— Хорошо, что помните. — Всеволод решил немного покривить душой. — Вы при этом были — должны помнить. Я князя Глеба любил, как отца, — сказал он, внимательно глядя на Глебовичей. Те — ничего, не моргнули даже. — Не я на него руку поднял, а он на меня. И руку свою обагрил князь Глеб в крови невинной по самое плечо. — Всеволод встал, почувствовав знакомый гнев. — А не вы ли, князья, с ним вместе свои руки в крови пачкали? Взяты вы были: ты, князь Ярополк, и ты, князь Игорь, на Колокше, вместе с отцом вашим, который путь в Русскую землю поганым открыл! Я же князя Глеба простил. На этом вот самом месте, — Всеволод указал в пол, и все трое послушно направили туда взгляды, — на этом месте предлагал я князю Глебу мир и любовь. Но он отверг. Не смог побороть злобу свою ко мне.

«Не надо бы их очень-то князем Глебом попрекать, — подумал Всеволод. — А впрочем — ничего. Послушнее будут».

— Я вас от гнева людского спас. И отца вашего спас, — Продолжал он. — Не испугался на себя навлечь гнев владимирцев. А брат ваш, князь Роман, здесь икону целовал, клялся в вечной дружбе. Князь Глеб-то покрепче его был. А вы, — Всеволод встал, возвысил голос, — вы почему свою клятву нарушили? Почему Роману не дали отпор? Трое ведь вас. Дружины, что ли, мало?

Глебовичи сидели, наливаясь краской стыда. Ярополк, не глядя в глаза великому князю, пробормотал:

— Мало, княже. Большую дружину держать не на что. Вотчины наши людьми оскудели. Иной раз пошлешь в за-житье тиуна — пустой возвращается. Нечего, говорит, с поселян взять.

— Вот. Тиунов-то у вас хватает, — успокаиваясь, сказал Всеволод. — А людьми не управляете. У меня вон, — показал рукой на окно, — всего на всех хватает.

— И дружина у тебя, княже, хороша, — вдруг ломающимся голосом отчаянно сказал Владимир.

Всеволод улыбнулся:

— Хороша, говоришь? Ладно. Увидите еще, князья, мою дружину.

Он помолчал, подошел к окну. Потом, повернувшись к образам, медленно и торжественно положил крестное знамение. Краем глаза посмотрел на Глебовичей. Стояли, усердно крестились.

— Юрята! — позвал великий князь.

Дверь тут же отворилась.

— Воеводу ко мне зови, — сказал Всеволод.

— Так я посылал уж за ним. Вот он, здесь сидит, — улыбаясь, произнес меченоша и посторонился, впуская озабоченного Кузьму Ратишича.

Подскакал незнакомый всадник в полном вооружении. Не доезжая до великого князя, спешился, сделал несколько шагов, подломил ноги в коленях.

— Дозволь говорить, княже.

Всеволод мельком поглядел на нового телохранителя. Немой сидел спокойно, за рукоятку меча не брался. Значит, узнал.

— Это твой? — спросил все-таки Всеволод у воеводы.

— Мой, государь.

— Говори, — позволил Всеволод.

— В городе спокойно, государь. Ворота открыты, никто не заметил нас. Дружина на берегу, обедает. Кабанов жарят. Сотни две человек, кони стреноженные, недалеко в стороне. Которые под седлом, которые расседланы.

— Ну что же, — сказал великий князь. — Молодец, воевода. Не обманул.

Ратишич подобрел лицом, кивнул. Он обещал великому князю подойти к Коломне окольным путем, чтобы раньше времени не обнаружить себя. Дружины взяли на Коломну пятьсот человек, остальных Юрята повел к Рязани. Глебовичи остались при великом князе. Шли лесом, а могли бы и дорогой — пустынна была Рязанская земля. Села разоренные, одни старики да старухи в них. Да и тех мало — народ весь разбежался.

Во время похода наткнулись на двух девчонок — едва поймали. Обе растерзанные, дрожат. Кое-как добились от них, пока рассказали: пришла в село дружина, чья — не знают. Отца убили, когда за мать заступился. Их обеих хотели ять[30], да они убежали в лес. Тут девчонки врали, наверное. Стыдились, не хотели признаваться, что сделали с ними. Великий князь, привыкший уже смотреть на таких вот девчонок отцовскими глазами, велел дать им еды, одежды какой-нибудь, по две гривны серебра. Девчонки на серебро посмотрели как на цацку[31]: не видали никогда. Попросили нож. Немой отдал им засапожник. С тем и ушли.

— Ну, воевода, что думаешь? — спросил великий князь.

— Что думать, государь? Ударить на них — и все. Пока они коней поймают, пока седлать станут — всех возьмем, — уверенно сказал Ратишич.

— От коней надо их отрезать, княже, — посоветовал человек, что принес вести. Он уже встал с колен.

— Без тебя знаем, Ласко, — строго отрезал воевода. — Иди к своим, скажи, чтоб готовы были тотчас.

Человек кивнул и ушел.

— Мне сколько народу дашь, Ратишич? — с улыбкой спросил Всеволод. Ратишич тоже улыбнулся:

— Тебе, государь, негоже с такой малой дружиной воевать. Мы тебя нынче побережем.

— Меня есть кому поберечь и без вас. Ну что же — начинать? Вперед?

Двинулись все разом. Лес наполнился топотом коней, звяканьем железа. У всех ратников — так уж повелось с Юрьевского поля — на правой руке надета была белая повязка, чтобы в гуще схватки сгоряча не рубануть своего.

Выкатились из леса на луг по-над крутым берегом Оки. Прямо по ходу видна была дружина, расположившаяся на обед, почему-то не выставившая охрану. Наверное, вблизи города чувствовали себя в безопасности.

Великому князю не давали вырваться вперед — оттирали. И Немой старался. Ловко это у него получалось. Всеволод невольно передернул плечами, когда представил, что увидит сейчас, как Немой впереди него ворвется в стан беспечной дружины.

Они были все ближе. И что-то в их поведении показалось Всеволоду странным. Среди разлегшихся на траве воинов не наблюдалось особенного движения, присущего людям, что собраны в отряд и готовятся к бою. Кто-то махал рукой навстречу призывно: идите, мол, к нам. Кое-кто вообще не двигался. Некоторые лежали возле дотлевающих костров среди обглоданных костей и бочонков из-под меда и пива.

Один все-таки шел навстречу Всеволоду, что-то держа в руках. Шел с трудом, обеими руками держал это. Да ведь это же братина у него! Расплескивает.

И туг Всеволоду довелось увидеть такое, чего он никогда не видел и потом не увидел за всю свою жизнь. Да и не хотел бы видеть.

Немой, бросив коня влево, огибая стоявшего ратника, сверкнул мечом. И Всеволод, осаживая своего жеребца, смотрел, как голова дружинника, не меняя какого-то бессмысленного выражения лица, как бы кивнула и отделилась от туловища. Оставляя позади себя густо брызнувшую черную кровь, голова мягко и точно упала в братину, которую туловище все еще держало перед собой. На не-сколько мгновений Всеволод забыл обо всем на свете, только смотрел не отрываясь, как человек несет сосуд со своей головой. Но это, слава Богу, продолжалось мгновение — туловище расслабилось, качнулось, и вот они уже лежали по отдельности: и голова, и братина, окрашенная кровью, и безголовый ратник.

Всеволод поискал глазами Немого. А тот, оказывается, и не видел дела рук своих. Выплясывал на своем коне перед князем, оглядываясь по сторонам: кто следующий? Кто захочет приблизиться к государю? Замычал, заухал вдруг, стал показывать пальцем.

— Государь! — крикнул издалека Кузьма Ратишич. — Что делать-то? Они пьяные все!

Вот так дела. И вправду — что делать с дружиной, пьяной до бесчувствия? Все можно было предусмотреть, но такого, конечно, никто не ожидал. Однако это хорошо, что пьяные.

— Оружие, сбрую содрать со всех! Самих связать! — приказал Всеволод. — Воевода! Сейчас в город поедем. Смотри, чтобы из наших никто не пил. Скажи: пьяного замечу— выдрать велю.

Ратишич оставил небольшую часть войска — управляться с побежденными. Остальные двинулись к Коломне.

Всеволод теперь был уверен, что никакого сопротивления им оказано не будет. Так думал и воевода, так думала и вся дружина. Войско шло вдоль Оки, хорошо видимое с городских невысоких стен. Ехали весело, со смехом вспоминая свою незадачливую ратную победу. Великий князь рассказывал Кузьме Ратишичу про отрубленную голову, воевода удивлялся, цокал языком. Но, похоже, не верил. Всеволод обратился было к Немому за подтверждением, но махнул рукой. Решил обязательно рассказать Юряте — тот поверит. Эх, жаль, никто больше не видел. Вот так Немой. Женить его надо, а то бобылем живет. Нехорошо.