Люди НИАЛа встречались с Ниловым больше, чем с Рублевым. Он часто обходил свое «царство», знал ученых и работников института по именам, помогал, если мог, решению отдельных проблем. И каждый работник института знал, что, несмотря на семейную драму и кажущуюся замкнутость, Нилов был человеком отзывчивым и расположенным к людям.

Таинственная пропажа «Голубого Амура» была воспринята в НИАЛе очень болезненно. О случившемся знали только четыре человека — Рублев, Нилов, парторг Литвинцев и начальник первой части Корнилов. Но углубленная работа мысли, постоянная интеграция и анализ бесконечного числа выводов, фактов и данных поглощали все умственные силы этих людей, и горечь пропажи постепенно сглаживалась из памяти. Лишь визиты работников следствия напоминали ученым, что кражу не забыли и преступников ищут.

Кипела работа и в подвале НИАЛа. Лаборатория алмазов — одна из центральных частей института — пожирала тонны горячей воды. И в подвале почти всегда топилась большая чугунная печь. Здесь были владения истопника Рогова. Он нагревал воду, под огромным давлением она шла в лабораторию алмазов. Каждый ученый НИАЛа знал колоритного старика Рогова, так же, как знал его прозвище «ученый кочегар». Несмотря на свои 60 лет, Рогов не потерял щепетильной приверженности к чистоте. Круглый год он носил чистую синюю спецовку, шелестевшую складками поверх свежей сорочки, воротник которой всегда сверкал белизной. Рогов был неизменно гладко выбрит.

В образцовом порядке содержалась Роговым механизированная печь. Работал он быстро, легко. А когда пламя вырывалось через открытые дверцы гудевшей печи и яркие блики бегали по суровому лицу кочегара, освещая его мохнатые и еще темные брови, Рогов казался сказочным владыкой огня.

Порой близ него сидел Зотов — дворник НИАЛа, иногда замещавший Рогова у печи. Тихон Зотов — вторая достопримечательность НИАЛа — был контужен на войне в голову и медленно отходил от ранения. Тихон, как его звали все в НИАЛе, никогда не отдыхал. Этот глуховатый человек средних лет, сопевший во время работы, был трудолюбив как пчела. Зотов жил во дворе НИАЛа в небольшой комнате при складах института.

Бывший армеец любил чистоту не меньше, если не больше Рогова. На его брюках всегда стояла острая складка, на ботинках жарко блестел свет. Безответный и скромный труженик, Тихон был всегда готов услужить. Он подменял вахтеров, строгал доски, подбирал окурки и поливал цветы, мыл Рогову печь, сметал в коридорах паутину, помогал электромонтерам, даже заменял больных лаборанток. И все знали отзывчивого фронтовика, любили его за услугу.

У Тихона была, однако, и страсть — охота. Если Рублев или Нилов брали его в лес, Зотов весь преображался. Его бесцветные, подернутые тусклой пленкой глаза расширялись, он радостно сопел, словно олень, выпущенный из вольера. Рублев не раз говорил, что с охоты Тихона приходилось уводить почти силой.

Комната Зотова была всегда убрана, словно светелка невесты. Блестел вымытый с уксусом пол, на окнах росли цветы, ярко блестела чистая скатерть, сверкала эмалью подержанная стиральная машина — подарок Нилова товарищу по охоте. И только на кровати спали две кошки — его любимицы Мурка и Орел. Тихон ухаживал за ними, будто за малыми детьми. Он мыл кошек, вытирал их полотенцем и после бани сушил на солнце меж окон. В бытность на фронте Зотов хорошо стрелял, и как память об этом с потолка комнаты смотрели янтарные глаза чучел серого орла с острыми, как шило, когтями, черноклювого коршуна и хищного филина.

Всякий, кто не знал души и дел этого обиженного судьбой человека и кто в первый раз видел Тихона, долго не мог потом забыть его лица. «Экий вурдалак!» — говорил он себе, ибо при первой встрече Зотов пугал. Зачесанные назад редкие темные волосы открывали узкий лоб с большими надбровными дугами. Мутные слезящиеся глаза чуть косили и, казалось, смотрели мимо. Короткий нос, плотно прижатые к голове уши, толстая шея и угловатое лицо напоминали рубленную из дерева голову буддийского идола. Тихон ходил тяжело, ступая на пятку и сотрясая пол. Он знал, что непривлекателен лицом и старался не пугать людей своим видом. При виде женщин Тихон или отворачивался, или уходил вовсе. И лишь одна Нина Орлова из лаборатории Нилова вывала у Тихона давно забытые эмоции. При виде ее он замирал. Лицо его становилось жалким, из глаз капали слезы. Тихон поворачивался вслед Орловой и долго стоял без движения, забыв работу и лопоча что-то себе под нос.

Следствие по «Голубому Амуру» продолжалось. Демин официально допросил Рублева, Нилова, уборщицу Егоровну, вахтеров, работавших в здании в ночь похищения. Оставалось вызвать Змеева, научного сотрудника, работавшего в НИАЛе в ночь с 16 на 17 июня, когда пропал алмаз. Демин знал, что Язин интересуется этим человеком. Но в то же время начальник БОРа дал совет вести допрос так, чтобы не заронить у Змеева подозрений.

Демин сидел в кабинете завхоза НИАЛа, ожидая Змеева, за которым послали. Окно кабинета выходило на север, отчего в комнате было чуть мрачно. Демин опасался, что отсутствие света не даст ему разобраться в эмоциях на лице Змеева во время допроса. Майор сидел спиной к окну, так, чтобы лучи падали ему в спину.

В дверь постучали, и в кабинет быстро вошел человек выше среднего роста, с пушистыми темными волосами.

— Здравствуйте, — сказал он и остановился близ стола, шурша серым халатом.

— Здравствуйте, товарищ Змеев, — поздоровался Демин. — Садитесь, пожалуйста.

Змеев повернул стул на 90 градусов и сел к следователю вполоборота. Половина лица Змеева исчезла, и Демин не знал- случайно ли это сделано или это ловкий трюк опытного человека. Демин взглянул на допрашиваемого, запомная его внешность — крепкая челюсть, высокий лоб. Лицо Змеева могло бы быть привлекательным, если б не тонкие сжатые губы. Держался он независимо, и Демин почувствовал перед собой сильный характер.

Собранные материалы по Змееву были невелики. Два года назад он прибыл с запада в Сверкальск. Раньше занимался редкими элементами. Сейчас работал в лаборатории алмазов НИАЛа. С рабочим временем не считался, приходя в лабораторию за час до начала работы. Иногда он оставался на работе вечерами и ночами. Змеев имел обыкновение разгуливать по коридорам института и заходить в кабинеты других лабораторий. Уже в первые дни Змеев стал резко отличаться от других научных сотрудников. Он отказался от казенного белого халата и носил собственный, из нежно-серого шелка. «В скользком халате легче работать», — объяснил он всем. Змеев носил крахмальные воротнички и галстуки в горошек. Ни с кем не дружил, хотя был общителен и услужлив. На приглашения в гости отказывался, говоря: «На пустые разговоры времени не трачу».

— У меня к вам просьба, — начал Демин, — в институте имели место неприятности, и мне хотелось бы кое о чем вас расспросить.

— Неприятности? — переспросил Змеев, подчеркнув множественное число.

— Да.

Демин заметил, что у Змеева мочка уха идет сразу от лица, ушная же раковина четко очерчена. «По такому уху его легко отыскать среди тысяч людей».

— Вы не будете возражать, если я запишу ваши ответы?

— Пожалуйста.

Змеев был совершенно спокоен. Он не проявил любопытства, не спросил, какая неприятность случилась в его институте. Он все так же сидел к следователю вполоборота, и казалось, был равнодушен ко всему.

— Ваше имя Сергей Николаевич?

— Да.

— Возраст?

— Тридцать один год.

После записи анкетных данных Демин спросил:

— Не заметили ли вы что-нибудь необычное в НИАЛе ночью шестнадцатого июня? Вы, кажется, работали в институте допоздна?

— Ничего не заметил.

— До которого часа вы работали в ту ночь?

— До трех ночи.

— Был ли еще кто-нибудь в институте?

— Не знаю.

— Скажите, пожалуйста, вы заменяли вахтера Лизукова?

В первый раз Змеев на секунду задумался. — Заменял.

— Как долго и по какой причине отсутствовал вахтер Лизуков?