Роман отправился в Чернигов. Он знал, что легко договорится с Ярославом. С потерей Киева этот род считал себя обделенным и оскорбленным, а способ, который предлагал князь Роман, был совершенно в духе Ольговичей — начать войну, отбросив все благоразумные сомнения, невзирая на опасность, которой подвергаешь Русскую землю, а потом, захватив все, что сможешь, позволить себе прислушаться к упрекам и увещеваниям и даже проявить миролюбие и выглядеть защитником справедливости. Однако Ярослав колебался. При жизни Святослава во всем подчинявшийся брату, он, унаследовав старшинство, не унаследовал качество, каким старший Ольгович должен отличаться, — безрассудную решительность. К тому же Ярослав постарел и до того уверовал в непобедимую мощь великого князя Владимирского, что сразу расшевелить его Роману не удалось. Князь Ярослав сочувствовал Роману, потому что всегда сочувствуешь человеку, чей обидчик — твой обидчик тоже. Но, кроме сочувствия и туманных обещаний помощи когда-нибудь потом, князь Роман ничего не добился.
Тогда он подумал, что, может, сам Рюрик сумеет заставить Ярослава действовать быстрее. Для этого нужно было Рюрика разозлить. Роман решил ранить его отцовские чувства, принудил супругу свою, дочь Рюрикову, постричься в монахини, лишив ее всего имущества, и постарался дать знать об этом Рюрику. Кроме того, дал понять, что нашел в Ольговичах союзников.
Рюрик был и напуган и оскорблен. Теперь, перед лицом подлинной угрозы лишения Киева, он забыл, как хотел избавиться от великого князя. Теперь Всеволод Юрьевич виделся ему единственным надежным защитником и опорой. Рюрик велел отослать зятю все крестные грамоты о мире и дружбе между ними и воззвал ко Всеволоду. «Государь и брат, — сказали во Владимире его послы. — Романко изменил нам, дружится с врагами Мономахова рода. Вооружимся и сядем на коней!» Великий князь, видя покорность Рюрика, наказанного за своеволие, обещал ему всяческую помощь.
Теперь уже Роман оказался в трудном положении. Ярослав все медлил, опасаясь столкновения с великим князем, Рюрик же, наоборот, торопил события, желая отомстить и за унижение дочери, и за то, что ему самому пришлось испытать чувство страха перед зятем. Больше во всей. Русской земле не было никого, кто заступился бы за Романа. И тогда князь Роман поступил так, как всегда готов был поступить: призвал иноплеменников. Он спешно отправился в Польшу к сыновьям Казимира Справедливого просить поддержки, обещая взамен расплатиться богатствами, лежащими в подвалах княжеского дворца в Киеве.
А в Польше сыновья Казимира воевали со своим дядей Мечиславом. Роман тут же соединился с ними, рассчитывая, что после победы над дядей Казимировичи помогут ему. Казалось, князь Роман совсем лишился рассудка. Находясь на чужой земле, с небольшим войском против многочисленных полков Мечислава, он не мог надеяться на победу. Но даже призрачная возможность этой победы заставляла его бросаться в бой.
Романовы бояре понимали, что дело обречено на неудачу. Они отговаривали князя Романа, но он был непреклонен. Тогда бояре снеслись с Мечиславом, прося его предложить Роману уйти. Мечислав не только согласился на мирные переговоры, но даже попросил Романа быть посредником между ним и Казимировичами. Если бы Роман пошел на то, чтобы мирить дядю с племянниками, это могло принести ему выгоду даже большую, чем он надеялся. Мир в Польше мог быть поставлен Роману в заслугу, и тогда он мог просить помощи и у Мечислава, и у Казимировичей против Рюрика. Об этом ему говорили бояре, на это намекал сам Мечислав, всегда готовый воевать в чужой стране, особенно если это сулит выгоду. Но Романа было уже не остановить. Сама мысль, что он должен служить орудием примирения, взбесила его. Войска стояли друг против друга, и Роман дал знак начинать битву, первым бросившись в гущу полков Мечислава.
Бой шел целый день, и к вечеру Казимировичи были разбиты. Роман, трясясь от бешенства и бессильной злобы, приказал остаткам своей дружины уходить. Сам он укрылся во Владимире Волынском, рассчитывая пересидеть неудачное время. Раздосадованный, что все его усилия затеять смуту пошли прахом, Роман велел нести себя на руках до самого Владимира.
Казимировичи не хотели, однако, чтобы он уходил, просили его войти с ними в Краков и продолжить войну. Вослед Роману был послан краковский епископ, умолявший его вернуться. Но что теперь были Роману польские дела? Он только велел епископу передать Казимировичам, чтобы те собирались с силами, готовясь к новым войнам. Епископ вынужден был вернуться ни с чем, а Романа понесли дальше на носилках. То, что его несли, как-то смягчало обиду за поражение.
Во Владимире Волынском Роман узнал, что за время его польского похода обстоятельства здесь сложились весьма неблагоприятно. Великий князь Всеволод подвел свои войска к черниговским границам, Давид в Смоленске собрал дружину, чтобы идти на помощь брату, а Рюрик, сам не имея достаточных сил для войны с Ольговичами, нанял половцев.
Князь Роман заметался у себя во Владимире, как птица, пойманная сетью. Ему некуда было идти, не на кого надеяться, оставалось с дружиной сидеть и ждать, когда придут, осадят и сожгут город. И самое лучшее, что могло при этом случиться для князя Романа, — это его смерть в бою, потому что, лишившись Владимира Волынского, но сохранив жизнь, он будет вынужден влачить жалкое существование изгоя и скитальца. А он не хотел этого, не хотел! Он жаждал другой жизни, он знал, что сам куда достойнее всех этих Рюриков и Ярославов, хотя удача и счастье почему-то на их стороне, а ему не достается ничего, кроме позора и обид.
И тогда Роман решил повиниться перед тестем. Он заставил себя это сделать, считая, что если покаяние принесет ему мир, столь необходимый для передышки, то Бог с ним, с позором. Судьба должна дать ему еще одну возможность собраться с силами, а случай использовать свои силы наверняка представится. Роман ненавидел Рюрика, может, даже больше, чем всех остальных. Но он также и хорошо знал своего тестя, знал, что тот запальчив, но отходчив и всегда готов откликнуться на доброе слово, забыв старые счеты. В этом он имел пусть небольшое, но сходство со знаменитым братом своим, покойным Мстиславом Храбрым.
Роман немедленно вернул супругу из монастыря, где она лила слезы, помог ей эти слезы осушить, обласкал и утешил нелюбимую женщину, возвратил ей все права княгини. В Киев было отправлено сразу два посольства — одно к Рюрику, другое к митрополиту Никифору, который и начал ходатайствовать за Романа перед Рюриком. И киевский князь не устоял! Он совершенно простил Романа и даже, в свою очередь, начал хлопотать за него перед великим князем, уверяя того, что Роман искренне раскаялся и не желает проливать зря ни своей, ни чужой крови.
И Всеволод Юрьевич решил простить Романа, позволил даже Рюрику в утешение подарить ему половину Торческа — того самого города, из-за которого все и началось. Казалось бы, великому князю пора прекратить прощать такие поступки. Но Всеволод Юрьевич рассудил по-другому. Прежде всего, он не простил самого Рюрика и не забыл ему своеволия. В князе Романе же великий князь сумел разглядеть ту силу, что будет служить ему. Разбуженная алчность и уязвленная гордость Романа никуда не исчезли, они только затаились до поры, и когда такая пора придет, великий князь спустит Романа, как цепного пса, на Ростиславичей — Рюрика и Давида, никак не желавших примириться с главенством Всеволода. Ссоры с ними, видимо, еще предстоят, может дойти до применения силы, воевать с родственниками — грязное дело, вот и пусть оно делается грязными руками князя Романа Мстиславича Волынского.
Итак, с Романом было на время улажено. Но теперь, раз уж к войне были сделаны все приготовления, следовало усмирить Ольговичей, которые, судя по тому, как Ярослав сочувственно отнесся к предложению Романа захватить Киев, все еще не перестали мечтать о возвращении древней столицы.
Ольговичи — не чета злокозненному Роману, с ними надо было сразу договариваться обо всем и постоянно держать их под пристальным надзором. Великий князь, Рюрик и Давид, вооруженные, требовали от Ярослава признать Киев за Мономаховым родом и никогда не домогаться его, а также Смоленска, к которому Ольговичи все время протягивали руки. В сущности, это было предложение длительного мира, мира на долгие века. Русь должна быть поделена, договор скреплен целованием креста и мечи вложены в ножны. Требование Мономаховичей было особенно убедительно тем, что оно было подкреплено стоявшими возле черниговских пределов железными полками великого князя и Давида, а также дружиной Рюрика и ордами половцев, согласившихся ему послужить.
