– Представить себе не могу, что тебя смогли бросить, – сказал Мемфис с такой искренностью, что у Теты заныло в груди.

– Поаккуратнее на поворотах, Поэт. А то я начну тебе верить.

– Такому, как я, смело можно доверять.

– Неужели? Так докажи. Расскажи мне свою тайну.

Мемфис помолчал прежде, чем ответить.

– Когда-то я мог исцелять людей, – сказал он наконец. – Меня звали Чудо-Мемфисом, Гарлемским Целителем. Раз в месяц я стоял у церкви и прикасался к людям, забирая их боли и страдания.

– Ты что, разыгрываешь меня? – с серьезным видом спросила Тета.

Мемфис покачал головой.

– Хотел бы я. – Он рассказал ей о смерти мамы и потере своего дара. – Получается, так было лучше для всех.

Тета слушала его очень внимательно и была абсолютно уверена в том, что он искренен. Ей захотелось рассказать ему про Канзас. О том, что она совершила, и почему ей пришлось бежать. Но какой парень рискнет после такого остаться с ней рядом?

– Иди-ка сюда. – Тета поманила его за собой в узкий проход, образованный двумя рядами сушившегося белья. В этом укромном убежище, пока вокруг надрывалась и бесновалась ночь, они разделили поцелуй. Он оказался сладким после кокосовых пирогов Альмы.

– Как все быстро получается, да? – выдохнул Мемфис. Он уже не мог представить себя без Теты, не помнил времени, когда она не властвовала безраздельно над его помыслами и мечтами.

– Жизнь вообще быстрая штука, Поэт.

Мемфис нежно положил свою ладонь ей на щеку и коснулся ее губ своими. Тету еще никто не целовал так, как Мемфис. Были неловкие юнцы, дрожавшие от похоти, как натянутые струны. Или богатые владельцы театров, пожилые дядьки, лапавшие ее, когда она проходила мимо, или желающие «проверить», что ее костюм достаточно приличный, и добиравшиеся до белья. Наглые мужчины, которым она уступала случайный поцелуй, чтобы не случилось чего-нибудь похуже. И конечно, Рой. Прекрасный и жестокий. Его поцелуи были требовательны, будто он каждый раз заявлял свою собственность на Тету, хотел заклеймить ее своим ртом. Этих людей не интересовала сама Тета. Но Мемфис не имел с ними ничего общего. Его поцелуи были страстными и нежными одновременно. Как честное признание его страсти. Он делился с ней поцелуем. Он целовал ее, и в этот момент был с ней и жил с ней.

Мемфис слегка отстранился.

– Все в порядке?

– Нет, – прошептала Тета.

– Что такое?

– Ты остановился. – Она улыбнулась ему, глядя из-под пышных ресниц.

Он притянул Тету к себе, и она случайно зацепила сушившееся на веревке белье. Смеясь, они рухнули на траву, окутанные белыми простынями. Кому-то придется перестирывать все заново.

– Давай так и останемся, – тихо сказал Мемфис, и она положила голову ему на грудь, слушая, как равномерно бьется его сердце.

А вокруг них город шептал и вздрагивал в беспокойном сне. Из-под канализационных решеток поднимался дым и обвивался вокруг фонарного столба, как хвост заблудшего духа. Глубоко под землей, в туннелях недостроенного метро, с писком сновали крысы, убегая от чего-то неведомого и гораздо более страшного, чем способна представить несчастная крысиная душа. В мистической лавке воцарилась тишина, и хозяйка, чья связь с потусторонним миром заключалась в тончайшей леске, привязанной к пальцу ноги, чтобы обеспечить «таинственное» постукивание по столу, вдруг ощутила непреодолимое желание накрыть тканью хрустальный магический шар и спрятать его подальше в шкафу. В китайском квартале хостесса с глазами цвета зеленого бутылочного стекла принялась почтительно отбивать поклоны предкам, прочитала молитву и приготовилась к очередному затяжному прыжку в иной мир. К северу от Гудзона в покинутой всеми деревне ветер поднял предсмертные крики давно погибших жителей и понес их дальше, так что в городе по соседству мужчины замерли над шашечной партией, испуганно переглянулись и затаили дыхание. Они не продолжали игру до тех пор, пока ветер не унес страшные звуки дальше. И повсюду, в каждом уголке страны, происходило нечто подобное. Забывшаяся тяжелым сном мать погибшей дочери проснулась от прохладного дуновения у лица и голоса «Мама, я дома». Член Клана, отошедший в чащу под вековое дерево пописать, подскочил, как ужаленный, потому что на мгновение перед ним мелькнули сотрясающиеся в судороге темнокожие ноги повешенного и едва не коснулись его плеч. Рядом никого не было, но мужчина зябко отряхнул плечи и поспешил к свету костра, к своим братьям в белых балахонах. Молодой шаман Оджибве, глядя на небо, увидел серебристый силуэт ястреба. Тот описал над ним круг, сделал захватывающий кульбит через голову и рассеялся в воздухе. В старом фермерском доме маленький мальчик растолкал своих заспанных родителей.

– Там на кукурузном поле две девочки, они зовут меня поиграть с ними, – шепнул он отцу. Тот непреклонно отправил сына спать одного, и, проходя мимо окна, мальчик увидел две светящиеся фигурки в длинных юбках и кружевных передниках на краю поля.

– Иди же сюда, поиграй с нами, – печально закричали они.

А еще дальше, в бескрайних прериях, воспетых американскими поэтами, раскинув руки, во мраке стояла высокая фигура в цилиндре и плаще, как одинокое пугало, ожидающее сбора урожая.

Гэйб не ощущал присутствия духов, пока шагал домой. В голове у него гудело от «косяка», который он выкурил на вечеринке у Альмы. Ночь выдалась холодной, и Гэйб дышал на руки, чтобы немного согреться. Это был хороший день, один из лучших, что Гэйб мог вспомнить. Он познакомился с великой Мами Смит. Ему было всего восемнадцать, но остальные коты приняли его радушно, улыбались, когда он брал соло, и хвалили его джазовые фишки.

Единственной ложкой дегтя в бочке меда была неожиданная ссора с Мемфисом. Чем он вообще думал, когда привел эту девчонку на вечеринку? Конечно, она была хороша. Но вокруг ходят толпы хорошеньких девчонок, от которых не будет таких проблем – не больше, чем от любой обычной женщины. Ему очень не понравилось, как они расстались. Мемфис с Тетой просто улизнули с вечеринки по-английски, даже не попрощавшись. Но если его дорогой приятель хочет так все обставить, то черт с ним. Когда эта краля бросит его ради какого-нибудь белого богача, кому придется выслушивать слезливую историю? Гэйбу, вот кому.

Странный звук завладел его вниманием. Раз-два-три, раз-два-три. Какой-то хромоногий трехстопный ритм, словно недоделанный вальс. Когда Гэйб оглянулся, он никого не увидел.

Он сам не заметил, как вышел из себя из-за девчонки Мемфиса, а теперь был этим сильно расстроен. Отгораживаясь от пронизывающего ветра с Гудзона, Гэйб поднял воротник куртки и пошел дальше. Ветер принялся гонять консервную банку по улице. Над головой Гэйба гудели пустые линии надземки. Чтобы не замерзнуть, Гэйб принялся прокручивать в голове события прошедшего дня: знакомство со знаменитыми музыкантами, рукопожатие с Клэренсом Уильямсом, пообещавшим ему безоблачное будущее в «Оке Рекордз». «Ты станешь играть для всех», – сказал он, и Гэйб почувствовал, что на глазах становится звездой.

Неприятный звук снова отвлек его от мыслей. Раз-два-три, раз-два-три. Стук, шаг, шаг. Стук, шаг, шаг.

– Кто здесь? – крикнул Гэйб в темноту. Какая-то тень стрелой шмыгнула из-под колес припаркованного «форда», и Гэйб невольно вскрикнул. Кошка длинными прыжками понеслась дальше по улице, и невольно Гэйб засмеялся: – Боже мой, кошка. В следующий раз заяви о себе заранее. У меня-то девяти жизней нет.

Покачав головой, он двинулся дальше, напевая отрывок из новой песни Мами Смит, помогая себе игрой на невидимой трубе. Из-под шпал надземки свет лился неровными полосами на дорогу, и у Гэйба в голове раздался голос Исайи. Мост. Не ходи под мостом.

Гэйб никогда не сказал бы об этом Мемфису, но он давно заметил, что с Исайей что-то не так. И попытка предсказать его судьбу – один из хороших примеров. Мальчик позволил шутке зайти слишком далеко – даже Гэйб поверил, что парнишка и сам напуган. Слишком сильное воображение – вот в чем его проблема.