Лицо Захара выражало облегчение. Раз речь зашла о столах с угощением, значит, дело обстоит не так плохо, как ему, трусоватому от природы, казалось.

Торопливо вошел воевода Кузьма Ратишич.

— Государь! Сюда направляется толпа, пешие все, с оружием. Я сделал, как ты велел.

— Дружине скажи: мечей не вынимать, не ругаться, стоять спокойно. Потом я на крыльцо выйду.

Убежал воевода. Всеволод подошел к окну, выходившему во двор. Сел так, чтобы его было снаружи не разглядеть, — немного сбоку. Оставалось ждать. Толпа горожан, ведомых тысяцким и боярами, уже приближалась к воротам. Над Владимиром плыл тревожный колокольный звон.

В ворота застучало множество рук, послышались крики. Толчок, другой, третий — и слегка задвинутый запор соскочил, распахнулись оба створа. Пришедшие, похоже, не ожидали такой легкой победы над воротами, поэтому во двор вошли не сразу, постояли, потоптались. Наконец решились — и потекли рекой. Бояре все были в первых рядах со своей вооруженной чадью. Копья, топоры, взятые на плечо. Многие в шлемах, кольчугах. Ну прямо готовое войско. Бери его и веди на кого хочешь. Пора выходить. Крики усиливались:

— Князя!

— Князя нам! Пусть послушает!

— Пусть Никита скажет! Князя давай!

Крыльцо дворца и все подступы к нему были заслонены плотными рядами дружинников. Они стояли спокойно, не двигаясь, и это их спокойствие не позволяло горожанам кинуться громить темницу. Ну что ж. Надо поговорить. В таком деле разговор нужен. Всеволод перекрестился и вышел на крыльцо. Помедлив, снял шапку, поклонился на три стороны:

— Здравствуй, народ владимирский!

В ответ сразу сотни шапок поснимались с голов. На великого князя жадно смотрели. Словно сама многоликая Русь, жестокая и родная, приступила к княжескому крыльцу и еще не знала, что делать — пасть в ноги властителю или не пасть. Опомнились, раздумали на колени падать.

— Князь! Выдай нам Ростиславичей!

— Выдай злодеев!

— Тысяцкий, тысяцкий пусть скажет! Никита, говори!

Тысяцкий, не снявший шлема, обратился к Всеволоду:

— Великий князь! Ведомо стало народу, что привезли сюда врага нашего, Ярополка. Много бед принесли Ростиславичи и. людям твоим, и тебе, княже! Не прихоть свою пришли мы тешить сюда, а правды искать. Выдай, князь, Ростиславичей! Ты нас знаешь, мы за тебя головы сложим. Честью просим!

Снова все зашумели, закричали, потрясая оружием.

— Князь! Выдай злодеев!

— Казнить их!

Всеволод поднял руку. Шум стал затихать. Все ждали, что скажет великий князь.

Стало почти совсем тихо.

— Слушайте, люди! Знаю все о бедах ваших, — заговорил Всеволод. — Ростиславичи много зла сотворили. И вы крепко бились с ними, и я вместе с вами бился. Но Бог не дал им погибнуть на рати! А сейчас они — пленники мои и ваши! Долг христианский мне велит не проливать их крови. А по крови они мне — родня. Но долг князя Владимирского велит мне отомстить за ваши обиды. Трудно мне решиться на такое дело. Я должен подумать!

И Всеволод, еще раз поклонившись народу с крыльца, вернулся во дворец. Поднялся в свои покои. Там он подошел к окну и начал наблюдать за тем, что происходит во дворе. Из окна ему хорошо была видна темница, окруженная плотным кольцом дружинников. Толпа народа, видимо озадаченная речью и внезапным уходом князя, начинала понемногу приходить в себя. Шум усиливался.

В дверь постучали. Вошел Кузьма Ратишич.

— Государь! Там князь Роман к тебе просится. Молит принять.

— Веди его.

Воевода ушел и скоро вернулся, впустив бледного князя Романа Глебовича. Тот, будто в забытьи, повалился на колени, стукнулся — даже не лбом, а будто всем лицом — в пол. Смотрел по-собачьи преданно.

— Не выдавай им меня, великий княже! Не выдавай!

— Видишь, князь Роман, — Всеволод показал пальцем в окно, — не я вашей смерти хочу. Народ хочет. Не думали вы с отцом вашим, князем Глебом, когда меч на меня поднимали, что ненависть такую заслужите? Теперь добились своего.

— Пощади, князь! Клянусь — ни мыслями, ни делом против тебя не встану! Служить буду тебе верно!

Всеволод подошел к образам. Выбрал Спаса Нерукотворного, пронзительно глядящего прямо в душу из золотого обрамления. Снял, приказал князю Роману подойти. Крикнул в дверь:

— Эй, кто там! Воевода!

Зашел Ратишич, за ним еще кто-то. Всеволод не глядел на них.

— При свидетелях клянешься ли, князь Роман, на образе святом не выходить из воли моей? Говори — пусть все слышат!

Как раз за окном толпа взревела. Князь Роман на коленях подполз к иконе.

— Клянусь, великий княже!

Крестился, жадно лобзал иконное светлое золото. Боялся поднять глаза на Всеволода, глядевшего так же грозно и величественно, как Нерукотворный Спас.

— Ладно, князь Роман, поверю тебе, — сказал Всеволод. — Кузьма! Спрячьте князя, заприте где-нибудь.

И, больше не обращая внимания ни на кого, поставил икону на место, перекрестился, подошел к окну.

Дверь темницы как раз открывалась. На пороге, подталкиваемый сзади, возник Борис Жидиславич — толстый, седой, растрепанный. Он сопротивлялся, но сила, толкавшая его в спину, двигала его легко. Видно, Юрята хороших помощников себе взял.

Толпа взревела еще громче. Дружинники, закрывавшие подход к дверям темницы, слаженно расступились, и Борис Жидиславич по этому проходу был с силой брошен в колыхавшееся месиво. Десятки рук вцепились в него. Он замотал седою головой, забился. Вот — будто провалился вниз, хватаясь за воздух, открывая рот в неслышном крике, но тут же начал подниматься, как бы расти над толпой, с багровым, изумленно выпученным лицом. Из округлого живота его и из груди вдруг, прорывая одежду, вылезло несколько острых копий, плеснуло кровью изо рта, раскоряченное тело бессильно обвисло. А уже по проходу тащили Глебова приближенного советника Олешича, замороженным взглядом смотревшего на толпу. Толчок — и скорее видимый, чем слышимый треск разрываемой плоти. Третьим появился Петр Дедилец, он вышел сам, его не толкали. Он мелко крестился й глядел в землю. Остановился на миг и, решившись, сам бросился в толпу.

Всеволод пытался найти в колышущейся толпе Мирона Дедильца, но не видел его нигде. А над Петром взметнулись топоры, резко опустились.

Вскоре изувеченные трупы как бы сами собой плыли в толпе — их передавали с рук на руки, терзая и нанося бессмысленные удары.

Всеволод видел, что толпа все еще не насытилась и спасти Ростиславичей вряд ли удастся. Что ж, он сделал что мог для их спасения. Юрята тоже постарался смягчить горожан, дать им хлебнуть вражьей крови для утоления мести. Хотелось бы знать, что происходит сейчас в темнице. Бьются ли об пол Мстислав и Ярополк, умоляют ли о спасении? Юряте придется их выдать, иначе толпу не утихомирить.

А Юрята как раз в это время занимался Ростиславичами. Ему в голову пришла очень простая мысль, и он действовал. А именно: велел своим дюжим помощникам держать обоих князей покрепче, что и было выполнено. Подошел сначала к Мстиславу, вынул свой острый нож, приказал князю терпеть и, оттянув кожу над левым глазом старшего Ростиславича, полоснул по ней. Брызнула кровь. Затем Юрята то же самое проделал с другим глазом. Подождал, пока кровь зальет лицо и сорочку. Подошел к Ярополку, с ужасом глядевшему на него, и, не обращая внимания на этот взгляд, взрезал надглазья и ему. Посмотрел вокруг, увидел край белого полотна, выглядывавший из-под постельного покрывала. Железными руками оторвал длинную полосу, разделил ее надвое. Завязал белым глаза Мстиславу, то же самое — Ярополку. Все это делал быстро, молча, не обращая внимания на крики князей. Подождал немного, пока кровь хорошенько пропитает повязки. Кивнул помощникам:

— Я сейчас выйду. Их следом выводите, каждого — двое, и волоком. Пошли!

Он вышел наружу. Толпа, увидев Всеволодова подручника, стала затихать, ожидая, что он скажет. Юрята услышал, что обоих Ростиславичей вывели за ним следом, не оборачиваясь, громко прокричал: