— Бесполезно, — наконец сказал он. — Я не намерен называть черное серым просто потому, что вам так больше нравится. Вы под колпаком. Надеюсь, мне удастся вас вызволить. Я сделаю все, что в моих силах, поскольку, если не ошибаюсь, сам вас втянул. Вы должны меня слушаться. Будет нелегко. Неприятно, конечно, если придется ночь или две не спать, но ничего не поделаешь. Нам здорово повезет, если сон останется нашей единственной потерей.

— Ладно, в любом случае, — я старался, чтобы мой голос звучал бодро, — худшее, чем все может закончиться, — это тюрьма.

Мои слова выглядели не столько утверждением, сколько вопросом. Произнеся их, я почувствовал, что боюсь ответа. И Залесхофф ответил:

— Тюрьма? Да… возможно.

— Что вы имеете в виду под «возможно»?

— У них тут есть специальная формулировка для подобных случаев. Называется «застрелен при попытке избежать ареста».

— А если не пытаться избежать ареста?

— Тогда, — спокойно пояснил он, — тебя ставят на колени. Потом пускают пулю в затылок и говорят: «Застрелен при попытке к бегству».

Я рассмеялся, хотя и не очень уверенно. Решил, что Залесхофф пытается меня напугать.

— Газетные байки!

Он пожал плечами.

— Друг мой, когда вы стоите над законом, то сами становитесь законом. Фраза о том, что цель оправдывает средства, не пустой звук. Поставьте себя на их место. Если вы считаете, что государству, которое вы ставите выше Бога, угрожает один-единственный, ничего не значащий человек, будете ли вы колебаться, прежде чем его застрелить? Уверяю вас — нет. В этом и состоит опасность фашизма, преклонения перед государством. Фашизм предполагает абсолютный, эгоцентричный союз. Идея государства основывается не на массах, не на народе. Она абстрактна, как идея Бога, — духовная навозная куча, насыпанная для того, чтобы поддержать экономическую систему, которая перестала работать. И когда вы находитесь на вершине этой навозной кучи, абсолютно не важно, высокие или низкие у вас цели. Тот факт, что это ваши цели, делает их высокими — для вас.

Я почти не слушал, пытаясь привести в порядок собственные мысли. Клэр! Как бы она поступила? В любом случае она проявила бы благоразумие и не позволила бы втянуть себя в это дело. Я старался придумать что-нибудь новое, но в конце концов обнаружил, что мои мысли двигаются по кругу. В отчаянии я вновь повернулся к Залесхоффу.

Он сосредоточенно крошил кусок сахара на дне кофейной чашки.

— И что дальше?

Залесхофф бросил на меня быстрый взгляд. Потом отложил ложку, сунул руку в карман, достал маленькую карту севера Италии и расстелил на столе передо мной. Карандашом указал точку к северо-востоку от Тревильо:

— Мы где-то тут. Можно двигаться к озеру Комо и швейцарской границе — то есть именно так, как от нас ожидают. Даже если мы доберемся до Комо, береговая охрана нас задержит. Я предлагаю идти к югославской границе между Фузине и Краньска. Большую часть пути проедем ночными поездами, в которых можно спать. Днем будем идти пешком, чтобы запутать следы, и садиться в поезд на другой станции. Для этого нужны деньги. Билеты на поезд тут довольно дороги, если не пользоваться туристической скидкой, которой у нас, естественно, нет. У меня денег немного больше, чем у вас, но на двоих не наберется и полутора тысяч лир. Этого мало. Прежде чем мы уйдем отсюда, я позвоню Тамаре и попрошу привезти денег в Удине. Потом мы дойдем до железной дороги, которая проходит к югу от озера Гарда, в Дезенцано. Что вы об этом думаете?

Последовала долгая пауза.

— Ну, — мрачно произнес я, — если вы действительно хотите знать мое мнение, то это одно из самых удивительных заявлений, которые мне приходилось слышать. Как в воскресной школе. Тетушка Тамара угостит булочками в Удине.

Брови Залесхоффа сошлись на переносице. Он приоткрыл рот и сделал глубокий вдох.

— Отложим пока этот вопрос, — решительно продолжил я. — Скажите: почему югославская граница? А как насчет французской? Или немецкой?

Залесхофф пожал плечами:

— Именно так будут рассуждать и они.

— Понимаю. Французская, швейцарская и немецкая границы надежно охраняются, а югославская похожа на пустыню Сахара. Правильно?

— Я этого не говорил. — Он нахмурился.

— Нет, — сердито возразил я, — но хотели бы. Полагаю, мы собираемся перейти югославскую границу вовсе не потому, что Вагас находится в Белграде? И не потому, что у меня нет паспорта и я не могу попасть в Югославию из Франции, Швейцарии или Германии, предварительно не дав в Лондоне письменные показания под присягой?

Залесхофф покраснел.

— Зачем так возмущаться…

— Возмущаться! — в ярости воскликнул я. — Черт возьми, есть же предел…

Он порывисто наклонился ко мне:

— Погодите минуту! Вспомните, что вы можете получить от Вагаса двести пятьдесят долларов. И совершенно естественно, если вы отправитесь за ними в Белград. Откуда ему знать, может, у вас нет ни гроша. К моменту приезда в Белград так и будет. И вообще, какая разница? Если вас поймают, у вас не будет возможности объяснить, что вы их больше не побеспокоите.

Я молча смотрел на него.

— Один раз я свалял дурака. Не вижу причины повторять ошибку.

Залесхофф разглядывал скатерть.

— Вы понимаете, — медленно произнес он, — что пропадете без моей помощи? У вас мало денег. Вас поймают в течение двадцати четырех часов. Вы это понимаете?

— Я не намерен сидеть и ждать, пока меня поймают.

Он по-прежнему разглядывал скатерть.

— И ничего не заставит вас передумать?

— Ничего. — Мой голос звучал решительно.

Но я ошибался.

Хозяин вышел из зала, оставив включенным радио в углу бара; из динамика доносились тихие звуки танго. Вдруг музыка смолкла. Послышалось слабое шипение. Потом голос диктора:

— Мы прерываем программу по требованию министерства внутренних дел, чтобы призвать всех граждан страны сообщить властям о местонахождении иностранца, сбежавшего от миланской полиции. Он разыскивается в связи с серьезными обвинениями, небезразличными для любого верноподданного итальянца. За информацию о его передвижениях будет выплачено вознаграждение в размере десяти тысяч лир. Десяти тысяч лир. Предполагают, что иностранец находится в окрестностях Тревильо. Он может выдавать себя за англичанина по имени Николас Марлоу. Вот описание этого человека…

Залесхофф подошел к радиоприемнику и, покрутив ручку настройки, нашел другую станцию. Затем вернулся к столику, но не сел.

— Приличная сумма, Марлоу, очень даже приличная. Можете собой гордиться.

Я не ответил.

— Вероятно, вы направитесь в местное отделение полиции. — Он вздохнул. — Желаю удачи.

В комнате было тихо — говорило только радио. Я видел, как Залесхофф пересек зал и принялся разглядывать плакат с островом Капри.

— Если до нашего ухода вы хотите позвонить сестре, — медленно произнес я, — лучше сделать это сейчас, правда?

Мой взгляд был прикован к пустой тарелке. Почувствовав ладонь Залесхоффа на своем плече, я вздрогнул.

— Отлично, приятель!

— У меня нет выбора. — Я пожал плечами.

— Да, — тихо сказал он. — У вас нет выбора.

Залесхофф отсутствовал недолго.

— Когда доберемся до Удине, нас будут ждать пять тысяч лир, — сказал он, вернувшись.

— А ваша сестра?

— Ей нужно закончить кое-какие дела, потом она поедет в Белград, чтобы проследить за Вагасом. И там нас встретит.

— Вы все тщательно спланировали, да? — не без горечи спросил я.

— Естественно. Так надежнее.

Он оплатил счет, и мы тронулись в путь. Примерно через четверть мили повернули назад и пошли на северо-восток.

Ночь выдалась холодной и облачной, а на мне было тонкое пальто без шарфа, однако темп, заданный Залесхоффом, скоро компенсировал эти недостатки.

Для начала мы обменялись несколькими отрывочными замечаниями. Потом замолчали. Мы шли в ногу, и наши шаги гулко отдавались на твердой дороге. Мой мозг словно онемел — вместе с пальцами рук. Я не испытывал никаких эмоций. Единственное, что я чувствовал в то время, — смутную, беспричинную ненависть к Залесхоффу. Это он во всем виноват. Если бы не Залесхофф, я теперь спокойно спал бы в своем номере в отеле «Париж». Мне почему-то вспомнилась любимая рубашка, оставшаяся там вместе с другими вещами. Ее я больше никогда не увижу. Я попытался припомнить, в каком лондонском магазине ее купил. Возможно, теперь таких рубашек больше не шьют. И в этом тоже виноват Залесхофф. Бесполезно было убеждать себя, что Залесхофф лишь предлагал, а не заставлял и что я расплачиваюсь за минутный порыв, за браваду, которая в тот вечер в офисе Залесхоффа заставила меня позвонить Вагасу. Все зло от Залесхоффа.