Но Новгород есть Новгород, и никогда не поймешь толком, что ему нужно. И никогда не предугадаешь, чего можно ожидать от его горожан. Неожиданно весь город оказался охвачен недовольством. Собралось вече, на котором ругательски обругивался князь Ярослав Владимирович, тихо сидевший у себя на Городце, забавляясь с трехлетним сыном Ростиславом, что родился здесь, в Новгороде, и которому князь Ярослав посвящал большую часть времени. Итогом городских волнений стало посольство во Владимир, составленное из знатнейших новгородских бояр.

Однако ничего существенного они в упрек Ярославу Владимировичу поставить не смогли, только твердили, что князь-де Ярослав бездеятелен, ленив, а Новгороду, мол, нужен совсем другой повелитель. Великий князь, принимая посольство в своем дворце, никак не мог добиться от них ответа на свой вопрос: чем же именно бездеятельный князь Ярослав ущемил древние права и свободы новгородские? Они же, посольство, об ущемлении своих прав не вспоминая, просили великого князя убрать от них своего наместника, им же дать сына Константина, молва о котором уже достигла и Новгорода. Может, и правда им хотелось Константина, а может, хотели, польстив самолюбию великого князя, обзавестись малолетним наместником и по его малолетству управлять им?

Всеволоду Юрьевичу показалось, что второе предположение близко к истине, и он очень разгневался. Велел посольству остаться во Владимире и никуда не уезжать, пока он не придумает, как быть с Новгородом.

Казалось, в вольнолюбивом городе только и ждали, чтобы великий князь задержал посольство и дал возможность новгородцам почувствовать себя оскорбленными. Обычное неразумие охватило горожан, и дальше все пошло так, как происходило всегда. Ярослав Владимирович был изгнан из Новгорода и, конечно, оказался в Торжке, где ему, как всякому изгнанному князю, позволено было сесть. Тут же вспомнили, что главным противником великого князя в только что закончившейся войне был Ярослав Черниговский. Вспомнили — решили: только у Ярослава Черниговского надо просить себе князя. И тут же отправились в Чернигов за новым князем — сыном Ярослава, Ярополком, который и сел на самый древний и знаменитый во всей Русской земле княжеский стол, удивляясь, за что ему оказана такая честь.

Великий князь ответил новгородцам на их неповиновение, как это делал всегда: перекрыл купцам все пути, ведущие в Суздаль, Тверь, Владимир и к Великим Лукам, и приказал все новгородское купечество отлавливать и приводить во владимирские темницы, в которых многие из купцов уже не раз сиживали. Не желая применять военную силу, великий князь полагал, что убытки от подорванной торговли помогут охладить самые горячие головы. Так оно и вышло. Через полгода новое посольство пало в ноги Всеволоду, моля его возвратить в Новгород князя Ярослава Владимировича, при котором им только и жилось хорошо. И снова все получилось, как обычно: Ярополк Ярославич поехал к отцу, недоумевая — чем он мог так не угодить новгородцам, лишь недавно призвавшим его. А Ярослав Владимирович возвратился в Новгород, встречаемый словно освободитель города от долгого чужеземного господства. К сожалению, князю Ярославу Владимировичу не хватило ума вести себя по-прежнему бездеятельно, и он, желая еще больше понравиться новгородцам, так восторженно встретившим его, начал обнаруживать некоторые намерения по части государственных и военных дел, что со временем не могло не вызвать беспокойства великого князя.

Достроили Дмитриевский собор. Он был целиком создан и расписан изнутри руками своих мастеров, и даже колокола отливались тут же, во Владимире. На открытие и освящение собора собрался весь город — в этот день ворота княжеского двора были открыты для всех. Людские толпы проходили мимо белоснежного чуда в молчании. Рядом с ним, казалось, нельзя было громко разговаривать, а лишь молитвенно любоваться, угадывая в хитросплетении каменного узорочья диковинных птиц, зверей, растения, похожие на птиц и зверей, царя Александра Македонского, возносящегося на небо, пророка Давида, святых Бориса и Глеба, Георгия, Федора Стратилата — змееборца. И конечно, все видели самого великого князя Всеволода Юрьевича с сыновьями, это было неожиданно, но, наверное, ни в одной душе не рождало сомнений или неприятия: да, именно таков был их князь Всеволод Юрьевич, великий не только по прозванию, но и по сути — грозный воин и защитник, мудрый правитель, построивший свой дом, свою семью, свое могущество, свою власть с такой заботой и тщательностью, с какой птица строит свое гнездо. Своим величием он возвеличивал и их: от знатнейшего боярина до ремесленника, богатство которого лишь в его мозолистых руках, — все они чувствовали себя птенцами этого большого гнезда.

Вскоре после открытия собора из Смоленска пришла весть о смерти князя Давида Ростиславича. Умер Давид, умер, наверное, так и не смирившись в душе с тем, что вынужден был признать Всеволода старшим в Мономаховом роду. Не похожий ни на кого из братьев, он не был наделен ни вспыльчивым безрассудством и отходчивостью Рюрика, ни отвагой и благородством Мстислава Храброго, ни мягкостью и великодушием Романа. Князь Давид держал Смоленск жесткой рукой и многих заметных горожан лишил жизни и имущества. Многие не любили его, но многие и оплакали его кончину. Был Давид когда-то противником Андрея Боголюбского, и Всеволод также не любил его. Поэтому с особенным удовольствием великий князь узнал, что трон свой Давид завещал племяннику, Мстиславу Романовичу, тестю Константина. Вот Мстислава, известного своим добродушием, великий князь любил.

А немного позже в Чернигове умер Ярослав. Этот и при жизни знаменитого брата своего Святослава, и потом, став во главе Ольговичей, был злым и опасным врагом великому князю. Хорошо, что, умирая, Ярослав не смог передать свою злобу сыновьям: Ростислав, несмотря на отцовскую ненависть к Всеволоду, все же его уважал как своего тестя, отца Всеславы, которую любил и в полном подчинении которой находился. А Ярополк, другой сын Ярослава, был вообще не способен испытывать таких сильных чувств, как ненависть.

Обе эти смерти словно довершили дело, которое великий князь начал, велев Рюрику действовать против Ольговичей. Теперь можно было ожидать, что на Русскую землю придет долгожданный покой, тем более что черниговский стол, место старшего, по завещанию Ярослава занял князь Игорь Святославич. Великому князю было приятно видеть в Чернигове именно Игоря — человека прямодушного и, в отличие от других Ольговичей, неспособного к коварству.

Войны на Русской земле на время прекратились, Никто не тревожил общего спокойствия. Рюрик тихо сидел то в Киеве, то в Овруче, не покушаясь больше на старшинство. Даже Роман затих во Владимире Волынском, зализывая раны и ожидая лучших для себя времен.

Великий князь, уверившись, что пока опасностей для себя со стороны Руси ждать не приходится, занялся охраной своих и рязанских границ от половецких орд — они стали частенько тревожить набегами. Поганых надо было проучить.

Всеволод Юрьевич объявил подготовку к войне с погаными, на которую собрался взять — в первый раз — сына своего, Константина.

Вот уже и великому князю понадобился для похода конь поспокойнее. Не совсем, конечно, старая кляча, которая может лишь медленно передвигаться, но и не трехлетний злой жеребец, роющий копытом землю от нетерпения. Конь постарше, сильный и выносливый, не косящий глазом в сторону каждой кобылы. С плавным, размеренным ходом, с крепкими ногами и широкой спиной. Как раз такой, на котором подобает ездить мужчине, еще полному жизненных сил, но уже предпочитающему стремительной скачке надежную устойчивость неторопливой езды.

Князю Константину сейчас очень нравился отец, и он думал, глядя на великого князя: хорошо бы научиться у него умению — даже сидя в седле, в окружении блистательных всадников на прекрасных конях, в роскошных доспехах — оставаться среди них самым значительным с виду. Даже если, глядя со стороны, и не знаешь, что это великий князь, неизбежно на нем первом остановишь взгляд. Сам Константин понимал, что, как он ни распрямляйся в седле, ни вытягивай шею — а рядом с отцом выглядит всего лишь подростком, которого впервые в жизни взяли взрослые с собой на войну.