лица, чтобы знать, с кого первого спустить шкуру, когда он вернется в город победителем. Но те, словно учуяв намерение князя, отворачивались, как бы ненароком отходили под прикрытие стенных забрал.
Ожидание тянулось долго, и Роман Мстиславич понимал почему. Добраться до князя Всеволода можно было быстро, и во дворец посланного с такой вестью пропустили бы легко. Нарочно братец выдерживает, томит. А ведь от Романа ничего плохого в жизни не видел, кроме благодеяний, в их числе — этот город. Нет, на этом свете может прожить только сильный и беспощадный. Приди сейчас Роман с войском к городу — брат Всеволод небось сам бы выбежал навстречу, кланяясь. А раз войска нет, то можно в морду плевать.
Он так увлекся, представляя себе, как подходит к брату — боком, чтоб размах получился пошире, отводит руку с мечом, глядя Всеволоду в бессмысленные от испуга глаза, одновременно думая, что ведь надо успеть отскочить, а то брызнет на одежду, испачкаешься, — что вздрогнул, когда его еще раз окликнули сверху:
— Князь! А князь!
Молча поднял надменное лицо. Слов они больше не услышат.
— Наш-то велел тебе так сказать: он здесь князь, а не ты. Он кого хочет, того и пускает в город. А тебя, мол, не хочет. Уж не прогневайся, князь Роман Мстиславич. Мы люди подневольные.
То-то, что подневольные. Не отвечая, Роман повернул коня и тронулся обратно — без определенной цели, а лишь бы поскорее скрыться с глаз тех, что, наверное, сейчас смеялись ему вслед.
Свита тоже разворачивалась, спешила за князем. Надо было успеть до захода солнца выбрать место для ночлега. Впору было досадовать на князя: не дал взять с собой достаточно припасов, походных шатров. Как же — не во вражескую землю едем, скоро будем ночевать под крышей родного дома. Вот тебе и родной дом. Куда теперь идти, сколько еще ночей придется провести под открытым небом?
Если Галич мог подождать, то меры против Всеволода Мстиславича следовало принимать незамедлительно. Не получишь обратно Владимир Волынский — можешь забыть о будущем величии, о больших делах. Всю жизнь проживешь скитальцем, вечным гостем у счастливых родичей. На Руси тесно и без тебя, неудачника. Единственная милость, на которую еще можно надеяться — село для прокорма, если дадут, или на дочерей кто позарится, возьмет замуж — тогда как тесть будешь иногда допускаться к княжеским пиршественным столам.
Роман решил просить помощи у тестя — сильного Рюрика Ростиславича. Когда-то Рюрик помогал Роману сесть во Владимире Волынском. Теперь пусть поможет получить его обратно.
А в Галиче наступил день, когда Владимира Ярославича должны были возводить на княжеский трон. Этот день и вправду вышел торжественным и праздничным. С утра звенели колокола, бирючи на улицах скликали народ, обещая угощение. Если бы не большое количество иноземных воинов в городе, пытающихся к тому же вести себя по-хозяйски, то можно было даже подумать, что близок конец всем волнениям и беспокойствам. Вот-вот князь Владимир займет свое место, а впредь, наученный горьким опытом изгнания, станет вести себя хорошо — править Галицкой землей мудро и благочестиво. А венгры попируют немного — все же издалека шли — и удалятся.
И когда на княжеском дворе у расставленных столов с вином и закусками собрались выборные от городских сословий и король Бела объявил, что князем галицким теперь станет отнюдь не Владимир Ярославич, известный своей безнравственностью, а сын самого Белы, королевич Андрей, то все, кроме князя Владимира, ощутили не гнев, а какое-то усталое раздражение: ведь все было ясно с самого начала. Пировать уже не хотелось. Хотелось разойтись по домам и обдумать случившееся. Ведь случилось-то такое, о чем раньше и сказать было смешно: мирно, спокойно, без единого удара мечом жители из свободных граждан превратились в данников венгерской короны. К этой короне при покойном князе Ярославе Владимировиче галичане имели, конечно, отношение, но только в том смысле, что Ярослав любил по ней постучать, да так, что Бела старался не слишком часто подставлять ему корону под меч.
Неожиданно — теперь уже и для князя Владимира, и для горожан — венгерского короля поддержали галицкие бояре. Они стали уверять народ, что благородный король галицкий Андрей будет править, во всем послушный их воле и воле народной. Уверяли настойчиво, ссылались на то, что сам король Бела дал клятву, а королевская клятва — это уж такое дело, что к ней и добавить нечего. Ну, можно было, правда, спросить: неужели король венгерский, сидя в своем королевстве, только и мечтал о том, как бы поскорее начать выполнять волю галицких бояр? Но почему-то об этом никто не стал спрашивать, тем более что венгерских ратников оказалось на княжеском дворе больше, чем выборных представителей.
Изумленного князя Владимира тут же связали на глазах у галичан. Многие из присутствовавших не раз мечтали об этом, но теперь радости по такому поводу не испытывали. Пир в честь нового галицкого короля получился вялый и скучный. Все съели и выпили в основном венгры, да при этом еще говорили на своем языке, мало кому из жителей понятном.
Подождав еще несколько дней и убедившись, что никто в городе роптать или поднимать мятеж против королевича Андрея не собирается, король Бела отбыл домой, увозя князя Владимира пленником. Войско, правда, осталось в Галиче.
Теперь огромная волость была подчинена иноземцам. Не только галичане, но и сами венгры понимали, что так долго продолжаться не может: кто-нибудь захочет вернуть Галич в лоно великой Руси. Но для галичан очень важно было — кто именно захочет? Если войско к Галичу приведет, к примеру, Рюрик Ростиславич или Святослав Киевский, возмущенный потерей такого большого княжества, то это одно дело: тут можно русским князьям и помочь разделаться с венграми. Если же силой попробует вернуть себе княжение, скажем, Роман Мстиславич, то в таком случае жители Галича станут венграм союзниками. Уж этот-то, разделавшись с королевичем Андреем, отомстит городу жестоко. Ведь Галич, в сущности, изгнал и Романа, отказавшись сражаться за него с войсками Белы. Положение галичан в один миг стало таким странным, что оставалось лишь качать головами и вздыхать. Выбирать теперь приходилось не между хорошим и плохим, а между плохим и ужасным.
Князь Роман забыл уже про Галич — ему во что бы то ни стало требовалось получить обратно свой Владимир Волынский. Трудность возврата усугублялась еще и тем, что, как и галичане, жители Владимира понимали, какую обиду нанес город своему бывшему князю, и собирались обороняться отчаянно, предпочитая смерть в бою на стенах долгим мучениям на остром колу, в яме с нечистотами или на высоком помосте. Поэтому Роману сил для взятия родного города нужно было много.
У Романа нашлись заступники. Родные дядья по матери — польский король Казимир Справедливый и брат его Мечислав — дали племяннику требуемую помощь. Не отказал в помощи и Рюрик Ростиславич. Правда, он настойчиво советовал Роману воевать именно Галич и, наверное, был в этом прав: овладев сильным городом, впоследствии легче будет вернуть себе и Владимир. Роман согласился с Рюриком. В конце лета начались походы.
Оба похода — и Рюриковой дружины на Галич, и Казимира с Мечиславом к Владимиру Волынскому — окончились неудачно. В обоих случаях жители отчаянно защищались, и нападавшим пришлось бесславно отступить.
Польские дядья, посетовав на упорство владимирцев и посочувствовав князю Роману, вернулись обратно в Польшу. Они могли считать, что сделали для племянника все возможное. Иное дело — Рюрик. Взявшись помогать Роману, он не мог бросить начатое, не докончив его. Поняв, что с Галичем придется повременить, Рюрик обратил свой гнев на Всеволода Мстиславича, который отказывался пустить брата во Владимир. Гнев Рюрика возымел действие. Для Всеволода Мстиславича Рюрик был, конечно, противником куда более грозным, чем поляки. Сочувствуя жителям Владимира Волынского, Всеволод обговорил условие: князь Роман отказывается от мести, соглашаясь считать виноватым только его, Всеволода Мстиславича, — и выехал в свой удел, небольшой городок Белз. Он слабо верил в то, что Роман выполнит это условие.
