Дружина вернулась как раз к разливу рек, но Клязьму перейти не сумела. Тронулся лед, потом река вышла из берегов, и войско с многочисленными возами вынуждено было разбить стан и стоять в виду Владимира, окруженное со всех сторон озерами талой воды. Перекрикивались с родными недели три, пока вода не сошла: снегу этой зимой выпало много и таял он долго. Наконец переправились, на дощаницах переправили возы. Воевода лично доставил великому князю во дворец треть добычи — едва не десять пудов золота и серебра в украшениях и слитках. Таков был уговор: две трети добычи получила дружина, а третью часть — князь.

Щедро пожертвовав на строящиеся храмы и монастыри, Всеволод призвал Акинфия и велел ему изыскивать умельцев колокольного литья. Акинфий сказал, что про таких на Руси он не слышал, возможно, в Киеве есть у князя Святослава, но вряд ли он захочет поделиться ими с великим князем, так как, по слухам, ведет большое строительство, заканчивая в Чернигове Благовещенский собор. Великий князь прав, считал Акинфий: чем выписывать мастеров колокольного дела из далеких стран или выискивать их у русских князей, нужно обучить своих, здесь, во Владимире. Нет такого, чему русский мужик не смог бы научиться. А для учения действительно нужно выписывать знающих людей, и лучше всего поискать их в немецкой земле, где, наверное, до сих пор льет колокола старый Теофил. Как подсохнут дороги, надо отправлять кого-нибудь туда, а лучше всего будет, если Акинфий съездит сам. Всеволод дал согласие.

Весна была самым любимым временем великого князя. С ее приходом он чувствовал, будто вместе со всей пробуждавшейся природой его душа тоже жила полнее и радостнее, сбрасывая накопившиеся за долгую зиму грустные воспоминания, как молодой лист отбрасывает шелуху почки, разворачиваясь к солнцу. Вместе с тем Всеволод иногда сожалел о том, что полнота и радость жизни сейчас для него означают совсем не то, что в юности. Может, не стоило жалеть о юных годах, об утраченной доверчивости, о наивных надеждах молодости? Кто знает! Каким он был сейчас, Всеволод нравился себе гораздо больше, чем тот неопытный юный княжич, каким он был когда-то. Радость великого князя состояла сейчас в осознании своего могущества и власти, в любимой жене, подарившей ему наследника, в том, что если река блестит на солнце, то это — его река, в том, что знаменитые и сильные князья мечтают женить сыновей на его дочерях, наконец, в том, что лари и поставцы в его покоях полны золота и серебра. Вот чему рад подлинный властитель Русской земли.

И весна тоже принадлежала великому князю. Весна погонит в рост хлебные колосья, урожай с которых ляжет в его закрома. Весна призовет на его землю из дальних краев перелетных птиц, заставит плодиться зверей в княжеских лесах для его охоты. Весна высушит дороги для его непобедимой дружины. Весна вырастит траву для его стад. Весна вдохнет в него новые силы и желание жить.

Всеволод полюбил объезжать свои владения. В сопровождении Немого он отправлялся в город, смотрел, как идут работы на строительстве собора, наведывался на Торг — справиться у лавочных сидельцев, что нынче почем; ему доставляло удовольствие видеть, как перед ним падает на колени вся площадь — словно трава под порывом ветра. Проезжал по кривым городским улицам — нарочно было велено делать их кривыми, чтобы при пожаре не возникала воздушная тяга. Едучи по такой улице, хорошо было вывернуть из-за угла к какой-нибудь церковке с одиноко висящим ржавым билом на жалком подобии звонницы и позабавиться, как оторопь берет всю улицу, порой кажется, даже кошек и собак, не то что людей, пока кто-нибудь, спохватившись, не кинется звонить — славить великого князя. Всеволоду стало нравиться заходить без предупреждения к своим боярам, отмечать про себя радостное возбуждение хозяев и вдруг, в разгар веселой беседы, нахмуриться и уйти. Он замечал, что после таких представлений доброименитые мужи, не в силах догадаться о причинах государевой немилости, становятся податливее и услужливее.

Великому князю еще больше стало нравиться знать все обо всех. Память его могла вместить многое. Верные люди по-прежнему собирали сведения у купцов и монахов, возвращавшихся от святых мощей, дворовых людей, что за кунью мордочку готовы были рассказать, кто вчера ночью тайком приходил к их хозяйке-вдове. Писцы под наблюдением Юряты исправно все записывали, деля сведения на внешние и внутренние, и потом Юрята все относил государю. Всеволод стал у него бывать частенько, даже вместе с Марьюшкой и дочерьми, при виде которых Добрыня краснел и говорил мало, но зато сиплым басом, а Бориска, наоборот, так начинал сыпать шутками, что девчонки уставали от смеха и долго потом дома не могли успокоиться.

Великий князь раньше всех, даже раньше Игоря Святославича, к которому эту весть повез нарочный гонец, узнал о том, что сын Игоря, молодой князь Владимир, в плену у хана Кончака женился, и не на ком-нибудь, а на самого Кончака дочери. Это лишний раз дало Всеволоду повод подосадовать на непонятную удачливость Ольговичей во всем. Кроме, конечно, борьбы с ним, великим князем, но и то до известных пределов.

Вот, пожалуйста, смотри: князю Игорю Святославичу уже под пятьдесят, седой уж весь, внуки взрослые. И вот он берет дружину, сына младшего, брата искушает, бросают они свои уделы и идут Бог весть куда. Несмотря на знамение! Солнце-то не зря тогда пропадало! И всю свою дружину, на которую столько затрачено, кладут под половецкие стрелы. Коней бы хоть пожалели! И что? И — ничего, как с гуся вода. Живет у Кончака не хуже, чем у себя в вотчине, захотел убежать — убежал. Сына своего, плоть и кровь свою — бросил! А волости свои без защиты оставил — то-то погуляли там поганые. Теперь и с Кончаком породнился. Хочешь — поезжай к нему да пируй на свадьбе, а хочешь — снова набирай дружину, у Святослава попроси, он даст — и опять иди воюй. Может, еще одну дружину положишь, так Кончак не то что дочь — на радостях сам за тебя замуж пойдет!

Судьба Игоревой дружины, если по правде, не очень огорчала великого князя. На то они и ратники, чтоб сражаться и погибать, насильно никто их в дружину не брал. Но вот что бесило: ведь бессмысленный кровавый поход этот прославит Игоря Святославича на всю Русь, сделает из него удалого витязя. Всеволод никак не мог примириться с таким свойством народного сознания. В самом деле: если живешь, честно исполняя свой долг властителя и христианина, оберегая покой своих подданных, заботясь об их благополучии, стремясь наладить дружеские отношения с соседними князьями, чтобы процветали торговля, искусство и земля украшалась во славу Божию — никто о тебе и думать не будет, словно тебя и нет. А наделай глупостей, добро бы еще глупостей, а то — крови пролей побольше, тут и прослывешь знаменитейшим! Всеволод не раз говорил Юряте, да и княгине Марье говорил: вот увидите, скоро мы про отважного князя Игоря Святославича песни услышим.

Но вообще жизнь шла своим чередом, неплохо шла. Тем более что княгиня Марья опять была в тягостях.

Юрята пришел домой непривычно сердитый: разругался с Захаром Нездиничем вдрызг. Захар, собачья душа, давно был у Юряты на подозрении. Да что там на подозрении — обкрадывал государя, и княгиню Марью норовил обмануть при всяком удобном случае. Был он теперь не просто кравчим, а не поймешь кем — и покосами он распоряжался, и скот княжеский под его надзором пасся и плодился, в швальни и в валяльни он свой нос совал.

Ну, раз великий князь ему прощает — ладно. У Юряты и другие заботы есть, чем думы о татьбе Захаровой. Но тут случай вышел. Как-то, в начале лета еще, возвращаясь со Всеволодом с охоты — выезжали они пробовать новых выжлей, — довелось им ехать мимо стада княжеского. Большое стадо, дорогу перегородило, стали ждать, пока пройдет. Тут случайно взглянул Юрята на одну корову, а у нее примета такая забавная: на плече пятно, на человеческий глаз похожее. Ну — глаз и глаз. Поглядел и забыл. А вчера, к вечеру уже, возвращался от боярина Федора Ноздри после одного делового разговора, и как раз мимо Нездиничевых палат проезжал. Они, Нездиничева родня, широко обстроились, пожаром их не очень задело, а у княгини Марьи помощь получали как горькие погорельцы. Ну и прочие доходы, конечно. Это — дело не наше. А то дело, что баба их дворовая коров загоняла. Вот ту самую корову, с глазом-то, на плече, Юрята увидел — сразу и вспомнил, откуда животное.