Таким образом, испанские войны не только вызвали серьезную проблему обезлюдения в сельской местности[298] — в ходе ее обострились и трения между представителями нобилитета{323}, и, в конце концов, решающая борьба за Нуманцию в связи с отсутствием Сципиона дала сигнал для начала внутриполитической борьбы[299]. § 4. Поход Децима Юния Брута в Лузитанию Мы слышали уже о Дециме Юнии Бруте (у Аппиана (Iber., 73, 301) ошибочно Секст) в связи с его выборами и последовавшими затем трудностями при воинском наборе, его первыми мероприятиями в Дальней Испании и, наконец, продлением ему командования на 137 г. Со смертью Вириата и расселением его людей реальная угроза провинции со стороны лузитан перестала существовать. Однако, как мы уже неоднократно видели, банды Вириата были не единственными. При совершенно неясной ситуации с границами для римлян было совсем несложно найти повод для военной экспедиции в пределы собственно Лузитании. Неясно, насколько был готов к этому новый командующий, который, несомненно, привел с собою новые войска[300]. По-видимому, он даже не получил на сей счет четкого приказа из Рима. Лузитанская война[301] приобрела теперь совершенно иной характер. Вместо набегов и нападений лузитан началось планомерное наступление римлян. Брут сделал выводы из многочисленных поражений, понесенных римлянами в ходе длительной борьбы с лузитанскими отрядами и решил обратиться против их городов. Он хотел таким способом разгромить эти отряды, надеясь, что угроза родным местам заставит их разойтись по домам (Арр. Iber., 73, 301—302). По-видимому, в 138 г. во время операций, которые Брут начал на юге у кельтиков, он достиг океана и реки Дурий[302]. Земли, где он появлялся с войсками, подвергались разорению (Арр. Iber., 73, 303). Поначалу лузитаны взирали на приближающихся врагов с простодушным презрением — как, например, жители города Контобриса{324}.[303] Впрочем, если население не скрывалось в труднодоступной горной местности, оно оказывало ожесточенное сопротивление. Несмотря на весь свой героизм, они были побеждены римлянами. Лузитаны — как мужчины, так и женщины, сражавшиеся наравне с последними, — умели мужественно принять смерть{325}.[304] Еще одна черта, характерная для этого похода, — очевидное стремление консула к захвату добычи, о которой нам известно не только в связи со взятием Цингиннии[305]. Он даровал пощаду тем, кто добровольно сдавался ему, и захватывал у них лишь добычу (Арр. Iber., 73, 303). Диодор приводит его слова о беспощадности по отношению к тем, кто оказывает сопротивление и мягкости к покоряющимся[306], которые имеют прямую параллель у Вергилия: «Милость покорным являть и смирять войною надменных (parcere subiectis et debellare superbos)»[307]. О подробностях его похода мы информированы довольно плохо. Тем не менее нельзя не заметить, что его успехи были обманчивы, и некоторые города ему пришлось завоевывать дважды, прежде чем он обрел уверенность в том, что римляне надежно завладели ими (Арр. Iber., 74, 307-75, 309). При подготовке кампании 137 г., но, вероятно, уже при проведении операций 138 г., Бруту оказал поддержку флот (это можно заключить на основании различных мест у Страбона). Реки, протекавшие на пути продвижения его войск, становились, с одной стороны препятствием, но, с другой стороны, поскольку в его распоряжении были корабли, воротами в удаленные от моря районы Лузитании. О самих же лузитанах нам известно, что они использовали кожаные лодки (Strabo, III, 3, 7, p. 155). В качестве опорного пункта Брут использовал город Морон на Таге, примерно в 90 км от устья реки. Одновременно он укрепил в Олисипоне дамбы для обеспечения судоходства вверх по реке (Strabo, III, 3, 1, p. 152). Это свидетельствует, что подвоз осуществлялся преимущественно морским путем.
В следующем году — мы знаем, что командование Бруту было продлено, — состоялось форсирование Дурия. Он также опустошал и покорял эту страну (Арр. Iber., 74, 304). Однако Брут прославился переходом не через Дурий, а через маленькую реку между Дурием и Минием[308], которая ныне называется Лима{326}. В древности эта река носила еще одно название помимо Лимеи, а именно Белион. Это название римские солдаты запомнили в искаженной форме «Обливион»[309]. Волнения, которые, по-видимому, охватили войска Брута из-за того, что они и так уже зашли слишком далеко, усилились из-за связанной с ее именем легенды о том, будто пересекший эту реку теряет память (ср.: Strabo, III, 3, 4, p. 153 — история о кель-тиках). Римские войска вынуждены были перейти реку после того, как сам проконсул, схватив штандарт, пересек ее (Liv., per. 55; Ер. Oxyrh. 55, Z. 216-217; Арр. Iber., 74, 304-305; Flor., I, 33, 12 = III, 17,12; Plut. Quaest. Rom., 34). Брут вторгся в область галлаиков, с которыми вряд ли римляне прежде имели дело, поскольку едва ли о них слышали (Veil. Pat., II, 5,1: aditis quae vix audita erant — «дойдя до тех, о которых едва ли кто слышал»). Только Цепион однажды совершил набег на их внутренние районы (Арр. Iber., 70, 300). Тем многочисленнее стали легенды, которые ходили о стране и народе на берегах океана{327}.[310] И хотя Брут никоим образом не покорил всю Галлекию[311], тем не менее по имени ее народа он получил прозвище Галлекийского (Gallaicus) — благодаря тому обстоятельству, что прежде о галлаиках едва ли кто слышал (Veil. Pat., II, 5, 1; Strabo, III, 3, 2, p. 152; Ovid. Fast., VI, 461-462; Schol. Bob. ad Cic. Pro Archia 179 St., 359 Or.). Галлаики, о которых говорили, что они пришли на помощь лузитанам (Oros., V, 5, 12), показали себя весьма серьезным противником. Дело дошло до большого и жаркого сражения — вероятно, 9 июля 137 г.{328},[312] — в котором они были разбиты. Теперь путь на север для Брута был свободен. Он дошел до Миния, очевидно, постоянно сопровождаемый флотом, который плыл по этой реке[313]. Намеревался ли полководец продолжать свое продвижение по ту сторону Миния, в точности сказать трудно[314]. Во всяком случае, на это его подвигло нападение на римский обоз живших в горных краях к северу от Дурия бракаров (Арр. Iber., 74, 305). В начавшихся боях, которые также оказались успешными для римлян, мужчины и женщины бракаров сражались плечом к плечу и умирали с величайшим мужеством{329}.[315] Женщины и дети, будучи проданы в рабство, не раз кончали жизнь самоубийством (Арр. Iber., 74, 306; Diod., XXXIV/XXXV, 4,1). Оставшиеся в живых выказывали глубочайшую скорбь, когда покидали пределы отечества, чем пробудили сочувствие даже у врагов{330}.[316] вернуться «Республика истекла кровью из-за жертв, которых постоянно требовали испанские войны, из-за необходимости содержать войско, стоявшее в Испании»; «Войны 154—133 гг. увеличили бедствия римского государства и, в отличие от событий 200—168 гг., стали для него роковыми» (Meyer Ed. Kleine Schriften. Bd. I. 2 Aufl. Halle, 1924. S. 401). вернуться «Сторонники реформ в связи с отсутствием Сципиона явно рассчитывали на успех своих мероприятий» (Bilz К. Die Politik des P. Cornelius Scipio Aemilianus. S. 66). вернуться Столь энергично проведенные воинские наборы (Liv., per. 55; Ер. Oxyrh. 55, Z. 202—205) оказались на руку исключительно Дециму Бруту, поскольку в 140 г. подкрепления прибыли в Ближнюю Испанию (Арр. Iber., 78, 334), а в 139/138 г. там не было смены командования. вернуться Покорение Лузитании кратко упоминается у Ливия (per. 59) и Страбона (III, 3, 1, р. 152). События 138 г. описываются в Оксиринхской эпитоме Ливия (55, Z. 212). вернуться Установление хронологии expeditio Bruti затрудняется, прежде всего, двумя обстоятельствами: мы не знаем точно, сколько лет командовал Брут в Hispania Ulterior. Его триумф состоялся лишь в 132 г. (Eutrop., IV, 19), но отсюда не вытекает, что все это время он воевал. Надежные в хронологическом отношении источники, как Оксиринхская эпитома, заставляют отказаться от 137 г. В своем из-ложении в этом вопросе мы следуем, за небольшими исключениями, выводам Ф. Мюнцера (Münzer F. Iunius. Sp. 1021 ff.). вернуться Э. Хюбнер идентифицирует Контобрис с Контребией (Hübner Е. Contrebia (1) // RE. Bd. IV. 1901. Sp. 1163) — см. выше, с. 150. Эпизод относится к числу ватиканских эксцерптов, описывающих события между 139 (Diod., XXXIII, 19: Попилий — Вириат) и 137 гг. (XXXIII, 26, 1 — по-видимому, сражение с галлаиками); консул, вероятно, тот же, что и в XXXIII, 26,1 (Юний). Однако на основании предшествующей традиции вряд ли можно сказать, когда и в какой ситуации Брут оказался у Контребии. Поэтому следует, видимо, считать Контобрис городом в Лузитании с неизвестным местоположением. вернуться В том же контексте надо воспринимать пассаж Диодора (XXXIII, 25): «Он (лузитанин?) отвечает, что лучше погибнуть, доблестно сражаясь, чем, лишившись оружия, отдать свое тело в жалкое рабство». (Этот фрагмент занимает в ватиканскм эксцерпте положение между рассказами о взятии Контобриса и сражении с галлаиками.) вернуться Val. Max., VI, 4, ext. 1. Hübner E. Cinginnia // RE. Bd. III. 1899. Sp. 2560: «Этот рассказ, являющийся описанием черт характера лузитан, восходит в конечном счете к Посейдонию». По мнению Э. Хюбнера, город находился в северной Лузитании, немного южнее Дурия, и «был тогда, по-видимому, разрушен». Ф. Мюнцер не дает датировки этого события (Münzer F. Iunius. Sp. 1023). Если покорение Цингиннии состоялось в конце завоевания Брутом Лузитании, как то можно заключить из рассказа Валерия Максима, тогда выходит, что это произошло в конце 138 г., когда Брут достиг Дурия, который являл собою северную границу Лузитании (ср.: Schulten A. Lusitania // RE. Hbbd. 26.1927. Sp. 1867 ff.). О том, что Брут стремился к захвату добычи для себя и для своего войска, ясно говорит в начале своего рассказа Аппиан (Iber., 73, 302). Добыча и рабы упоминаются и в других местах: 73, 303 (опустошение страны; дарование пощады в обмен на контрибуцию); 74, 306 (рабы); 74, 309 (добыча из Талабриги); Diod., XXXIV/XXXV, 4, 1 — 2 (рабы, вероятно, захваченные Брутом); Veil. Pat., II, 5, 1 (большое число рабов). вернуться Но эта реплика относится, по-видимому, к событиям следующего года — после сражения с галлаиками в 137 г. (Diod., XXXIII, 26,1). вернуться Verg. Aen., VI, 853 (Пер. С. А. Ошерова). Diod., XXXIII, 26, 2: римляне тяжко карают сопротивляющихся, но тот, кто покоряется им, с избытком ощущает на себе их мягкость. Ср. в XXXIII, 24 характерную реплику, вложенную в уста консула: «Злодеи, которых римляне карают». вернуться Ныне Миньо; Миний у Страбона (III, 3, 4, p. 153), Плиния Старшего (NH, IV, 115) и Помпония Мелы (III, 10); Нимий — у Аппиана (Iber., 74, 305). вернуться Так у Страбона (III, 3, 4, p. 153). Это название сохранилось в имени озера Беон, из которого вытекает Лима. вернуться То, что во время похода войска Брута дошли до океана, было вторым деянием, снискавшим ему славу: Liv., per. 55; Flor., I, 33, 12 = II, 17, 12; Euseb. Chron., II, 128i, 129m Schoene. вернуться Страбон называет Миний в качестве рубежа, до которого дошли войска Брута (III, 3, 4, р. 153). Поэтому Флор (III, 17, 12) преувеличивает, когда пишет о «всех народах Галлекии (omnis Gallaeciae populos)»; аналогичным образом и у Веллея Патеркула (II, 5, 1): «обойдя все народы Испании (penetratis omnibus Hispaniae gentibus)». вернуться Ср.: Münzer F. Iunius. Sp. 1023: вероятно, этот самый день, когда он торжественно пообещал посвятить храм Марсу. Орозий сообщает о 60 000 галлаиков, из которых 50 000 погибло в бою, 6000 попало в плен (V, 5, 12). Ф. Мюнцер пишет о «раздутых цифрах», восходящих к современным этим событиям римским анналистам (Münzer F. Iunius. Sp. 1021). Ус-пехи Брута в операциях против галлаиков кратко упомянуты у Ливия (per. 56) и Ампелия (47, 3). Фрагмент Диодора (XXXIII, 26, 1а) может восходить к воодушевляющей речи Брута перед этим сражением. Равным образом фрагмент 26, 1b из описания самого сражения. вернуться Такой вывод позволяют сделать ясные указания Страбона (III, 3, 4, р. 153) на характер берега реки и возможность приставать к нему. вернуться О Минин как рубеже, дальше которого не пошли войска Брута, говорится у Страбона (III, 3, 4, р. 153). Информация Страбона о тех краях базируется на описании похода Брута (ср. также о кожаных лодках лузитан). Это подтверждается тем обстоятельством, что он говорит о реках к северу от Миния, не вдаваясь в подробности, поскольку ничего о них не знал. вернуться В двукратном упоминании о том, что мужчины сражались вместе с женщинами, Э. Норден усматривает влияние Посейдония (Norden E. Die germanische Urgeschichte in Tacitus Germania. Leipzig, 1920. S. 163. Anm. 4). вернуться Неясно, связан ли фрагмент Диодора с контекстом, который мы наблюдаем у Аппиана. Если исходить из его содержания, это возможно. Помимо данного случая речь как о «войне с варварами» может идти еще только о завоевании Нуманции, но там обращаемые в рабство интересны другими чертами (одичание, см. ниже, с. 262 — 263). По времени речь должна идти примерно о 133 г. (у Аппиана — 137 г., несмотря на это, в обоих случаях может подразумеваться expeditio Bruti), поскольку у Диодора предшествующие фрагменты из ватиканского эксцерпта (XXXIV/ XXXV, 2; XXXVIII; XL; XLI; XLIV/XLVIII) захватывают сицилийское восстание рабов, а последующий, XXXVI, 6—7 — революцию Гракхов. Мысли, которые возникают у Диодора в связи с проявлениями великой любви к родине у варваров («общая по природе скорбь»), ясно указывают на Посейдония как на источник, для которого общность греков и варваров являлась важным элементом его мировоззрения (Reinhardt К. Poseidonios (3) // RE. Hbbd. 43. 1953. SP. 640, 656). |
