— Вы в любом случае были бы разочарованы, — парировал я и удалился с поклоном.

Вернулся я к себе в номер, дрожа с головы до пят. Исчезновение полотенец, вазы с фруктами и всех остальных поддающихся перемещению предметов, за вычетом постельного белья, настроения моего не улучшило. Я подставил голову под кран, сделал глоток воды, закурил сигарету и сел у окна.

Я начал обдумывать то, что следовало бы сказать Кохе, чтобы стереть с его лица эту презрительную усмешку. Дрожь постепенно прошла. Во всем этом виноват Бегин, не я. Ему следовало знать, что такой детский заговор наверняка будет раскрыт, пусть даже сорвалось дело по моей неосторожности, моей неловкости; но я-то ведь не привык к подобного рода шуткам. Меня захлестнула волна праведного гнева. Какое у Бегина было право ставить меня в столь жалкое положение? Будь я обыкновенным гражданином, чьи права всегда защитит консул, он бы ни за что не посмел играть в такие игры. Да и смысл-то в них какой? Или он хотел, чтобы меня разоблачили? Может, я просто подопытная морская свинка в каком-то бегиновом эксперименте? Не исключено. Впрочем, какое это теперь имеет значение? Суть в том, что, если Бегин, используя свои полномочия, не вмешается, не далее как утром меня в «Резерве» не будет. И что дальше? Не исключено, что камера в комиссариате. Может, стоит немедленно позвонить Бегину и рассказать, что к чему?..

Но стоило этой мысли прийти мне в голову, как я понял, что ничего не получится. Я боялся этого человека, боялся его обвинений в том, что Кохе все узнал. А больше всего я боялся, что меня отведут в комиссариат и снова запрут в этой крохотной мерзкой камере.

Я выглянул в окно. Море грелось на солнце, как гигантская простыня голубой травы. Оно было совершенно безмятежным. В его прохладных глубинах у человека нет ни страхов, ни сомнений, ни колебаний. Можно спуститься на берег, войти в воду и поплыть через бухту в открытое море. Плыть и плыть, до тех пор пока не затекут руки и не будет уж дороги назад, на сушу. Гребки станут медленнее, тяжелее. И в конце концов я остановлюсь и пойду на дно. В легкие хлынет вода. Я буду сопротивляться, меня охватит жажда жизни — жизнь любой ценой! — но я приготовлюсь к тому, что возврата не будет. Секунду-другую придется помучиться, а потом я плавно соскользну в небытие. Что дальше?

«Вчера, купаясь в Сен-Гатьене, утонул югославский гражданин Йозеф (имя будет перепутано) Водоши. Спасти его не удалось. Тело до сих пор не обнаружено».

И все? И все. Все. Тело унесено течением.

Сигарета погасла. Я выбросил окурок в окно, подошел к зеркалу, врезанному в гардероб, и посмотрел на себя.

— Да что с тобой такое творится? — прошептал я. — Немедленно возьми себя в руки. То топиться собрался, то сам с собой разговариваешь. Думай. И нечего разыгрывать из себя героя. Нечего плечи расправлять. Ты не к соревнованиям по штанге готовишься. Мышцы тебе ни к чему. А вот немного ума не помешало бы. Может, все это не так серьезно, как тебе кажется. И вот что, ради Бога, заруби на носу. Сейчас около трех пополудни. До вечера тебе необходимо отыскать того, у кого имеется «Контакс». Вот и все. Не так уж трудно, верно? Всего-то и надо, что пройтись по номерам. Начать стоит с этого типа, Шимлера. Скорее всего именно он мне и нужен. Живет под чужим именем. Утверждает, что швейцарец, хотя на самом деле немец. Что-то его гнетет и что-то связывает с Кохе. Надо также иметь в виду, что, может, и сам Кохе втянут в заговор. Уж не поэтому ли ему так не терпится избавиться от тебя, не втягивая в это дело полицию? А что, вполне возможно. Нет, тебя еще не загнали в угол. Только будь осторожнее. Шевели мозгами. Один раз тебя уже поймали. Второго быть не должно. Если он и впрямь тот, кто тебе нужен, надо исхитриться и взять его с поличным. Он опасен. Это он вчера ночью шарахнул тебя по черепу, отчего голова еще долго раскалывалась. Тебе известно, в каком номере он остановился. Девушка сказала. Четырнадцатый, в другой половине дома. Но для начала надо выяснить, где он сейчас. И будь предельно осторожен! Ну, за дело.

Я отвернулся от зеркала. Да, пора приниматься за дело. Надо выяснить, где сейчас находится Шимлер. Обычно сидит в одиночестве на террасе. Что ж, начнем оттуда.

Не встретив никого по дороге, я спустился в холл и на цыпочках подошел к окну. Точно, он здесь, читает, как обычно, трубку посасывает, сосредоточенно склонился над книгой. Какое-то время я наблюдал за ним. Прекрасной лепки голова. Не может быть, чтобы такой человек оказался шпионом.

Но я уже преисполнился решимости. Действуй! Может, на шпиона вообще никто не похож — пока в точности не убедишься, что это и есть шпион. Так или иначе, на карту поставлена моя свобода — или чья-то еще. Шимлер — личность, безусловно, подозрительная. Ну что ж, вперед!

Я вновь поднялся наверх. Остановился у двери в свой номер. Что мне нужно? Может, оружие? Чушь! При чем тут оружие — просто небольшой осмотр номера, вот и все. Сердце у меня бешено колотилось. Я отошел от двери и двинулся вперед, по переходу, ведущему в другую половину дома. Тут меня снова охватил страх. А ну как кто-нибудь встретится? Скелтоны. Или Фогели. Как я объясню свое присутствие? Что мне здесь делать? В этот момент я как раз проходил мимо двери с табличкой «Salle de Bain».[34] При необходимости зайду и сделаю вид, что пришел в бане помыться. Но никто мне так и не встретился. И вот он, четырнадцатый номер.

Преодоление разрыва между мыслью и действием — процесс зачастую чрезвычайно мучительный. Легко обдумывать, как будешь обыскивать чью-то комнату — когда я стоял перед зеркалом, сомнений у меня никаких не возникало, — но лишь дело дошло до конкретики, до реального проникновения в чужое жилище, легкость куда-то пропала. Наверное, все же мы более цивилизованные существа, чем обычно сами себя представляем. И останавливает нас не только страх разоблачения. Сказывается врожденное чувство уважения к частной жизни, в которую вторгаться нельзя. Это чужая дверь, чужая дверная ручка, а главное — чужая жизнь. Открыть такую дверь столь же непростительно, сколь подглядывать за любовниками.

Я секунду-другую постоял перед дверью, подавляя это чувство вины, перебирая в уме возможные препятствия. Допустим, Мэри Скелтон ошиблась и это не тот номер. Обед закончился совсем недавно, надо дать Шимлеру побольше времени отдохнуть. Это вообще бессмысленная затея: наверняка он спрятал фотоаппарат в каком-нибудь надежном месте. Дверь скорее всего заперта, а пока я буду стараться открыть ее, кто-нибудь может появиться. Кто-нибудь может…

Выход только один. Не следует пытаться проникнуть в номер незаметно. Если в нем кто-нибудь окажется или меня увидят, что ж, я просто ошибся дверью. Месье Скелтон просил меня зайти перед баней. Он живет в другом номере? Извините. И выйду. Все это хорошо, если только увидят меня не Скелтоны. Однако если вот так стоять перед дверью, кто-нибудь увидит наверняка. Набрав в грудь побольше воздуха, я постучал, взялся за ручку и повернул ее. Дверь оказалась не заперта. Не переступая порога, я толкнул ее и позволил свободно открыться. В номере никого не было. Я выждал секунду, потом вошел и закрыл за собой дверь. Дело сделано.

Я огляделся. Номер оказался меньше моего и выходил окнами на хозяйственные пристройки, в которых находились кухонные помещения. Рощица молодых кипарисов, поднимавшихся прямо перед окном, закрывала добрую долю света. Держась как можно дальше от окна, я принялся отыскивать чемодан Шимлера. Довольно быстро я убедился, что такого нет вообще. Может быть, он переложил его содержимое в комод, а сам чемодан держит в камере хранения. Я подергал за ручки ящиков. Все, кроме верхнего, оказались пусты. В верхнем же обнаружились белая, чисто выстиранная рубашка, серый галстук, маленькая расческа, пара носков с большими дырами на пятках, набор чистого, хоть и смятого, нижнего белья, упаковка мыльных хлопьев и жестянка с французским табаком. Фотоаппарата не было. Я изучил ярлык на галстуке. Имя и адрес берлинского производителя. Нижнее белье чехословацкого происхождения. Рубашка французская. Я подошел к умывальнику. Бритва, крем для бритья, зубная щетка и паста — все французское. Теперь стенной шкаф.