Вечером в доме пахло пирогами, а было невесело. Даже Бориске не хотелось веселиться, как давеча за завтраком. Любава то и дело вытирала слезы концом платка, Юрята жевал сосредоточенно, будто что-то разглядывал перед собой. Мальчишки вдруг осознали, что это значит — последний вечер в родном доме перед уходом на войну.
Юрята с Любавой ушли спать рано, сперва заставив лечь мальчишек. Добрыня думал, что не сможет заснуть в эту последнюю ночь, будет думать о том, как бы не струсить в бою, представлял себе будущего врага, с удивлением каждый раз вспоминая, что враг окажется русским и, наверное, успеет что-то сказать перед тем, как Добрыня его убьет. Но он тут же уснул и всю ночь видел этого врага, пытаясь узнать знакомые русские слова, а они почему-то не узнавались, и это было самое странное.
Утро оказалось совсем не таким, как вчерашний веселый день, хотя событий за это утро произошло не меньше. Другим был и Юрята — суровым, сдержанным. Мальчики видели его таким не впервые, но теперь суровость отца их тоже касалась: из детей, одетых в боевые доспехи, мальчики превратились в настоящих воинов, и для того, чтобы это превращение завершилось, недоставало самого простого — битвы. К битве и смерти были готовые все вокруг — от Ратишича и Юряты до обозного мужика, надевшего по этому поводу шлем.
Но никто не боялся вокруг мальчиков, и это чувство общего презрения к возможной смерти виделось мальчикам едва ли не самым главным в предстоящем походе. Они изо всех сил старались быть похожими на всех дружинников сразу, — и когда войско кричало славу князю Всеволоду Юрьевичу, и когда тронулись вместе с возами, и когда двигались по дороге, обжигаемые горячим солнцем. В войске было еще несколько мальчишек, видимо так же, как Добрыня и Бориска, взятых отцами или старшими братьями, но к ним не хотелось приближаться, чтобы этим случайно не выделиться из общей силы.
Миновали город Дмитров, чернеющий обгорелыми бревнами стен. Здесь великий князь, шедший впереди войска, велел сделать остановку. Ему захотелось осмотреть то, что осталось от города. Осталось немного, но судя по тому, что встреченные возле Дмитрова поселяне, падавшие на колени перед великим князем, почти все везли на телегах бревна, город собирался отстраиваться. Остановка была недолгой, двинулись дальше, чтобы до вечера успеть встать на большую стоянку в одном дне перехода до Торжка.
Юрята, редко бывший с мальчиками, потому что его всегда требовал к себе князь Всеволод, как взрослым, объяснил им, что сначала хотели взять Торжок наворотом, с налету, неожиданно выдвинувшись из леса. Да вот беда — посланный загодя вперед отряд дозорных доложил, что город закрыт и ворота заложены. Каким-то образом князь Ярополк разведал о приближении войска, и князь Всеволод даже думает, нет ли у Ярополка соглядатая во Владимире?
— Вот, сынки, — сказал Юрята, ужиная вместе с мальчиками. — Один человек может такое большое дело сорвать. Если б не предупредил кто-то князя Ярополка, мы завтра бы город взяли и домой уже собирались. А нынче придется долго воевать. Так вот, запомните, что одно только слово может битву выиграть. Запомните и держите язык за зубами, лишнего не говорите никому.
Бориска тут же, конечно, горестно вздохнул, как бы сожалея о том, что предстоит всю жизнь помалкивать. Но Юрята знал, мальчики поняли, что он хотел им сказать, как и всегда понимали его.
С виду город Торжок словно похож был на князя Ярополка, каким Добрыня себе его представлял: ощетиненным, глядевшим исподлобья узкими, безжалостными глазами. Городские стены, недавно отстроенные, казалось, из всего, что попалось строителям под руку, тем не менее выглядели неприступно, в прорезях бойниц под самыми скатами крыши иногда можно было разглядеть затаенное движение. Ни жители Торжка, ни князь Ярополк с дружиной не ждали ничего хорошего от войска владимирского князя и, видимо, собирались биться крепко.
О быстром взятии города нечего было и помышлять. Великий князь велел разбить стены, начинать осаду. Из Торжка вели две дороги, обе были тут же надежно перекрыты. Город брался в кольцо — численность войск Всеволода позволяла это сделать. Два больших отряда встали невдалеке от тех и других городских ворот — отразить в случае чего вылазку Ярополка, пока устраивается стан: из бревен и телег возводится укрытие для припасов и запасных коней; раскидываются на пригорке шатер великого князя, шатры воевод и знатных бояр, считавших ночевку у костра под телегой недостойной для себя; размещаются старшая дружина князя и полки воевод и бояр; устраиваются котлы для приготовления пищи; даже роются колодцы для чистой воды. Всеволод считал, что осажденные, глядя на уверенно, по-хозяйски располагавшееся войско неприятеля, потеряют свой боевой дух.
На сей раз великий князь ошибся. Когда на следующее утро владимирцы пошли на приступ, молчавшие до этого стены встретили наступавших многоголосым ревом, каменным градом, дождем из стрел. Многие были ранены, их с трудом удавалось выносить из-под стен, прикрываясь деревянными щитами — двое держали щиты, отбивая удары камней и стрел, двое несли раненого. В стане Всеволода раздавались стоны и крики умиравших, священник еле успевал отпевать усопших, а со стен Торжка неслись победные крики осажденных.
Пороков Всеволод с собой не захватил. Помня опыт прошлого, когда его дружина с легкостью взяла этот город и сожгла его, он не думал, что Ярополк сумеет так быстро и надежно укрепиться и осада будет долгой. Собрав совет, великий князь предложил послать за пороками во Владимир. Можно было послать и за кузнецами и за железом, чтобы попытаться сделать пороки прямо здесь, на месте, но этот путь казался еще дольше. И воеводы, и бояре заявили, что справятся и так. На завтра был назначен новый приступ.
Добрыне и Бориске, как и другим мальчикам, пришлось потрудиться за эти дни. Забыв свое оружие и доспехи в телеге, где помещался их семейный припас, они взялись помогать лекарям. Лекарей было двое, оба из немецкой земли, они плохо говорили по-русски, и для них надо было делать много всякой работы; носить и греть воду, помогать в самых простых лекарских делах — промывании и перевязывании ран, стирать кровавые тряпки, чтобы снова пустить их на перевязку, бегать по разным поручениям. Вот что такое была настоящая война: расколотые черепа, выбитые и выколотые глаза, неправдоподобно распухшие, посиневшие сломанные руки и ноги.
Новый приступ был таким же неуспешным, как и первый. Правда, теперь раненых и убитых было гораздо меньше — береглись. Пробовали поджечь стены — неудачно, горожанам всякий раз удавалось погасить огонь. Всеволод велел прекратить попытки взять город боем, и началась осада.
Теперь Юрята стал чаще бывать с сыновьями. Сидел с ними у костра во время обеда и ужина. Брал с собой в объезд городских стен, показывая мальчикам, как они устроены и что надо делать, чтобы на них забраться. Несколько раз посылал обоих в ночные дозоры вместе с дружинниками. В осаде жизнь мальчиков ничем не отличалась от жизни взрослых воинов. Так прошли три недели.
Объявляя долгую осаду, князь Всеволод надеялся, что в городе мало съестных припасов. И действительно, откуда бы им взяться — подвоза из Владимира не делалось уже давно, а крестьянские поля в разоренных самим же Яро-полком окрестностях лежали в запустении, поросшие полынью и лебедой. В этом была видна вся сущность князя Ярополка, знавшего в жизни одно: напасть, ограбить, а думать просто о жизни с ее заботами и хлопотами считавшего делом, недостойным князя. Не стоило, значит, Ярополку обижаться на то, что судьба в конце концов загнала его в ловушку, и пусть он еще огрызается, но дни его сочтены.
В Торжке начался свирепый голод. Во время обеда в стане великого князя все население поднималось на стены и смотрело сквозь прорези бойниц голодными глазами. Жители Торжка больше не выкрикивали обидных слов. В городе не топились печи — кончилось зерно, и печь хлеб стало не из чего.
Однажды Добрыня увидел поразившую его картину: со стены кто-то сбросил веревку с крюком на конце и, подцепив валявшийся уже несколько дней под стеной раздутый труп лошади, пытался втащить его наверх. За веревку сильно тянули, но лошадь на полдороге сорвалась с крюка и упала вниз, лопнув и, очевидно, подняв такую вонь, что больше ее не беспокоили. Наверно, жители так оголодали, что хотели ее съесть, подумал Добрыня, и сам себе не поверил. Рассказал обо всем увиденном Юряте. Тот, несмотря на такое страшное дело, даже будто обрадовался.
