– Страшный Джон, Страшный Джон, в белый фартук наряжен…

От жуткого мотивчика у Томми выступил холодный пот. Поспешно сделав последние несколько шагов, он подошел к трости. Та была воткнута в землю, как меч. Рядом лежал листок с надписью «добропорядочный кто-то там», второе слово начиналось с буквы «г», но сейчас Томми читал с трудом – буквы просто начинали плясать в его голове. Тогда он схватился двумя руками за трость и постарался выдернуть ее наружу. Она не поддавалась, а дурацкая песня незнакомца начинала действовать ему на нервы. Казалось, звук раздается со всех сторон, а потом, Томми готов был поклясться, послышались жуткий рев и шипение, будто вокруг собирались обитатели преисподней. Деньги уже были у него в кармане, и он мог бежать. Но что-то подсказывало ему, что этого не стоит делать. Как следует вытерев руки о штанины, Томми встал поудобнее и потянул с новой силой. Трость не поддалась ни на сантиметр. На третьей попытке он дернул ее так, что повалился навзничь, в деревянные опилки. Там почему-то было мокро, и на щеку ему упала капля, а затем еще одна. Томми поспешно вытер лицо и почувствовал солоноватый запах крови. Не в силах подняться на ноги, он задрал голову и увидел, что с крюка на потолке свисает немецкая овчарка, которая дергалась в последних конвульсиях. У животного было распорото брюхо, внутренности вывалились наружу.

Томми вскочил. Смех незнакомца пригвоздил его к месту. Он попятился, врезался в одну из свиных туш, и они закачались в страшном хороводе. Трясущимися от ужаса руками Томми попытался остановить их движение, словно надеясь прекратить этот оживший кошмар. Мужчина стоял прямо перед ним. Как он так незаметно здесь оказался? Как это возможно?

– Я не могу ее вынуть, – прошептал Томми. Он не заметил, как пятится назад.

– Какой стыд. Может быть, он тебе поможет? – Незнакомец кивнул в сторону мертвой собаки. Затем с издевкой нахмурился: – Ах, похоже, что нет. – Он с легкостью вынул трость из земли.

Томми почувствовал, что теряет ориентацию в пространстве. Мальчик уже с трудом видел. Ноги свиней стали дергаться, как у обезумевших марионеток. Затем они сами стали двигаться, извиваться на своих крюках и визжать до тех пор, пока Томми сам не завопил от ужаса. Глаза незнакомца пламенели в полумраке, и он будто стал еще выше и крупнее, чем раньше.

– Азартная игра, мальчик мой. И ты уже сделал ход.

– Пэдди! Лайам! – стал звать Томми. – Джонни! Я здесь!

– Твои друзья тебя бросили.

Томми покосился на ворота ангара, которые теперь оказались слегка приоткрытыми. Как далеко от них они стояли? Двести метров? Триста?

– А, хочешь последний раз сыграть в игру, – промолвил незнакомец, словно читая его мысли. – Ладно, дерзай, Томас. Делай ставки. Делай ход. – Его голос отдался оглушительным эхом от стен скотобойни. – Беги!

Томми сорвался с места. Его колени работали как поршни, руки молотили застоявшийся воздух. Ворота подпрыгивали у него перед глазами, пятки гулко стучали по земле. Все знали, что он был лучшим бегуном на Десятой авеню. Он обгонял полицейских, священников, бандитов и даже собственную мать, которая была стремительна, как черт, с ремнем в руке, особенно если он выводил ее из себя, а так было почти всегда. Свисающая с потолка цепь едва не ударила его в лицо, мальчик подставил локоть и почувствовал боль, но не сбавил темп. Далеко позади он слышал, как незнакомец произносит что-то, похожее на молитву, в унисон с позвякиванием цепей и крюков. «И шестое жертвоприношение станет символом покорности…»

Томми видел ворота. Осталось всего шестьдесят метров, и незнакомец не преграждал ему путь. Припев лихорадочно крутился у Томми в голове, когда он огибал последнюю свиную тушу. «Короли улиц, короли улиц…»

Пятьдесят метров. Сорок. Из щели через раскрытые ворота лился прекрасный лунный свет. Томми даже не стал раздумывать, как они оказались открытыми. Он мечтал только о том, как вырвется на свободу и на всех парах понесется к Тридцать девятой улице.

Тридцать ярдов. Двадцать.

Ворота пропали. Мгновение назад они были на расстоянии вытянутой руки, но теперь исчезли. Перед ним стоял незнакомец. Томми не сразу понял, что ему нужно остановиться, что впереди опасность – живой утес, черный человек с горящими глазами. Все это время он бежал не в ту сторону. Как такое возможно? Как его могли настолько обдурить? Все рухнуло в одночасье. Обернувшись, Томми увидел, как из углов ангара расползается тьма, будто стараясь полностью поглотить его, и незнакомец стоит в самом центре, как распорядитель какого-то жуткого карнавала.

«Как?» – лихорадочно пронеслось в голове у Томми. Он бросился влево, продираясь через свиные туши, и уперся в кирпичную стену, которой – мальчик был готов поспорить – всего мгновение назад здесь не было. Справа тоже оказалась стена. Когда он побежал вперед, незнакомец оказался там, стоящий на залитой мертвенным светом лунной дорожке. Он был обнажен по пояс, и Томми с ужасом уставился на его светящуюся кожу, испещренную странными знаками и татуировками. Они мерцали, и создавалось впечатление, будто под кожей страшного человека происходит какое-то странное движение, будто нечто стремится вырваться наружу.

– Ты проиграл, Томас.

В ангаре раздался страшный рев. Тьма стеной поднималась из-за спины незнакомца, окутывая все вокруг и уничтожая последние шансы на спасение.

– Я – Зверь, Змий-искуситель. Узрите меня и затрепещите…

Он говорил еще что-то, но Томми уже не слышал. Он не сводил глаз с ожившей тьмы и с неизвестных вещей, творившихся в ней, с разраставшейся фигуры незнакомца, нависавшей над ним.

– Пожалуйста… – сдавленно прохрипел он.

Страшный человек только улыбнулся в ответ.

– Какие прекрасные руки, – сказал он, и все вокруг окутала непроглядная тьма.

Эви сидела в теплой ванне, положив на веки два толстых огуречных ломтика, и пела, чтобы как-то отвлечься от разбушевавшейся головной боли.

– Мы покорим Манхэттен, и Бронкс, и Статен-Айленд тоже… Да уж, Манхэттен я вчера, похоже, покорила, – пробормотала она про себя. – Но и он… в долгу не остался.

Сделав глубокий вдох, она полностью погрузилась под воду и просидела бы там вечность, но раздался громкий стук в дверь.

– Я купаюсь! – крикнула она.

– Ты долго там еще? – спросил Джерихо.

Эви задумчиво покрутила кран пальцем ноги.

– Сложно сказать.

– Мне надо… ну…

– Вот черт, – вздохнула Эви. – Ладно, ладно! Я не хочу, чтобы ты помер от перитонита, как Валентино. Минутку подожди.

Она сполоснула ломтики огурца под краном, сунула их в рот и выдернула затычку из ванны. Вода стекала, образуя шумную воронку, пока Эви вытиралась и натягивала домашний халат. Затем она с размахом открыла дверь.

– Все для тебя, – сказала она смущенному Джерихо, и он прошел в ванную.

Эви отправилась на кухню, выжала себе стакан апельсинового сока, аккуратно выловила косточки и с наслаждением выпила кисленький целебный нектар вместе с парой таблеток аспирина.

– Ох, святая Мария!

Спустя мгновение из ванной показался хмурый Джерихо.

– Что тебя гложет?

– Ничего.

Он молча сел на диван и принялся возиться со шнуровкой ботинок. Его неодобрение подвисло в воздухе, как густой аромат солей для ванны, которыми только что пользовалась Эви. Она понимающе отнеслась бы к скандалу, но терпеть не могла, если ее молча осуждали. Неприятное чувство начинало разъедать ее изнутри, и она снова становилась маленькой неуклюжей и никому не нужной девочкой. Игнорируя головную боль и надутого Джерихо, Эви весело запела:

– Во всем мире нет лучшей игрушки, чем большой город для парня и девчушки…

– Я только хотел спросить, является ли подобное привычным распорядком твоей жизни, – пробурчал наконец Джерихо.

– Привычным распорядком? Хм-м, знаешь, я бы наверное, еще не отказалась от цирковой обезьянки. Их все так любят.