И вообще забот хватает. Новгород, например. Княгиня Марьюшка. Понесла ведь она. Радость-то! Пойти к ней, развеяться.
— Захар! — позвал Всеволод.
Кравчий тут же высунулся в двери. Вот ведь окаянный — по голосу узнает, когда достаточно лишь в дверь заглянуть. Ловок!
— Я к княгине пойду, — сказал Всеволод. — Обедать нынче там буду. Да! — Вспомнил что-то. — Этим… в темницу отнесите чего-нибудь. Гуся, что ли. Мяса какого. Ну, ступай.
В княгининых покоях Всеволода каждый раз умилял тот особенный уют, что умела придавать Марья любому помещению, где бы они с ней ни жили. И запах стоял какой-то легкий, спокойный, травами и цветами будто пахло, и чистота такая, словно вот только что прибрались, и солнце в окошках словно веселей светило. На его, Всеволода, мужской половине было так, да не так — и мыли-скребли, и травы развешивали, а не то. Что и говорить — женская рука. А может, это потому, что сюда всяких злодеев не допускают?
Марья была не одна. Две комнатные девушки помогали ей прихорашиваться к обеду. Веселые, шепчутся, будто три сестры, а не княгиня с холопками. И всегда так — все ее любят, не боятся нисколько.
Увидев князя, девушки поклонились и, поняв его желание, обе вышли в соседние покои, молча, и там уж только рассмеялись — не обидно, нежно, как две горлинки проворковали.
— Митюшка! — потянулась к нему Марья.
Всегда она называла его вторым именем, крещеным. А ему нравилось: он и вправду чувствовал, что в нем как бы уживаются два человека, хоть и похожих, да не совсем. Один — Всеволод, князь, властитель и воин, а второй — ласковый юноша Димитрий, Митя. Один — для всех, другой — только для нее, для Марьюшки. Кто главнее? Когда как.
Поцеловались, сел рядом на низенькую скамеечку. Любил сидеть на ней, головой к коленям жены, чтобы она пальцами, легкими как ветерок, волосы его перебирала. Посмотрел снизу вверх на ее родное лицо, на милую родинку у правого виска. Родинку эту любил, не позволял, когда бывали наедине, носить подвески, ее закрывающие. В разлуке родимое это пятнышко вспоминал. Жаль только, разлук выходит куда больше, чем хотелось. Да возле жены всю жизнь и не просидишь.
— Как Еленушка? — задал Всеволод свой обычный вопрос. Хотя и знал, какой будет ответ.
— Кушала плохо. Потом сказала, головка болит у нее. Поспать положили. А ты как, Митя?
— Я, Марьюшка, сегодня князя Глеба велел привести. Поговорили с ним.
— Да я уж знаю.
Всеволод улыбнулся, покачал головой. Постарался Захар.
— И о чем договорились, знаешь?
— Ты не верь ему, Митюшка. Он хоть и в пожилых годах, а бессовестный. — Княгинюшка рассердилась, сдвинула брови. — Он ведь жить не даст никому и сыновей своих погубит.
— И я так думаю, — сказал Всеволод. — Ну да ладно, с князем уж решено. Здесь будет.
Марьюшка кивнула, но лицо ее оставалось озабоченным. Сейчас за Глебовичей станет просить, подумал Всеволод с неудовольствием — в покоях жены ему не хотелось говорить о неприятных делах.
— Ты кого сегодня к обеду ждешь? — спросила Марья. — Успею я одеться?
— Никого не жду сегодня, — засмеялся Всеволод. — У тебя обедать будем, я уж Захару сказал.
Марьюшка тоже улыбнулась. Они с князем не очень любили обеды с гостями, хотя такие обеды великий князь обязан был давать — с приглашением бояр, тысяцкого, воеводы, богатых горожан. Не столько обедаешь, сколько совещаешься, обсуждаешь дела всякие да слушаешь похвалы себе и княгине. Одна морока. Поэтому иногда они обедали вдвоем. Ну, а гости, конечно, придут. Им на мужской половине накроют. Ничего, сегодня без князя обойдутся.
— Марьюшка, голубка моя. — Всеволод привлек жену к себе, осторожно потрогал живот. Нет, пока еще ничего не слышно. — Скорее бы, а?
— Скорее нельзя, — ласково проговорила княгинюшка. — Потерпи немного.
— Ты смотри осторожней.
— Я и так берегусь.
Как-то они друг дружку понимали, вроде и слов не надо. Эх, сидеть бы вот так, вдвоем с ней, чтобы никто не мешал, ласкать женушку свою, гладить ей титечки (а как волосы ее пахнут!) и говорить о чем-нибудь простом и спокойном, думая: скорей бы ночь да в опочивальню. Так ведь не дадут…
В дверь тихо постучали. Вошла пожилая степенная женщина— княгинина ключница и домоправительница Долгуша. Сказала, что к обеду все готово. Спросила: может, не будить Еленушку, так-то хорошо спит. Решили не будить.
Помолившись, прошли в столовую. Пока Всеволод усаживался, Марьюшка успела о чем-то пошептаться с Долгушей. Та ушла. Всеволод, которому сегодня все было любопытно, дождался, когда княгиня сядет напротив, и спросил: какие тайны от мужа? Марья немного смутилась.
— Не сердись, Митюшка, — сказала она. — Я велела в темницу чего-нибудь отнести. Пусть покушают за твое здоровье.
Всеволод рассмеялся, но промолчал. Ладно, пусть.
Подали обед — грузди с луком, запеченные в сметане, пирог с осетриной, налимьей печенкой и яйцами, жареную утку, жареную курицу, малосольного новгородского сига, истекающего прозрачным жиром, копченый говяжий язык, телятину, сваренную в пиве с травами, на сладкое — черничный кисель, репу в меду, ватрушки. Для князя — красного вина и меда, для княгини — квасу мятного, душистого.
Всеволод любил смотреть, как Марьюшка ест — будто играет, будто ласкает каждый кусочек. Сам он мог съесть Много, а был худ, никак не толстел, и княгиня часто над этим подшучивала. Вот и сейчас она знала — ничего князь не пропустит, каждого блюда отведает. Всеволод начал с сига, потом выпил вина, потом съел груздь, другой, третий. Съел кусок телятины, вернулся к сигу.
— Марьюшка, а помнишь? У Святослава в Чернигове перс один угощал нас? Как оно называется? Ну, еще мясо рубят мелко, тестом защипывают и варят? Не помнишь, как называется?
— Нет, Митя, не помню я. Да мне оно и не понравилось тогда.
— С непривычки, должно быть. Привыкнуть надо — и понравится. Ты же вот печенку тоже не ела.
— А я и сейчас не буду.
— Ну и ладно. А я тогда один все съем.
— Митюшка! Все хотела тебя спросить. Как там Юряты сыночек, Добрыня?
— Захар говорит — заболел чего-то.
— Да я знаю, что заболел, а что с ним?
— Так ты у Юряты и спроси. Мне-то он не докладывает, — слегка обиженно сказал Всеволод. — Он с. этим сыночком своим совсем дурной сделался. То вот нынче убег, не сказавшись, а он мне нужен был.
— Ты не сердись на него, Митя. Сыночек у него уж больно хороший. А ты сердишься, потому что ревнуешь Юряту своего. И зря ревнуешь.
Всеволод подумал и вдруг засмеялся.
— А ведь верно, — сказал он. — Ревную. Привык к нему, как к брату родному. А он — на тебе, на старости лет сынка завел. Совсем бы уж тогда женился. Может, найдешь ему женку, княгинюшка? Он тебя послушает.
— И найду. Я уже с ним говорила, и строго. Нехорошо, сказала, если мальчишечка без матери.
— Ну? И он что тебе сказал? — с любопытством спросил Всеволод.
— Сказал — если женщина хорошая попадется, то подумает. А мне Долгуша сказывала, есть как раз одна женщина хорошая в Суздале, из доброго рода, боярина Молчана Пука вдова, и мальчик у нее Добрыне одногодок.
— Мальчишке отец больше нужен! Да ладно, эти дела делайте как знаете. Ты-то вот, княгинюшка, роди-ка мне сыночка, пожалуйста.
— Молиться надо, Митюшка. Я отцу Порфирию уж наказала, обещал помолиться, чтоб Господь сына нам дал.
— Не Порфирия, а Луку надо просить. Порфирий-то еще чего намолит. Все они там, Марьюшка, враги наши, не за столом будь сказано.
— Ну тебя! Грех так говорить про святых людей!
Марьюшка вроде рассердилась, махнула на мужа рукой, а глаза смеялись. Все-то она понимала, другой такой и не найдешь. Всеволод смотрел на жену и думал, что в жизни еще много чего может случиться. Вдруг убьют его. Что тогда с ней станет? Ну, Юрята не даст ее в обиду. Да и о гибели думать нечего, пусть лучше другие о ней думают. Марьюшка, голубушка, сладкое яблочко. Да что же это время так медленно тянется? Когда уж ночь, наконец?
