Вот Черчилль и сокрушается не только о 469 невыстреливших танках и 1582 самолетах, попавших к немцам. Главное — лучшие в Европе заводы.

Да можно и безо всякой геополитики проиллюстрировать это. Вообразите...

Пивной бар. Все сидят, смотрят в свои кружки. Вваливается верзила. Куражится. Выжидают. Верзила хватает за лацкан первого, пана. Тот — пардон! — отдает напавшему кошелек и револьвер, случившийся у него в кармане. Верзила хватает мсье — получает еще кошелек, нож, кастет. Последнему, товарищу, решившемуся сопротивляться, достается и пулевых, и ножевых ранений. Огрубев и озлобясь, он все же скручивает верзилу и... оставляет его на полу.

Выхода из этого странного бара почему-то нет...

Едва отошедшие от этих отвратительных сцен насилия пан и мсье требуют вернуть им собственность. «Мы знаем, товарищ, что теперь для защиты против верзилы вам револьвер с ножом не понадобятся».

А товарищ, вместо самого простого ответа: «А откуда ВЫ-то можете это знать?», начинает что-то бормотать про социализм...

Выбор был и у Дании, Бельгии, Голландии: передавать свои государственные потенциалы немцам или нет. А сейчас саму постановку подобного вопроса они назовут дикарством, фанатизмом. И уже как-то невежливо напоминать, что кто-то должен был все же начать настоящее сопротивление, как в Варшаве, Сталинграде, Ленинграде. Миллионы пленных, заводы захватывали и у нас, но решившиеся сопротивляться рассматривали это только как преступную ошибку или предательство. И как следствие: СМЕРШ, заградотряды, репрессии. Такой выбор определяет все, от политики до послевоенной психики. Но только ли послевоенной? Многие некрасивые действия накануне 1941 года — это ведь приготовления человека, сузившего глаза, решившегося. По той же пивбарной аналогии: сбросил зрителя-прибалта, вооружился его стулом. «Пакт о ненападении» — это фактически был выбор места и минуты предстоящей драки...

Вопрос о «Шкоде» чешским историкам я уже задал, теперь один легкий им упрек, по поводу гибели их же соотечественника! Очень знаменитый, миллион раз описанный случай: один пражский студент увидел в 1968 году советские танки и, оскорбленный в национальных чувствах, поджег себя...

Именно вы, чешские историки, могли спасти парня, дать ему прививку, например... Рассказав, например, как «герой Мюнхена» Чемберлен отчитывался в палате общин, после того как Гитлер взял не только Судетскую область, но и всю Чехословакию: «...мы просто являемся свидетелями пересмотра границ, установленных Версальским миром. Не знаю, найдутся ли люди, которые думают, что границы будут постоянно оставаться прежними. Я считаю, что достаточно сказал о Чехословакии...»

Именно вы, пане историки, могли спасти того студента 1968 года, а не подталкивать его, как эрдмановские персонажи — самоубийцу: «Фас! Советские танки! Протестуй! А вот, кстати, тебе и спички».

А «тот самый Пакт», «тот самый вкус»: «Молотов-Риббентроп?», «агрессия СССР в Прибалтике»? Исследованию природы этих обвинений, собственно, и посвящена вся эта книга. Решившийся на «Большую войну» имеет право и на Большой маневр. Но что это за термин — «Большая война» и правомерно ли его введение?

Ответ будет подробный, с привлечением некоторых предыдущих моих публикаций, в том числе и по Гуго Гроцию — автора понятий «естественного права» и большинства положений «права войны и мира». А пока — несколько исторических прецедентов.

Так, например, решившиеся на «Большую войну» — англичане XIX века знали сами про себя, что именно они — самые непримиримые, самые конечные враги Наполеона, и с этим самооправданием могли заключать «с Бони» сколько угодно перемирий, подписывать с ним Амьенский мир, а после уничтожать совершенно нейтральную Данию («Просто чтоб датский флот случайно не попал к Бони»).

ДИЛЕТАНТСКИЕ ЗАПРОСЫ

А кто такой, собственно, этот Бони?

«Бони» — это кличка, не сходившая со страниц тогдашних британских газет. По-английски — что-то вроде «крошка» (помните «Бони-М»?). В приложении к Бонапарту это имело выраженное уменьшительно-презрительное значение.

А тот, кто требовал к себе обращения только «Наполеон»,— он ведь и простое неискаженное «Бонапарт» считал за величайшее оскорбление себя и Франции. Так что «Бони» в британских (и только в британских в то время!) газетах была не просто шутка: это был залог непримиримой вражды, залог войны на уничтожение. Подобно тому, как 500 лет до того резали невинных и никому не нужных, в общем-то, монгольских послов, зная, что после этого с монголами мира не может быть никогда.

И советские газеты тех годов с карикатурами на Гитлера — это такой же залог. И взаимная моральная «направленность» фашистов и коммунистов — это вполне серьезный, «материальный» аргумент.

А то, что нам ставят в вину «тот самый Пакт» и изменившийся тон советских газет 1940 года... это как если бы уцелевшие обитатели Освенцима начали пенять открывающим ворота русским солдатам: «Вы-то и под Вязьмой облажались, и под Харьковом — дважды. И в Сталинграде долго тянули, и под Курском. А уж под Ленинградом-то... И пришли-то нас освобождать в результате — гораздо позже, чем должны были... по нашим расчетам... И, уж конечно, нельзя было входить в три Прибалтийские республики».

Но «совпаденьям несть числа» — именно на Балтике Великобритания вписала наиболее яркую страницу в кодекс этого права. «Большая война» велась ею в XIII — XIX веках с Наполеоном. Флот оного, как известно, был разбит при Трафальгаре, и вторжение Британии вроде бы не грозило. Но Наполеон чисто теоретически мог создать себе новый флот? Мог. А пожелав воссоздать флот, Наполеон, используя свое континентальное могущество, наверное, мог бы захватить какую-нибудь страну, имеющую значительный флот, и «приобщить его к делу»? Вполне. А у кого еще в Европе остается «значительный флот»? А вот — Датское королевство. Но оно пока ведет линию безупречного нейтралитета. А вдруг что изменится? Тем более по исследованиям одного нашего (британского) писателя: «Какая-то в державе датской гниль!» В. Шекспир «Гамлет».

Надо подстраховаться.

26 июля 1807 года из Ярмута вышла британская эскадра в составе 25 кораблей, 40 фрегатов и малых судов. За ней несколькими отрядами шла армада из 380 транспортных судов с 20тысячным десантом. 1 августа британская эскадра появилась в проливе Большой Бельт. 8 августа к наследному принцу-регенту Фредерику явился британский посол Джексон и заявил, что Англии достоверно известно намерение Наполеона принудить Данию к союзу с Францией. Англия этого допустить не может, и в обеспечение того, что это не случится, она требует, чтобы Дания передала ей весь свой флот и чтобы английским войскам было разрешено оккупировать Зеландию, остров, на котором расположена столица Дании. Принц отказался. Тогда британский флот в течение шести дней бомбардировал Копенгаген, а затем высадил десант. Половина города сгорела, в огне погибли свыше двух тысяч его жителей. Командовавший датскими войсками престарелый (72-летний) генерал Пейман капитулировал. Англичане увели весь датский флот, верфи и морской арсенал сожгли. Принц Фредерик не утвердил капитуляцию и велел предать Пеймана военно-полевому суду...

Этот-то пожар Копенгагена и поразил на всю жизнь датского философа Кьеркегора.

Но, может, пример 1807 года — слишком устаревший? Ведь с тех пор столько гуманистов и правозащитников «в земле европейской просияли». Тогда вот пример как раз из того, самого актуального, 1940 года. Исландия в то время была частью Дании (не будем вдаваться сейчас в тонкости их унии). И когда Гитлер в апреле 1940 года захватил Данию, Великобритания без объявления войны, без даже двух строчек объявления вообще чего-либо, захватила Исландию. Основание самое элементарное: Дания так и так попадает под Гитлера, но нельзя, чтобы вся, целиком. Остров Исландия для войны пригодится.