— Что бы там ни думали в полках, — сказал он, — а я знаю: если мы первыми ударим, то уподобимся зайцу, который прямо волку в пасть лезет. Вспомни, воевода, — обратился великий князь к Ратишичу, — как было на Прусковой горе. Помнишь ли?
— Помню, как не помнить, государь, — грустно ответил Ратишич.
— Знаю, войско недовольно, — продолжал Всеволод. — Но знаю также и то, что нынешняя битва всех наших прошлых побед стоит. И вижу, что положение наше незавидное: и ждать нельзя, и наступать нельзя. Вот что я решил. Завтра с утра призову Глебовичей и велю им ударить. Пусть всеми своими дружинами ударят. Если смогут Святослава погнать, тогда все войско вслед за ними пустим. А если не смогут…
Всеволод помолчал и твердо договорил:
— Если не смогут, тогда наши горячие головы немножко поостынут. Но, по правде сказать, на это я больше надеюсь.
— Господи, на смерть Глебовичей посылаешь, государь, — ахнул Ратишич.
— Пусть малая часть поляжет, зато остальным будет наука, — сказал Всеволод. — Бог видит, как не хотел я этого, но иначе нельзя. Что скажешь, Юрята? Злое дело я задумал?
— Война — дело злое, — ответил Юрята. — А ты, государь, правильно решил. Надо их укусить. И чтоб все наши это видели.
— Чтоб все видели, — повторил Всеволод. — Может, поумнее станут. Ты, воевода, боярам скажешь: пусть удерживают своих, когда Глебовичи пойдут. На том и порешим.
Было видно, что Кузьма Ратишич потрясен суровым решением своего государя. Такого он не мог припомнить, чтобы часть дружины обрекалась на уничтожение и гибель в назидание остальным. Но возражать Всеволоду воевода не стал: перед лицом того, что должно случиться завтра, он почувствовал себя таким беспомощным, что не смел и подумать о возражении. Он вышел из княжеского шатра.
Юрята остался с государем. Ждал — не прикажет ли великий князь удалиться. Но тот молчал. На хмуром лице Всеволода появилась безжизненная улыбка.
— Не хочешь мне слово утешительное сказать, брат? — вдруг спросил Всеволод. — Ну, утешь меня, скажи, чтоб я своих людей пожалел. За Глебовичей ты просить не станешь, но все равно и за них заступись. Мне тогда легче будет, и я приказ свой отменю. Ты же знаешь, я жалостливый.
Юрята не сразу нашелся, что ответить. Он видел — с князем неладное творится. Знал Юрята своего государя и понимал, что сейчас в душе Всеволода идет борьба — расчетливый жестокий властитель борется с юным княжичем.
— Моих утешений, государь, тебе мало будет. Да и не нужны они тебе, — сказал Юрята. — Прости меня, недостойного, а только я тебя, Всеволод Юрьевич, помню с детских твоих лет. И знаю, что зла ты никогда никому не хотел делать. И сейчас вот здесь, — Юрята постучал себя по груди, — вот этим местом слышу, как у тебя душа болит. А ты, государь, должен знать, что твоя правота тебе дается свыше. И ты должен эту правоту раньше всех узнавать, хоть и болит душа, хоть и жалко людей. Завтра все увидят, что ты прав. Хочешь, я с Глебовичами пойду?
— Нет. Тебя не отпущу, — сказал Всеволод. — Может, и верно, Господь мне мою правду посылает. Это ты хорошо сказал. — Всеволод засмеялся. — Случится что с тобой — кто меня наставлять будет? Ладно, ступай. Немому скажи — пусть зайдет.
Когда в шатер вошел Немой и почтительно остановился у входа, Всеволод велел ему хорошенько отдохнуть этой ночью, потому что завтра день будет трудный. В эту ночь шатер великого князя сторожили Юрятины дружинники.
Наутро Глебовичи пришли к Всеволоду. Будучи вызванными отдельно от всех, они догадывались, что Всеволод собирается поручить им нечто важное, но пока не могли понять что и заметно волновались.
— Ну что ж, князья, — обратился к ним великий князь. — Давно вижу, рветесь вы сразиться с врагом. Сегодня день настал. Тебе, князь Роман, тебе, князь Игорь, и тебе, князь Ярополк, поручаю ударить на супостата. К своим дружинникам присоедините еще и суздальцев Ратишича. Ваше дело — начать, а там и мы подсобим.
— Спасибо за честь, великий княже, — ответил за всех Роман. Не очень-то он был рад этой чести…
Через час все большое войско великого князя, выстроившись в длинный ряд на высоком берегу, следило за тем, как пошел вперед отряд Глебовичей, подкрепленный суздальскими дружинниками. Отряд насчитывал две тысячи человек.
Найдя самое удобное место для спуска, Глебовичи повели отряд через реку. В этом месте берег не был особенно крут, но нанесло много снега, и кони вязли по брюхо. В это время из Святославова стана заметили продвижение неприятеля и стали готовиться к бою. Когда наконец двухтысячное войско Глебовичей перебралось через реку, там все уже было готово для их встречи.
Теперь Святослав мог играть с нападавшими, как кошка с мышью. Он позволил Глебовичам единым полком ударить на свой стан, а тем временем окружал их. И когда напор рязанцев и суздальцев ослаб, так как им пришлось подниматься вверх по пологому склону и вдобавок дорогу им преградил спешно развернутый обоз, Святослав послал в бой брата Игоря Северского — князя Всеволода.
Едва половине отряда Глебовичей удалось спастись, и то только потому, что сами рязанские князья, увидев, что их окружают, не захотели расставаться с жизнью и побежали, увлекая за собой свои дружины. Суздальцы же приняли бой.
Бой этот был недолгим. С высокого противоположного берега вся владимирская рать в молчании наблюдала, как уничтожался суздальский отряд — таял, как ледышка, брошенная в печь. Глебовичи со своими рязанскими дружинниками перебирались обратно через реку, а суздальцы вскоре устлали снег своими телами, и вот уже дружинники Всеволода Святославича принялись грабить их трупы на виду у владимирцев, похвалялись добычей перед войском великого князя, звали, приглашали напасть на них еще разок. В стане Святослава царило торжество — легко далась победа.
Великий князь Всеволод, отправив рязанских князей на битву, даже не вышел из своего шатра — не хотел смотреть, как гибнут его люди. Он выжидал.
Первым к нему в шатер пришел Кузьма Ратишич — просить прощения. Повалился в ноги, клял себя, что не поверил государю. Обещал держать войско в полном послушании.
Вслед за воеводой стали собираться бояре. Пристыженные, они благодарили Всеволода, что уберег свое войско от участи суздальцев.
О Глебовичах не упоминали. Они укрылись в своем шатре, хотя могли и не укрываться: все видевшие разгром их отряда понимали, в какое положение рязанские князья попали. Никто Глебовичей не осуждал. Они ведь своим бегством спасли хоть часть войска.
Невыгодность нападения на Святослава стала очевидна всем, и многие знатные мужи чувствовали вину перед великим князем за гибель суздальцев. Теперь все согласны были выждать.
Противостояние продолжалось. Противники укрепляли свои станы, которые постепенно приобретали вид небольших, хорошо защищенных городов. Святослав, поверивший было в то, что Всеволод нападет на него первым и тем погубит себя, понемногу разуверился и злился, глядя на неприступный стан владимирцев. Положение Святослава становилось все более неловким: он вел свою рать на великую битву, вошел в Суздальскую землю и вот сейчас был вынужден остановиться. Князья, бывшие с ним, требовали действий. Но Святослав, так же как и Всеволод, понимал: кто начнет большую битву, тот и проиграет.
Дни летели один за другим.
В один из ясных дней конца зимы, когда солнце будто пробует свою силу, прежде чем начать припекать по-весеннему, к стану Всеволода с той стороны подъехал небольшой возок, запряженный парой лошадей. В возке, сопровождаемый ближним боярином Святослава Лазарем Михалковичем, сидел знаменитый киевский священник Нифонт, бывший Святославовым духовником. Он привез грамоту от киевского князя, о чем доложил с неподобающим его сану вызовом в голосе, будто доставил приказ победителя побежденному.
Однако торжественности и почета, на которые, может, рассчитывал отец Нифонт, не получилось. Посольство к вежливому князю допущено не было, Нифонта и боярина оставили сидеть в возке, грамоту отобрали и унесли в шатер к Всеволоду, словно это было не письмо великого киевского князя, а записка от управляющего. Вообще Нифонт заметил, что его приезд не произвел впечатления на владимирцев. В их стане царили порядок, спокойствие и послушание.
