Пока в обеих Испаниях царило спокойствие — в Ближней Испании после заключения мира Марцеллом, в Дальней — после вероломных действий Гальбы и Лукулла[140]. Для Рима такая ситуация была весьма полезна, поскольку начиная с 149 г. его внимание полностью переключилось на Третью Пуническую войну. К тому же произошла смута в Македонии, связанная с появлением Лжефилиппа, а после ее окончания начались осложнения в Ахайе. К этому времени, однако, в Испании уже вновь стало неспокойно, а именно в Hispania Ulterior. Подобно тому как недавно карфагеняне хотели воспользоваться тем обстоятельством, что Массиниссу отвлекали войны Рима в Испании, теперь также отчетливо вырисовывалась связь между двумя различными конфликтами. Во время переговоров с ахейцами в 147 г. в Эгии римский посол Секст Юлий Цезарь (консул 157 г.) попытался утихомирить греков. Враги Рима из числа ахейцев даже истолковали это как проявление слабости, обусловленной «событиями в Ливии и Иберии» (Polyb., XXXVIII, 10, 10). Речь, естественно, идет об осаде Карфагена, которая требовала огромных усилий. Кроме того, в Греции, очевидно, знали, что римляне неудачно сражаются в Испании.

Сообщения о действиях претора Гая Ветилия, очевидно, и были теми известиями, которые проникли в Ахайю — если только то же самое не произошло в Испании в 148 г. Начиная со 150 г. обе испанские провинции управлялись преторами. Первый из них, имя и судьба которого нам известны, был упомянутый Ветилий, претор Дальней Испании в 147 г. (Арр. Iber., 61, 257-63, 266; Liv., per. 52; Oros., V, 4, 2: С. Vecilius; Diod., XXXIII, 1, 3: Vitellius)^{181}. Вновь лузитаны вторглись в Турдетанию числом 10 000 человек, причем среди них было немало тех, кто спасся от Гальбы и Лукулла (Арр. Iber., 61, 256). Ветилий привел из Рима новые войска и присоединил к ним те, что уже находились в Испании. Отнюдь само собой не разумелось, что каждый претор имел при себе свежие войска, и это, по-видимому, со стороны римлян было мерой, которая особенно бросалась в глаза, если учесть, что шла Третья Пуническая война. То было ответом на лузитанское вторжение, которое имело место еще в 148 г.[141] В целом в распоряжении Ветилия было приблизительно 10 000 человек (61, 257). Поначалу претор действовал успешно. Он атаковал неорганизованные отряды лузитан, нанес им тяжелые потери и принудил их отступить в место, где они, судя по всему, оказались в практически безвыходной ситуации[142]: оставаясь там, они погибли бы от голода, а при попытке вырваться, несомненно, попали бы в руки римлян. Находясь в таком отчаянном положении, лузитаны отправили к Ветилию послов и просили его предоставить землю, где они смогли бы поселиться. Ветилий пошел навстречу их желаниям, и дело уже близилось к заключению договора (Арр. Iber., 61, 257—258)[143]. Однако в этот момент сказались последствия бесчестного поведения прежнего римского наместника. Среди окруженных лузитан находился человек по имени Вириат. Он также был из числа тех, кто ускользнул от нападения Гальбы. Теперь он объявился и напомнил своим землякам о недавнем вероломстве римлян. Сколько раз они, несмотря на все клятвы, нападали на лузитан, и теперешнее лузитанское войско состоит из остатков тех отрядов, которые стали жертвой Гальбы и Лукулла — последнее, пожалуй, на тот момент было явным преувеличением. Кроме того, Вириат объяснил, что есть надежда спастись, если они будут слушаться его (Арр. Iber., 61, 259. Аппиан здесь кратко передает прямую речь, как то следует из бшфиуоьцеу, неполно переданного в oratio obliqua^{182}).

Об этом Вириате, чьи энергия и осмотрительность скоро стали хорошо известны римлянам, впоследствии сообщали самое разное. Он принадлежал к числу тех лузитан, что жили недалеко от океана (Diod., XXXIII, 1, 1), и был простым пастухом (Diod., XXXIII, 1, 1; Liv., per. 52; Dio Cass., XXII, 73; Eutrop., IV, 16, 2; Oros., V, 4, 1) в горах, находящихся, вероятно, в современной центральной Португалии^{183}. Именно благодаря своему низкому происхождению он обладал ценнейшими качествами военного предводителя. Жизнь пастуха в горах закалила его тело (Diod., XXXIII, 1,1); непритязательность была его второй натурой^{184},[144] и постоянная необходимость быть готовым к борьбе с разбойниками и дикими зверями (Diod., XXXIII, 1, 2) в высшей степени закалила его ум и душевные силы. Но он обладал также способностями, которые не объяснялись его происхождением. Вириат отличался выдающимися военными дарованиями^{185},[145] а также данными, необходимыми для руководства людьми^{186}.[146] Сильный характер позволил ему одолеть соблазн предаться сибаритству в годы наивысшего могущества (ср. анекдотический рассказ у Диодора — XXXIII, 7, 1-3), что также весьма укрепило его отношения с воинами. Но более поздних авторов всегда очаровывал феномен его взлета, который обретал вид формулы: сначала Вириат пастух, затем разбойник и, наконец, полководец[147].

Таким образом, Вириат сумел убедить соотечественников в правильности своих слов, вдохнуть в них новые надежды и убедить их избрать его предводителем[148]. Он даже выставил весь отряд перед фронтом, словно для сражения. Однако большей его части Вириат приказал, как только он вскочит на коня, мгновенно рассеяться во все стороны и стремиться любыми возможными путями достичь города Триболы, где и ожидать его. Он выбрал лишь 1000 всадников и оставил их при себе[149]. По его знаку все лузитаны обратились в бегство. Поскольку, однако, они ушли в самых различных направлениях, Ветилий поостерегся преследовать их. Вместо этого он атаковал Вириата, который пока поджидал его. В завязавшейся схватке Вириат, в чьем распоряжении были отличные лошади, применил местную кавалерийскую тактику чередующихся атак и отходов, тактику, с каковой римским легионам еще не приходилось сталкиваться^{187}.[150] Таким образом ему удалось удерживать римлян в течение двух дней в этой местности. Когда Вириат уже был уверен, что его люди находятся в безопасности, он дождался ночи и на своих выносливых конях, используя нехоженые тропы, достиг Триболы. Римляне не смогли преследовать его из-за тяжелого вооружения и незнания местности, к тому же их лошади не подходили для этого (Арр. Iber., 62, 260—263). Этот удавшийся маневр, который спас лузитан из отчаянного положения, снискал Вириату среди его народа великую славу, что побудило их подняться на борьбу под его предводительством, и война, которая и раньше уже стала время от времени надоедать римлянам, приняла угрожающий характер для дальней провинции, ее наместника и стоявшего там войска (62, 264 и далее).

Ветилий все же стал преследовать лузитан и направился в Триболу. Здесь Вириат приготовился дать новое сражение^{188}.[151] Он устроил засаду в зарослях, густо росших там, и стал заманивать в нее римское войско притворным бегством. Когда римляне миновали засаду, они внезапно увидели, что их спереди и сзади атакуют лузитаны. Многие были убиты, взяты в плен или сброшены в пропасть. Среди пленных оказался и претор Ветилий. Однако лузитанин, взявший его в плен, не узнал римского командующего и убил его, «очень толстого старика, который ни на что не годен»^{189}.[152] Из 10 000 человек римского войска лишь 600 спаслись в Картейе^{190}.[153] Командование над ними принял квестор Ветилия, который расставил солдат, еще охваченных страхом, охранять стены. Теперь римляне почувствовали, что мирное завершение кельтиберской войны выгодно для них вдвойне. Квестор потребовал у беллов и титтов для своего сильно поредевшего войска вспомогательные отряды в 5000 человек, которые и были ему немедленно предоставлены. Их отправили против Вириата, однако все они погибли до единого (Арр. Iber., 63, 268; формула «так, что не осталось даже вестника поражения», уже встречалась у Аппиана (Iber., 57, 242), см. гл. I, § 3). После этого квестор уже не предпринимал никаких действий, но заперся в Картейе, ожидая там свежих войск из Италии (63, 268), на прибытие которых он рассчитывал, отправив в Рим соответствующую просьбу. Между тем Вириат покинул место своего недавнего успеха и вторгся в земли карпетанов, которые уже относились к ближней провинции, чтобы опустошить плодородную область, что он без особого труда и сделал^{191}.[154]