— Боюсь, я не могу принять такую интерпретацию обстоятельств. У меня есть лишь ваше слово, что вопрос о верности стране даже не возникнет.

— Вы сомневаетесь в моем слове, господин Марлоу?

— Нет, но вижу в вас заинтересованную сторону.

— Ваш предшественник, Фернинг, так не считал.

— Возможно. — Я бросил взгляд на часы. — Что ж, генерал, мне пора. Уже первый час, а завтра рано вставать. Благодарю за чрезвычайно приятный вечер.

Он встал.

— Еще бренди на дорожку?

— Нет, спасибо.

— Как хотите. Что касается нашего бизнеса… — Он положил мне руку на плечо. — Не торопитесь с ответом. Подумайте. Разумеется, я не хочу, чтобы вы делали то, что будет вам хоть в малейшей степени неприятно. Надеюсь, вы скоро убедитесь в моей правоте.

В монокле генерала на секунду отразился огонек свечи. Вагас покровительственно похлопал меня по плечу. Мне захотелось стряхнуть его руку.

— Спокойной ночи, генерал.

— Спокойной ночи, господин Марлоу. Звоните мне в любой момент. Номер телефона у вас есть. Буду ждать вашего звонка — что бы вы ни решили.

— Думаю, я могу со всей определенностью…

Генерал поднял руку:

— Пожалуйста, господин Марлоу, сначала все обдумайте. Э… ваше пальто в холле.

Услышав, как за мной захлопнулась дверь, я испытал огромное облегчение. После жаркой, пропитанной запахом ладана атмосферы генеральского дома холодный и влажный ночной воздух приятно бодрил. По дороге в отель мне было о чем поразмыслить.

Кое-что теперь получило объяснение. Например, квартира Фернинга. Две тысячи лир в месяц! Около двухсот пятидесяти фунтов в год. Не так плохо — с учетом, что делать почти ничего не нужно. На двести пятьдесят фунтов я мог бы обставить дом. И еще отложить из жалованья. С тем капиталом, который у меня остался после двух месяцев без работы, я мог бы достаточно долго прожить в Англии и найти достойную работу. Разумеется, об этом нет и речи. Наверное, Фернинг был дураком, если позволил втянуть себя в такие игры. Вагас может сколько угодно разглагольствовать о необходимости разведки, обычных предосторожностях и личных договоренностях, но это лишь вежливая форма изложения. Для подобных вещей существует специальный термин — «шпионаж». А шпионаж является преступлением. Если вас поймают, то упекут в тюрьму.

И все равно один вопрос остался без ответа. Почему Залесхофф так хотел, чтобы я встретился с Вагасом? Если верить генералу, Залесхофф — советский агент. Вагас, югославский агент, вполне мог об этом знать. Шпионаж чем-то похож на инженерное дело: о коллегах ты должен быть наслышан. Тем не менее у меня возникало неприятное чувство. О шпионах мы иногда читаем в газетах. Зал судебных заседаний просят освободить, а показания берут в тюремной камере. В судебных слушаниях по таким делам всегда присутствует какой-то нелепый налет мелодрамы. Досточтимые адвокаты, поправляя парики, с серьезным видом рассуждают о секретных документах, неназванных «иностранных державах», тайных встречах и зловещих третьих лицах, которые уже «покинули страну». Все это кажется нереальным, принадлежащим другому миру, никак не соприкасающемуся с повседневной жизнью. Однако мир разведки и контрразведки действительно существует. Шпионы должны где-то жить. Они должны выполнять свою работу — как и все остальные. Тот факт, что я столкнулся с двумя такими людьми в промышленном центре Италии, не должен вызывать особого удивления. И мелодрамы тут никакой нет. Ни тайных встреч, ни зловещих третьих лиц; иностранные державы поименованы, а записи Фернинга вряд ли можно считать секретным документом. Это — я с удивлением обнаружил, что повторяю слова генерала, — просто бизнес. Но какое отношение имеет к нему Залесхофф? Хорошо бы выяснить. Опасности никакой, а любопытство мое уже пробудилось. Не каждый день встречаешь шпиона! Очевидно, Залесхофф знал, чего добивается Вагас, и его поведение в опере доказывает, что он не хотел, чтобы Вагас догадался о нашем знакомстве. Меня также интересовала картотека Залесхоффа. И Клэр была бы заинтригована. Ей можно написать и рассказать обо всем. Кроме того, я, если можно так выразиться, проиграл Залесхоффу брусок мыла — за паспорт. А вот это уже совсем не весело. Хотя у пророчества — я мысленно поставил слово «пророчество» в кавычки — может быть очень простое объяснение.

Когда я добрался до отеля, то, боюсь, уже относился ко всему этому приключению чересчур легкомысленно. Разыгрывал из себя опытного человека. Теперь, оглядываясь назад, я могу сказать, что не сознавал собственную глупость и не догадывался, какой зловещей и мелодраматичной в скором времени окажется реальность. Иначе мой сон не был бы таким крепким.

О клочке бумаги, который мне вручила мадам Вагас, я вспомнил только тогда, когда стал раздеваться перед сном. Достал листок из кармана жилета и развернул. В записке было шесть слов: «На fatto morire il signor Ferning».

Я сел на кровать и озадаченно уставился на листок. «Он убил господина Фернинга». Кто убил? Вероятно, Вагас. Вагас убил Фернинга. Но Фернинга сбила машина. Совершенно очевидно, это злобная чушь. Неприязнь, которую питают друг к другу Вагас и его жена, заметна невооруженным глазом. Удивляться не приходится. Даже самое богатое воображение не поможет назвать их обоих симпатичными. Однако такое!.. Эта женщина явно не в себе.

Я лег в постель и подумал, что Клэр с интересом выслушает рассказ о Риккардо.

В четверг утром я позвонил Залесхоффу.

Мне ответил женский голос — по-итальянски:

— Слушаю.

— Синьора Залесхоффа, пожалуйста.

— Секунду.

Через мгновение в трубке послышался голос Залесхоффа:

— Витторио Сапоне слушает.

— Кто бы сомневался! Это Марлоу.

На том конце провода раздался довольный возглас.

— Привет, Марлоу! Как дела?

— Все в порядке, спасибо.

— Хорошо провели время вчера вечером?

— Неплохо. А вы?

— Отлично. Надеюсь, вы на меня не обижаетесь?

— Нисколько. Я хотел спросить, не заняты ли вы сегодня и сможете ли со мной поужинать.

— С радостью. Давайте пообедаем у меня. Девушка, с которой я был в опере, — моя сестра. Ей очень хочется с вами познакомиться. — В трубке послышались громкие голоса. — Минутку. — Он прикрыл ладонью микрофон. Все стихло. — Извините. Тут у нас демонстрация девичьей скромности. Сегодня вечером вас устроит?

— Спасибо, с удовольствием.

— Когда вы сможете уйти с работы?

— Не раньше половины седьмого.

— Загляните ко мне, когда будете спускаться, и пойдем вместе. Хорошо?

— Договорились.

В половине седьмого я спустился на четвертый этаж. Залесхофф был в офисе один — яростно стучал по клавишам портативной пишущей машинки. В знак приветствия он помахал мне рукой.

— Заходите, садитесь. Если не возражаете, я закончу, и мы пойдем.

Я присел. Буквально через две минуты он выдернул лист из пишущей машинки, написал адрес на конверте, сунул внутрь письмо и заклеил клапан. Я молча наблюдал. На носу у него была пара очков для чтения. Предположение, что Залесхофф — советский агент, вдруг показалось мне абсурдом. Советские агенты — бородатые злодеи, они изъясняются на ломаном английском и носят большие черные шляпы. А Залесхофф… Он поднял голову, и взгляд его ярких глаз встретился с моим взглядом.

— Вечерняя исходящая корреспонденция? — шутливо поинтересовался я.

— Нет. Мы отправляем ее утром.

— Понятно. — Мне в голову пришла любопытная мысль. — Вы когда-нибудь разглядывали клапаны конвертов приходящей к вам почты?

Американец улыбнулся:

— Чтобы проверить, не вскрывали ли их над паром? Вы это имеете в виду, Марлоу?

— Разумеется.

— А ваши вскрывали?

— Да.

— Как вы это обнаружили?

Я рассказал ему о письме Клэр.

— А теперь уже не вскрывают?

— После того письма не замечал.

Он усмехнулся:

— Должно быть, они разозлились.

— Кто «они»?