Спал то он не долго. После пробуждения злой и еще более неприятно пахнущий… Лихорадочно стал копаться в своих записях.

— Он требовал… Чтобы все было с добром и счастьем… От же ж, сволочь… А сам, что вытворяет? Тогда ладно… Ладно… Значит, оставить всем счастье? Оставим… Всем радости? Хорошо… Накормим.

Он говорил, бубнил себе под нос…

— Демократии захотели? Будет вам демократия, слезами умоетесь, приведя к власти очередного упыря…

Он черкал, менял местами, опять черкал, рвал написанное, бросал себе под ноги. После лихорадочно начинал складывать обрывки и, читая составленную мозаику-пазл, начинал горько хохотать и радостно плакать.

— Мечтали одну регалию? То есть, как он тогда сказал — религию… Планировали для всех одну хохму иметь и молиться одному Арлену, ему, в ножки его разумные кланяться… Ага, щас. Будет вам не одна, будет вам множество химер, ради споров из-за их применения, на земле будет рождаться не истина, а горы трупов. Ужо, ты мне получишь!

Он опять начинал яростно черкать, вздыбливая витки папирусов и разрывая полотна пергамента, при этом ругался плохими словами и пальцами делал неприличные фигуры-скульптуры.

— И пусть, и правильно… Чтобы путь к разуму был не простым, украсим дорогу из горя и трупов… Подпустим еще и других страхов. — Брызгая слюной, он наливался агрессией.

— Сатир, вина и нектара.

— Слушаюсь, вашбродь…

Почему такой слабый? — кривился Жиноскул, выкушав литровую рюмку. — Где мощность напитка? Где оборотная сторона энтой медали?

— Не могу знать, вашбродь…

— Оставь, ты это чинопочитание, — махал рукой Жиноскул. — Садись лучше, вислоухий, выпьем за мелиорацию Сахары, за осушение этих лесов и болот…

Они выпивали, после чего Жиноскул опять начинал грустить во все горло.

— Такое место — созда-а-а-а-л, — затягивал он свое, бесконечное. — Сахарой назва-а-а-а-л… Виноградников и садов насади-и-и-и-л… А меня, вместо благодарности и денежной премии, по заднице мешалко-о-о-о-й?

Подошедший нетвердой походкой Апполон, постоял рядом, послушал плач Жиноскула и, захлопав глазами и также разрыдался. Почувствовав божественную поддержку, Жиноскул опять зачал причитать и в голос хмуриться, ударяя себе при этом, по толстым щекам и ляжкам. Чтобы обеспечить доступ воздуха и простор движениям, он сбросил тогу и оставшись в одной тунике, продолжал рвать слушателям нервы, обнажая свою целлюлитно-импотентскую сущность.

— А мне, вместо грандиозного спасиба-а-а-а… — выпивая очередную чашу, разорялся он. — Бессрачная карна… кома… кармандировка… Забросы за пределы воздушного пространства-а-а-а… Туда, где нет кислорода, где скушна-а-а-а, где душна-а-а-а… На кого я вас сирот, здеся оставлю-лю-плю-ю… Ай-лю-ли-лю…

— Да, не было справедливости и не будет… — снимая повязку с глаз и примериваясь кому бы запулить весами, глубокомысленно заявила драчливая Фемида — вторая жена Зевса.

После очередного поиска истины, в просторечии обычной вульгарной драки на общей кухне, под обоими фемидиными глазами было по фингалу, поэтому повязку-компресс ей повесили сразу на оба глаза. В таком виде, она и дошла до нас… А что весы в руке? Так проверяли ее рефлексы и двигательную активность, вы же не спрашиваете, почему в другой — рог изобилия. Правильно, сосуд полон вина. А потому! Перед тем как объявлять волю Зевса, она всегда добрым глотком смачивала горло.

Бахус, достав зубочистку из щеристого рта, проверил на ней наличие вынутого куска. Потер его в пальцах, понюхал, почувствовал знакомый запах гниения, приободрился. Обращаясь к Жиноскулу, обрадовано сообщил:

— Да, не расстраивайся ты так, — он подхватил амфору с финикийским вином, больше расплескав по столу, чем плеснул в чаши, предложил тост. — Давай выпьем за погибель наших врагов.

Хоть все и привыкли к выходкам вечно пьяного Бахуса, но за столом стало тихо.

— За что выпьем? Сам-то понял, что сказал? Что он сказал… — на перебой загомонила многоуважаемая публика. — Поясни, что ты имел в виду, что б тебе, гнилыми помидорами всю жизнь закусывать.

— Что на душе наболело, то и сказал, — хрипло просипел Бахус и опростал персональный, ведерный рог.

— А что, — встрепенулся Жиноскул. — Про врагов мне понравилось, а коль скоро их под рукой нет, значит, самое время создать.

И опять начал лихорадочно черкать и исправлять заветы Высшего разума Арлена.

Наступила ночь. Смолистые бревна в огромных кострах-жаровнях, дарили богам и присутствующим, свое тепло и уют.

С наступлением вечера, праздник «выпить на дармовщинку» не прекращался. Зазвенели лиры, забухали барабаны, запели сирены и праотцы битлов…

Терпсихора решила тряхнуть стариной и показать новый танец «Спор циника с агностиком». Публике танец понравился. Хотя танцовщице можно было и не кривляться, удовольствием было — просто смотреть на нее…

Споры, веселье, смех — все это наводило еще большую тоску и уныние на Жиноскула. Как известно, такое состояние духа рождает злобу и агрессию, которая от алкоголя только усиливается…

— Свидимся ли еще когда, други мои славные? — кривился он лицом, незаметно смахивая скупую слезу раскаяния.

— Ешь, пей, гуляй кареглазые, — накачавшись нектаром, стал размахивать дротиком Марс. — А то, давай бороться со мной… Есть рисковые робяты? Тогда выходи в центр, будем совместно тратить силы и терять божественное здоровье…

С этими богами войны, с их воинственными заявлениями всегда столько хлопот… Чтобы одной было меньше — пришлось связать распоясавшегося нарушителя общественного порядка. И поделом, нечего тут… Собрались отдохнуть, расслабиться, а не драться и палкой перед носом махать.

Сполохи костра высвечивали из тьмы разгоряченные лица. Подошло время нимф и других представительниц божественного рода-племени. Поводили невесты хороводы, спели пару популярных песен, застолье нестройно поддержало, но голоса срывались, слушать такие сладкоголосые песни было тяжело, сразу клонило в сон. Чтобы не заснуть и не пропустить сопутствующую веселью драку, нимф прогнали.

Очередным праздничным номером были устные рассказы. Позвали ликтора с весталками. Красивые девчата в белых туниках с длинными косами, стройными ногами и выступающими набухшими сосками, среди пьяных богов и их челяди смотрелись очень эффектно. Приглашенные рассказали о своем обете целомудрии, о том, как строго они его блюдут, чем очень разгорячили мужскую часть собравшихся, уж больно детально были изложены подробности этих процедур. (Об амазонках речи не велось, слишком они агрессивны, им бы только мужика драть и последние силы из него выжимать.) У многих возникло сожаление, что так поспешно прогнали нимф.

Все текло размеренно и более-менее в рамках приличия. Хотя сказать «бог им судья» было бы глупо, они сами ими были, а судья Арлен, как и всякое начальство был далеко и до каждой мелочи, у него естественно руки не доходили.