Он был просторен, с множеством вешалок, медной перекладиной и полкой для ботинок. В шкафу висели костюм и черный плащ. И больше ничего. Костюм был темно-серый, с протертыми локтями на пиджаке. На подоле плаща виднелась прореха треугольной формы.

Вот и весь гардероб (включая содержимое ящика) «герра Хайнбергера». Очень странно! Если человек может себе позволить остановиться в «Резерве», то одежды у него должно быть побольше.

Впрочем, не в том суть. Я-то ищу фотоаппарат. Прощупал матрас, но заработал на этом только царапину на руке от выпиравшей пружины. Все это начинало действовать мне на нервы. Того, за чем я пришел сюда, не обнаружилось. Пора было уходить. Впрочем, нет, оставалось еще одно.

Я вернулся к шкафу, снял с вешалки костюм и пошарил в карманах пиджака. Первые два оказались пусты, но в нагрудном я нащупал нечто напоминающее тонкую книжицу в бумажной обложке. Я потянул за край. Книжиц оказалось две, обе — паспорта, немецкий и чешский.

Я начал с немецкого. Он был выдан в 1931 году на имя Эмиля Шимлера, журналиста, родившегося в Эссене в 1899 году. Уже странно. На вид Шимлеру было далеко за сорок. Я принялся листать паспорт. Большинство страничек оказались пустыми, но имелись две французские визы, обе датированные 1931 годом, и несколько советских, от тридцать второго года. Судя по ним, он провел в Советской России два месяца. Обнаружились также швейцарская виза, датированная минувшим декабрем, и еще одна французская — май того же года. Я открыл чешский паспорт.

Фотография была, несомненно, Шимлера, но выдан паспорт на имя Поля Чиссара, коммерсанта, родившегося в Брно в 1895 году. Дата выдачи — 10 августа 1934 года. Тут было множество погашенных чешских и немецких виз. Судя по всему, герр Чиссар постоянно курсировал между Берлином и Прагой. Присмотревшись попристальнее, я разобрал дату выдачи последней визы: 20 января текущего года, точно восемь месяцев назад.

Я был настолько увлечен этими важными открытиями, что звук шагов услышал, только когда они замерли у самой двери. Впрочем, услышь я их и раньше, сомневаюсь, что можно было сделать что-то большее. А так у меня хватило времени только на то, чтобы сунуть паспорта на место и повесить костюм в шкаф. Как раз в этот момент ручка двери повернулась.

В следующие несколько мгновений я буквально остолбенел. Просто стоял и тупо смотрел, как поворачивается ручка. Мне хотелось вскрикнуть, спрятаться в шкафу, выпрыгнуть в окно, забиться под кровать. Но ничего этого я не сделал. Просто стоял и смотрел.

Дверь распахнулась, и в номер вошел Шимлер.

Заметил он меня не сразу.

Переступив через порог, он бросил книгу, которую держал под мышкой, на кровать, сделал было шаг к комоду, и как раз в этот момент наши глаза встретились.

Я увидел, как он вздрогнул. Затем, очень медленно, подошел к комоду и вынул табакерку. Начал набивать трубку.

Тишина сделалась почти нестерпимой. Казалось, на грудь мне давит какая-то тяжесть, не давая дышать. В висках стучала кровь. Словно завороженный я смотрел, как пальцы его методично разминают табачную крошку.

Когда Шимлер наконец заговорил, голос его звучал совершенно спокойно, даже обыденно.

— Боюсь, ничего ценного вы здесь не найдете.

— А я и не… — хрипло заговорил было я, но, не выпуская трубки, он остановил меня движением руки.

— Избавьте меня от оправданий. Поверьте, вы мне нравитесь. Люди вашей профессии не могут обойтись без риска. И очень обидно, должно быть, когда убеждаешься, что рисковал попусту. Особенно, — добавил он, поднося спичку к трубке, — когда оказываешься после этого в тюрьме. — Он выпустил облако дыма. — Желаете встретиться с управляющим здесь, или пройдем к нему в кабинет?

— Я нигде его не желаю видеть и ничего тут не брал.

— Знаю. Да и брать-то нечего. Однако же вынужден напомнить, что вы пришли ко мне без приглашения.

Я понемногу начал приходить в себя.

— Видите ли, дело в том, — вновь начал я, но он опять не дал мне договорить:

— Ну да, ну да, этого я и ждал. По моим наблюдениям, когда кто-то предваряет свою речь заявлениями вроде «дело в том, что…», его слова почти всегда оказываются ложью. Однако продолжайте. Так в чем же дело?

Я побагровел от злости.

— В том, что сегодня утром кто-то украл у меня несколько ценных вещей. Я заподозрил, что это вы. И поскольку месье Кохе не воспринял моих претензий всерьез, пришлось взять дело в свои руки.

— Понятно, — кисло улыбнулся он. — Нападение — лучшая защита. Я угрожаю вам, вы угрожаете мне. Но к несчастью для вас, мы уже переговорили с Кохе на эту тему. — Он многозначительно помолчал. — Насколько я понимаю, ваш счет оплачен.

— Я уезжаю отсюда против воли.

— И таким вот образом свою волю демонстрируете?

— Называйте как угодно. Однако я вижу, что ошибся. Преступник — кто-то другой, не вы. Мне остается принести вам глубокие извинения за то, что сам выступил от имени закона, и удалиться. — Я сделал шаг к двери.

Он преградил мне путь.

— Боюсь, — мрачно заметил Шимлер, — так дело не пойдет. Полагаю, при сложившихся обстоятельствах нам следует остаться здесь и попросить герра Кохе подняться в номер. — Он подошел к звонку и нажал на кнопку. Сердце у меня упало.

— Я ничего у вас не взял. Не нанес никакого ущерба. Вам не в чем меня обвинить. — Голос мой зазвучал тверже.

— Мой дорогой герр Водоши, — устало заговорил Шимлер, — вы уже имели дело с полицией. И этого вполне достаточно. Если вам нравится играть словами, воля ваша. Но только приберегите эти игры для комиссара. Вы вломились ко мне в номер с целью грабежа. А детективам можете говорить что угодно.

Мне сделалось совсем нехорошо. Я лихорадочно искал выход из положения. Если Кохе здесь появится, не пройдет и получаса, как я окажусь в комиссариате. В запасе оставался только один козырь, и я пустил его в ход.

— А кто, — огрызнулся я, — заявит о попытке ограбления? Герр Хайнбергер, герр Эмиль Шимлер из Берлина или герр Поль Чиссар из Брно?

Какой-то реакции с его стороны я ожидал, но не думал, что впечатление окажется таким сильным. Он медленно повернулся и посмотрел мне в лицо. Его впалые щеки сделались мертвенно-бледными, а ироническое выражение сменилось холодной яростью. Он сделал шаг в мою сторону. Я инстинктивно отступил. Он остановился.

— Стало быть, вы все же не гостиничный воришка.

Сказано это было мягко, едва ли не с удивлением, и все же в его голосе прозвучала такая едкость, от которой мне стало по-настоящему страшно.

— Говорил же я вам, не вор я, — непринужденно бросил я.

Он внезапно шагнул ко мне, схватил за ворот рубахи и рывком притянул к себе так, что я едва не прижался к нему лицом. Это было так неожиданно, что я и не подумал сопротивляться. Он заговорил, медленно раскачивая меня взад-вперед:

— Да, не вор, не честный карманник, но мерзкий шпион. И к тому же вероломный. — Он презрительно скривился. — Для всех — застенчивый, простодушный преподаватель иностранных языков с романтической внешностью и печальными мадьярскими глазами, которые могут ввести в заблуждение художника. И давно вы в эти игры играете, Водоши, или как вас там? Вас что, отобрали для этой работы, или вы прошли школу тюремных надзирателей? — Он сильно толкнул меня в грудь, и я отлетел к стене.

Он сжал кулаки и начал подступать ко мне, когда в дверь постучали.

Какое-то мгновение мы молча буравили друг друга глазами; затем он распрямился, подошел к двери и открыл ее. На пороге стоял официант.

— Вы звонили, месье? — послышался его голос.

Шимлер как будто заколебался. Затем:

— Да, но случайно. Извините, пожалуйста. Можете идти.

Он закрыл за официантом дверь, прислонился к ней, посмотрел на меня.

— Вам сильно повезло, друг мой. Давно уж я так не выходил из себя. Убить вас был готов.

Я попытался унять дрожь в голосе.

— Что ж, теперь, когда вы пришли в себя, можно поговорить спокойно. Только что вы заметили, что лучшая защита — это нападение. По-моему, назвав меня шпионом, вы по-детски попытались осуществить эту идею на практике. Верно?