В МАРСЕЛЕ От внимания косея, В гаме давки и возни, Я шатаюсь по Марселю В окруженьи матросни. Корабли неторопливы, Как бухгалтерский отчет. Запах рыбы и оливы Переулками течет. Ныне мир чужой — обуза, И вино чужое — яд, Лишь одно спасает: в ряд Сухогрузы из Союза, В лоск надраены, горят. И тоску мою рассеяв, Флаг алеет, ярче губ. И несется по Марселю Дым Отечества из труб… Я ЛЕЖУ У ФОРШТЕВНЯ, НА БАКЕ Я лежу у форштевня, на баке, И читаю глубин полумрак, Где вгрызаются грузные раки В погребенье железных коряг. Слышу каперов хриплые крики, Свист мистраля, что бьет в такелаж. И летят каравеллы и бриги На безжалостный свой абордаж. И корма исчезает под пеной. Как дракон, оседает на дно. Это славно, что смертью отменной Нам из жизни убраться дано. Не в пуху подлокотных подушек, В бормотанье попов и тоски, — Умираем, походные души, Как и прожили век — по-мужски: Чтобы сердце сжигали пожары, В жилах сущего пенилась вновь Неуемная кровь Че Геварры, Раскаленная Дундича кровь, Чтоб волна закипала у лага, И заря у продымленных рей Пламенела разливами флага Над соленою синью морей! ОГОНЬ ВОСПИТЫВАЛ ЖЕЛЕЗО Огонь воспитывал железо, — И так, и этак его жег. И все попыхивал: «Полезно… Погорячись еще, дружок…» Оно вскипало, как Отелло, До черноты впадало в дрожь. И в мертвое, казалось, тело Уже дыханья не вдохнешь. Но нет! Курилка жив покуда И неподвластен никому, И эта резкая остуда Лишь благодетельна ему. …У строк иных недолги сроки. Читатель мой, хотелось мне, Чтоб и мои калились строки На том безжалостном огне. На том — и верном, и упорном, По сути — добром до конца Ворчливом пламени над горном В ладу с клещами кузнеца. Куем слова трудом немалым, А жизнь сурова и строга, И дай-то бог, чтоб шла с металлом В одной цене моя строка. ИДУ ПО КРАТКОЙ ТРОПКЕ
Иду по краткой тропке На выпавшем снегу. Косули смотрят робко. Не роются в стогу. Ах, милые, не пули Несу я вам, не нож. И зря у вас, косули. Бежит по коже дрожь. Я много видел смерти И не одну войну, И оттого, поверьте, Я вас не обману: Ни горечи, ни боли, Ни выстрела, ни зла. Принес я крупной соли Для вашего стола. Доверчиво-красивы Живите в добрый час. У нас одна Россия, Одна у всех у нас. ХВАТИЛО Б СИЛ МНЕ ДОНУ ПОКЛОНИТЬСЯ Хватило б сил мне Дону поклониться, Припасть сыновне к отчему плечу. Я, точно дробью меченная птица, Из крайних сил на родину лечу. То бьюсь о скалы, то свергаюсь в пыль я, Но все ж на юг, роняя кровь, тяну. В последний раз меня подняли крылья Над незабытым домом на Дону. Над детскими станицами моими, Над маками багровыми в глуши. …И шелестят донские камыши, Как Михаила Шолохова имя. БУДНИ Заезжен будничною прозою, Не той, высокой и святой, Что рядом с чаем, с папиросою, С душевной сладкой маетой, Не той, над градами и весями, Где, первозданно и старо, Бежит, поскрипывая весело, Твое негромкое перо. А той, которая — собрания С иных закатов до утра, А той, которая заранее Почти смертельна для пера. Листки календаря помечены, Испещрены листочки все. И кружишься с утра до вечера, Как будто белка в колесе. И в дальних ящиках забытое, Засунутое под стекло. Лежит оружие пиитово — Бумага, рифмы и стило. Но выйдут сроки — и неистово, От перегрузок чуть дыша, Вдруг вздрогнет, призвана горнистами, В запас не сданная душа. Почистишь ветошью оружие, Вздохнешь с улыбкою: — Ну, что ж… И слава господу, что кружишься, А то ведь пылью зарастешь! НА РЖАВЦЕ, НА ВОДЕ СТОЯЧЕЙ На ржавце, на воде стоячей, Отражаясь, дрожит луна. За осокою утка крячет, Тихо плачет. О ком она? Много нежности в тайном зове, Жажды радости и вестей. Я вхожу в этот мир, как совесть, Без оружия и сетей. И глазею в тиши на чудо Дробных дождичков и лесов, И, пьянея, слушаю удаль Закипающих голосов. Лес окрашен рябин кистями, Кулички обживают мель. Ах, как горько полынью тянет! Ах, как душу качает хмель! Пусть живое в живое верит, Легковерия не кляня. …И задумчиво смотрят звери Без смятения на меня. |
