Через три дня вдруг, очнувшись, открыл глаза. Спросил дремлющую рядом на стульце супругу — когда будет день святых Маккавеев? В этот день скончался отец его, и Святославу показалось очень важным умереть в один день с отцом, с которым он так и не успел попрощаться. Жена ответила, что еще не скоро — через неделю. Не дожить, тоскливо, как сквозь туман, подумал Святослав и горестно застонал. Ему уже виделось, как кто-то неведомый манит его, манит за собой. Куда? Это было понятно — куда. Подумалось еще: перед последней дорогой надо исполнить клятву — отдать Киев Рюрику.

Еле шевеля губами, Святослав велел послать в Овруч за Рюриком Ростиславичем. Таков был уговор, таково было обещание, данное великому князю Владимирскому — Киев по смерти Святослава достается не кому-то из его сыновей, а именно Рюрику.

Прибыл игумен: князя Святослава перед смертью следовало постричь в монахи. Пока над ним совершали обряд, приподнимая его на руках, Святослав не мог понимать, что происходит. Как только он был пострижен и наречен новым именем, душа его тут же отлетела. Великий князь Киевский скончался.

На следующий день, едва успели похоронить Святослава, как в городе стало известно о приближении Рюрика в сопровождении большой свиты — бояр и дружины. Срочно стали готовить встречу — от похорон бывшего государя перешли к торжествам, к радости от вокняжения нового. Знатные мужи киевские кинулись переодеваться в лучшие одежды, от всех церквей потащили образа, хоругви, кресты, по улицам побежали бирючи — скликать народ для приветственной встречи.

Над Киевом поплыл многоголосый звон. На стенах, на дороге, ведущей от Золотых ворот к Софийским, к княжескому дворцу, собирались возбужденные толпы. В Киев въезжал новый князь, становившийся сразу великим, как это повелось от века, от отцов, дедов и прадедов.

Рюрик с удовлетворением наблюдал, как его встречают. Сбывались его мечты, сбывались, как он хотел, — Киев доставался ему, словно подарок, почтительно подносимый. Долго, долго ждал своего часа Рюрик Ростиславич. Вот она — древняя вотчина всех славнейших и знаменитейших государей русских, всех предков самого Ростиславича.

И народ его любит — вон как радуется. Что ж, великому государю приятна любовь подданных. Хотя Рюрик въезжал в Киев на коне, при всем оружии, чтобы показать, что он, новый государь, шутить не любит, ему невольно хотелось приветливо улыбаться жителям Киева, встречавшим его.

Но когда он переставал улыбаться, лицо его принимало холодное, надменное выражение.

Несмотря на то что Рюрик был встречен в Киеве колокольным звоном, он не спешил занимать вожделенный княжеский стол. И никто не осмеливался его торопить: и в окружении Рюрика, и в самом Киеве все понимали, что без согласия великого князя Владимирского вокняжение Рюрика будет незаконным и может иметь нежелательные последствия.

Целых две недели, ожидая благоприятного ответа из Владимира, Рюрик злился на себя: зачем бросился в Киев по первому зову, как мальчишка, потерявший голову от счастья? Нужно было сидеть в Овруче и ждать, когда приедут, позовут и с почетом усадят на трон. Может, прояви Рюрик чуть больше выдержки, сам великий князь Всеволод приехал бы ставить его в Киеве. И даже наверняка приехал бы — Всеволоду нужен был в Киеве именно Рюрик как видный представитель Мономахова дома. А теперь, когда отзвонили приветственные колокола, возвращаться в Овруч и сидеть там в ожидании было еще глупее. Обосновавшись в Святославовом дворце, Рюрик чувствовал себя странно — не то хозяин, не то почетный гость.

Целых две недели продолжалось такое, пока наконец из Владимира не прибыло большое посольство. Великий князь не приехал, послал вместо себя приближенных бояр, среди которых, к большой досаде своей, Рюрик увидел молодого Бориса Юрятича, недавно построившего великому князю город на земле, которую Рюрик, как властитель днепровских уделов, уже считал почти своей. Пришлось терпеть в своем — теперь уже своем — дворце этого молодца, понимавшего, что его присутствие раздражает Рюрика, и, видимо, поэтому кланявшегося с неуловимым оттенком снисходительности.

Владимирские бояре под локотки возвели Рюрика на трон, вручили ему грамоты от великого князя, митрополит Никифор благословил — и новый князь воцарился в древней белокаменной столице, которая, правда, была уже не такой могучей, как раньше. Впрочем, обещанное покровительство великого князя делало положение Рюрика весьма прочным.

Радость снова охватила его. Из-за этой радости Рюрик забыл, что получил Киев из чужих рук, что не воинская доблесть, столь высоко ценимая им, возвела его на золотой трон, а всего лишь смерть старого Святослава. Обладанием Киева окупалось все, даже некоторое ущемление княжеской гордости. Рюрик срочно призвал к себе брата Давида из Смоленска — нужно было начинать большой передел вотчин между сыновьями и племянниками, чтобы еще прочнее укорениться на Киевской земле. Ну и, конечно, для того чтобы устроить небывалый пир.

На несколько дней город, казалось, забыл все свои дела и занимался только едой, питьем и славословием Рюрику. Угощения к пиру выставляли сам Рюрик, сын его — зять великого князя Ростислав, князь Давид, киевские бояре, все городские слободы. Столы, поставленные на улицах, были завалены снедью; которая по мере ее поедания восполнялась из княжеских поварен. Могло показаться, что Рюрик поставил своей целью как можно лучше угодить киевлянам, сгладить в их сердцах двусмысленное впечатление от своей княжеской власти, столь зависимой от великого князя Всеволода. Наверное, так оно и было — хотел Рюрик понравиться всем, велел звать на пир даже монахов из окрестных монастырей, даже торков и берендеев, расселенных по небольшим днепровским городкам. Накормить всех до отвала и напоить допьяна — самое большее, что он мог сделать сейчас, чтобы народ поверил в его богатство и силу.

Но пиры кончились, вместе с приятными воспоминаниями оставив у Рюрика смутное чувство сожаления о своей напрасной щедрости. Ведь как обильно ни корми подданных, их желудки не смогут надолго сохранить в себе такую благодать, а значит, и благодарность народная может уйти так же легко.

Нет, не щедрыми пирами должен укрепляться на троне киевский князь. Но как? Добившись долгожданного киевского княжения, дающего ему — пусть и очень условно — право называться великим князем, Рюрик чувствовал некоторую растерянность: всю жизнь проведя в войнах — то со Святославом, то с половцами, — он не имел государственного опыта, необходимого великому князю Киевскому, не понимал чего-то такого, что, безусловно, понимали и Святослав, и Всеволод Юрьевич. А ведь раньше Рюрик считал себя вполне достойным великокняжеской власти. Оказалось, что это не так же просто, как пересесть из Овруча в Киев.

Исподволь готовя себя к великому княжению, Рюрик пытался даже в Овруче ни в чем не отставать от Святослава и Всеволода. Завел летописцев, коим в обязанность было вменено восхваление воинских подвигов Рюрика. Уязвленный тем, что в знаменитом сказании о походе на половцев Игоря Святославича ему, Рюрику, высказывался упрек в непособии русским князьям, распорядился написать такое же сказание о себе самом.

Много занимался строительством, страстно желая великолепием овручских храмов затмить киевские и владимирские. И что же? Сказание, хоть и было написано, не получило такого распространения, как «Слово о полку Игореве», а гордость Рюрикова — Васильевская церковь — в сравнении с храмами Святослава и Всеволода выглядела как одинокий воин против крепко сбитой отборной дружины. Сам себе Рюрик признался, что он рожден скорее для битв, чем для хитроумного правления. Но если признать это открыто, то этим признаешь и естественность своего подчинения более мудрому, более великому, чем сам, а именно — князю Всеволоду Юрьевичу. И с этим живи дальше.

Хотя человек знает себя порой достаточно хорошо и наедине с собой может назвать себе свою истинную цену, какой бы малой она ни была, все же ни к чему так не бывает готов, как к тому, чтобы, отбросив благоразумие, поверить в свою избранность, в свое высокое предназначение. Особенно если этому помогают обстоятельства. Не прошло и двух месяцев с того дня, как Рюрик сел в Киеве, а он уже успел забыть — или не хотел вспоминать, — кому обязан этим. Немудрено было забыть: к хорошему привыкаешь быстро, и даже великолепие киевских храмов, пышность княжеского дворца теперь казались Рюрику до того своими, будто он сам их создал. А угодливая покорность бояр, желавших побыстрее заслужить благосклонность нового государя, была благодатной почвой для возраставшего не по дням, а по часам Рюрикова самолюбия.