– Генри, а ты мне нравишься, – захихикав, призналась она.

– И ты мне тоже, Эвил.

– Мы теперь друзья?

– Ну конечно же.

Тета плюхнулась рядом с ними на пушистый зебровый ковер.

– Я пьяна в хлам!

– И в зюзю, и в дупель?

– По самые жабры. Пора баиньки.

– Как скажешь, мой маленький вампиреныш.

– Тета. – Эви угрожающе покачала пальцем. – Ты не позволила мне узнать свои секреты.

Тета поначалу колебалась, но оказалась слишком пьяна, чтобы возражать.

– Держи, Эвил. – И она вручила ей свой ониксовый браслет в виде пантеры. – Мой день рождения двадцать третьего февраля, и около миллиона часов назад я схомячила на кухне заветрившийся сандвич.

Сжав браслет в ладонях, Эви почувствовала, как ее захлестывает непреодолимая печаль, смешанная со страхом. Она увидела Тету, сбегающую откуда-то под покровом ночи, избитую, в изорванном платье. Как она была напугана, не описать словами.

Эви должна была отступить. Открыв глаза, она поняла, что Тета странно смотрит на нее. Теперь она видела ее совсем другой – объятой страхом девочкой. Бегущей в попытке спасти свою жизнь.

– Прости. Мне… не удалось ничего увидеть, – солгала Эви.

– Ну вот, как всегда, – проворчала Тета, выразительно посмотрев на нее. Эви от всей души понадеялась, что не зашла слишком далеко. В любом случае аттракцион с ее суперспособностями пора было прикрывать.

Прямо над их головами пролетела увесистая ваза, которая разбилась о стену, разлетевшись на тысячи осколков. Это бушевала блондинка из номера с Баалом, Дэйзи какая-то там. Теперь она перешла на крик:

– Никто не ценит моего вклада в шоу! Ни Фло, ни кто-либо еще! Я звезда и в любой момент могу уехать в Голливуд, чтобы там сниматься в любом фильме, в каком только захочу!

– Милая старушка Дэйзи, – со знанием дела произнес Генри.

– Пора валить, – коротко заметила Тета.

Эви подняла сонную Мэйбел, а Генри забрал их верхнюю одежду. Эви несколько раз пыталась попасть в рукава, но совершенно безуспешно, так что Генри помог ей одеться.

Девушка похлопала его по щеке.

– Генри, пришли мне завтра счет за твои услуги.

– Для тебя все бесплатно, от чистого сердца.

Держась за руки, они вчетвером поковыляли вдоль богемной Гринвич-Виллидж, мимо элитных ночных клубов и художественных салонов. Генри на ходу сочинил смешную песенку «она села задом на парня по имени Адам», и на припеве Тета каждый раз падала со смеху. Эви ощущала на своей шее противные щупальца надвигающейся головной боли, которые – она уже знала – понемногу переплетутся вокруг ее лба и сдавят с такой силой, что заболят глаза. Она еще не до конца осознала то, что увидела, держа браслет Теты, не знала, от какого ужаса Тета бежала, и не была уверена, что вообще хочет это знать. Ей оставалось только громче горланить песни, чтобы вытеснить все неприятные мысли из головы. На краю парка Вашингтон-сквер Генри резко остановился и запрыгнул на скамейку.

– А вы знаете, что раньше здесь было кладбище для бедняков? Под нашими ногами покоятся тысячи человек.

– Если я не лягу спать, то рискую вскоре к ним присоединиться. – Тета зевнула так, что чуть не вывихнула челюсть.

– Вы только посмотрите на это, – сказал Генри, задрав голову к золотому лунному диску, проливавшему волшебный свет на чернильное небо и арку Вашингтон-сквера. Они запрокинули головы, чтобы насладиться прекрасным пейзажем.

– Красиво, – сказала Эви.

– Точно, – поддержала Тета.

– О боже мой, – проскулила Мэйбел. Она успела повернуться к сточной канаве, и ее стошнило.

Мемфис сидел у надгробия, сообщавшего, что Иезекииль Тимоти родился в 1821 году и умер в 1892-м. При мягком свете своей потайной лампы он приступил к работе над новым стихотворением. «Печаль свою она несла, как оперенье птицы, к полету неспособной…» Он перечеркнул «неспособной», написал «бессильной», потом решил, что это звучит слишком претенциозно, и вернулся к предыдущему варианту. Где-то вдалеке по Гудзону шло небольшое суденышко, оставляя за собой узкие полоски света. Мемфис какое-то время смотрел ему вслед, собираясь с мыслями. Он очень устал, поэтому подложил руки под голову и уснул.

Опять тот самый сон. Мемфис стоял на перекрестке. Вокруг простиралась идеально ровная бескрайняя золотисто-коричневая степь. Впереди над дорогой поднимались столбы пыли, которые стали набирать силу, темнеть и в итоге слились в одну непроницаемую стену. На холме стояли фермерский дом и уродливое голое дерево. Колесо мельницы стремительно вращалось на пыльном ветру. Закаркал и захлопал крыльями ворон, показался высокий худой незнакомец в цилиндре, который неторопливо двинулся Мемфису навстречу. Что-то было не так. Мемфис не сразу понял, что с каждым шагом незнакомца колосья пшеницы поблизости темнели, скукоживались и превращались в пепел.

Подскочив от ужаса, Мемфис проснулся. Свеча в лампе прогорела и потухла. Вокруг стояла полная темнота. Спрятав лампу в привычный тайник, Мемфис собрал вещи и пошел восвояси, мимо жутковатого дома на холме.

«Не смотри на него, просто пройди мимо», – уговаривал себя Мемфис, приближаясь к воротам. Откуда вообще взялись эти мысли? Почему его руки покрылись мурашками? Дурацкие предрассудки. Глупые, неуместные предрассудки. Он не должен был обладать таковыми. Бросая самому себе вызов, словно желая обособиться от невежественных предков, он специально прошел в ворота и встал на заросшей тропинке, которая вела к зловещему особняку. Затем Мемфис приказал себе пройти вперед, все ближе и ближе к старой, растрескавшейся входной двери. Может быть, у него даже хватит духу войти и раз и навсегда разобраться со всеми этими детскими глупостями. Всего лишь пять шагов. Четыре. Три…

Дверь распахнулась со звуком, который иначе, как адский стон, описать было нельзя. Мемфис в ужасе отпрянул, рухнул навзничь, кое-как поднялся и, не оглядываясь, бежал до самого Гарлема.

«Это был ветер, только и всего», – повторял он как заклинание, на цыпочках проходя в дом Октавии. Он, взрослый парень, испугался какого-то порыва ветра. С досадой покачав головой, Мемфис подавил зевок и на пороге комнаты наткнулся на Исайю.

– Господь Всемогущий, Исайя! – раздраженно прошептал он. – Ты меня напугал до смерти. Ты почему еще не в кровати? Пить хочешь?

Исайя смотрел невидящими глазами прямо перед собой.

– Освящайте свою плоть и готовьте свои жилища. Господь не потерпит малодушия своих избранных.

– Снеговик, ты чего?

– И шестое жертвоприношение станет символом покорности.

По затылку Мемфиса пробежал противный холодок. Он не понимал, о чем говорит Исайя. Но складывалось стойкое впечатление, что он повторяет за кем-то. Мемфис не знал, что делать. Если обратиться к Октавии, она потащит их в церковь и заставит молиться дни и ночи напролет.

Сестра Уолкер… Может быть, она знает, в чем дело? Он обязательно спросит ее завтра. Взяв Исайю за руку, Мемфис отвел его в постель. Мальчик продолжал смотреть в никуда.

– Время пришло. Они уже в пути. – Исайя уже засыпал. Последнее слово он произнес едва различимо: – Пророки.

В нескольких кварталах и будто в тысячелетиях назад от модных городских клубов и гламурных театров в воздухе замерла луна. Ее свет был не способен рассеять мрак закоулков на Десятой авеню, где Томми Даффи с приятелями, наслаждаясь ночной прохладой, шныряли по Адской Кухне[41]. Они называли себя «уличными королями», поскольку безгранично хозяйничали на строительных свалках и сортировочных станциях. Настоящими сорвиголовами. Султанами, мать его, Вест-Сайда.

– Я слышал, там был закуток, где они расправлялись со стукачами, – гундосил один из ребят. – Пол буквально усыпан зубами, так что можно отбирать золотые коронки, чтобы продать потом скупщику на пересечении восьмой и сороковой.