Эви проснулась от того, что ее била судорога. Она рывком села в кровати и подтянула колени к груди, сжавшись в клубочек, затем принялась ждать, пока выровняется дыхание. Она понимала, что больше этой ночью уснуть не сможет. С трудом передвигая ноги, Эви прошла на кухню, выпила стакан воды, затем прокралась в кабинет Уилла и села за стол, собираясь привести его в порядок и попутно отвлечься и успокоиться. Она повертела в руках сверкающее хрустальное пресс-папье, нож для писем, затем портрет красивой женщины из воспоминаний Уилла. Эви прекрасно знала – стоит ей немного сосредоточиться, и она сможет прочесть секреты дяди или Джерихо. И Сэма, и Мэйбел, и Теты. Список можно было продолжать бесконечно. Но ей казалось, что такое чтение равносильно воровству: ты узнаешь всю подноготную человека без его согласия. И она не хотела брать на себя такую ответственность.

Она аккуратно поставила фотографию на место и положила ладонь на монетку-талисман на своей шее. Ей становилось теплее и уютнее каждый раз, когда она так делала. Эви так и не удалось прочесть собственную подвеску: слишком много воспоминаний на ней запечатлелось. Но ей приятно было ощущать тяжесть талисмана на своей шее. Он связывал ее с Джеймсом, а для Эви Джеймс олицетворял все самое хорошее. Она вспомнила записку, которую брат приложил к своему подарку:

«С днем рождения, старушка моя.

Тебе ведь уже семь? Совсем скоро ты будешь прикалывать гардении к нарядному платью и сидеть со своими поклонниками на веранде – конечно же, под присмотром строгого старшего братца. Во Франции непролазная грязь. Ты бы замечательно здесь поразвлекалась, лепя грязевые куличики и швыряя их в немцев. Завтра наступит важный день, и я не смогу писать некоторое время. Отправляю тебе небольшой подарочек, чтобы ты могла вспомнить брата добрым словом. Только не трать все сразу в кондитерской лавке Гейла.

С любовью, Джеймс».

Спустя неделю пришла страшная телеграмма. Джеймс погиб, и вся их семья развалилась, стала похожей на фотографию за разбитым стеклом, которое плохо склеили.

На столе Уилла лежал последний номер «Дэйли Ньюс», раскрытый на статье Вудхауза. Ее брат давно погиб, а в это время по городу разгуливал маньяк и ломал новые жизни, разрушал чужие семьи. Покручивая кулон в руках, Эви подумала о убитых горем близких Руты Бадовски, Томми Даффи, Юджина Мэриуэзера. Она прекрасно знала, каково это – вечно ждать тех, кто никогда уже не вернется домой. Эви понимала, что это горе – как зарубцевавшийся шрам. Он бледнеет на коже, но никогда не зарастает окончательно.

Дядя Уилл не захотел использовать ее силу для поиска убийцы, он посчитал это слишком опасным. Но он ошибся. Опасно было ее не использовать. Теперь это уже не имело значения – ведь Джейкоб Колл сознался во всем. Но почему тогда ее не оставляет чувство тревоги?

Джерихо забыл задернуть шторы перед сном, и нервный неоновый свет бодрствующего города разбудил его. Он встал и подошел к зеркалу. Из отражения на него глядел огромный парень под метр девяносто ростом, с широченными плечами фермера, которым он должен был стать, если бы не внезапная болезнь. Джерихо тихо выдвинул ящик стола, и из-под стопки сложенных рубашек достал кожаный футлярчик, раскрыл его и медленно провел пальцем по ряду ампул с голубой мерцающей жидкостью. Ему захотелось превратить их в осколки одним ударом кулака. Вместо этого он вытянул руки прямо перед собой и принялся ждать, пока вконец не надоело, тогда он безвольно уронил их. Руки не дрожали, дыхание осталось неизменным, глаза видели с безупречной четкостью. Сердце продолжало биться в спокойном, уверенном ритме. С первого взгляда в жизни не угадаешь. Только кто-то очень близкий мог знать правду. А он не собирался подпускать никого настолько близко.

Услышав легкое движение в квартире, Джерихо слегка приоткрыл дверь и увидел Эви, выходящую из кабинета Уилла. Она шла к себе. Синеватый свет из окон бесстыдно выхватывал ее силуэт из-под завесы легкой ночной рубашки, и у Джерихо засосало под ложечкой. Проклиная себя за то, что подглядывает, он продолжал смотреть. Когда она скрылась из виду, он прикрыл дверь и стремительным легким движением опустился в упор лежа, принимаясь за свое привычное самобичевание. Он считал отжимания про себя. Тридцать. Пятьдесят. Сто… Когда он наконец закончил, его тело слегка поблескивало от пота, и стало немного легче. Пот – хороший, здоровый признак. Как у нормальных людей. Он снова вытянул перед собой руки. Непоколебимы, как скала. Спрятав кожаный футлярчик под рубашками, Джерихо тихо закрыл ящик.

В Гарлеме, в модных апартаментах с выходом в сад, бушевала вечеринка Альмы. Труба Гэйба завывала и надрывалась, как проповедник на амвоне. В квартире было не продохнуть – повсюду веселились, танцевали, пили и кричали что-то в ночь. Когда Мемфис переступил порог под руку с Тетой, некоторые из присутствующих удивленно подняли брови, а кое-кто и со злобой поглядел на них. Но все наладилось, когда подружка Альмы, Рита, подошла к Тете и спросила: «Есть сигаретка?», на что его красавица ответила: «Есть десяток. Какую именно ты хочешь?» Рита рассмеялась и сказала: «Она своя». После этого все расслабились и были полностью поглощены вечеринкой. Точнее, почти все.

Гэйб утянул Мемфиса в тихий угол.

– Братишка, когда я сказал, что тебе пора завести девушку, я не имел в виду белую девушку.

Мемфису не хотелось препираться с другом, поэтому он сделал вид, что ничего не понимает.

– Мы живем в свободной стране.

Он пошел на кухню, чтобы взять чего-нибудь выпить, но Гэйб увязался за ним.

– Вовсе нет, и ты прекрасно это знаешь.

– Она должна быть такой.

– «Должна» и «является» это две большие разницы! А что случится, когда ты ей надоешь? Она донесет на тебя в полицию? Ты что, уже забыл про Розвуда?

– Два пива! – сказал Мемфис бармену. – Зачем ты разводишь эту тему, Гэбриэл?

– Целые города сгорали дотла, потому что какая-нибудь белая женщина…

– Гэб-ри-эл! – Альма пыталась перекричать шум. – Ты будешь играть на трубе или болтать всю ночь?

– Не злись, золотце, – ответил Гэйб, улыбаясь до ушей. Повернувшись к Мемфису, он опять стал агрессивным. – Тебе мало того, что они везде суют свой нос и занимают лучшие места в клубах, когда мы даже и не мечтаем о том, чтобы сесть за угловой столик в их? Или что они пытаются подорвать наш бизнес изнутри, как получилось с «Хотси Тотси»? А теперь ты приходишь и бравируешь тем, что закрутил роман с одной из них?

– Ничем я не бравирую, Гэбриэл.

– Братишка, ты ввязываешься в большие неприятности. Сделай нам всем одолжение: выведи ее отсюда, усади в такси и распрощайся раз и навсегда.

– Не указывай мне, как жить, Гэйб, – огрызнулся Мемфис.

Гэйб догнал его и грубо схватил за рукав.

– Я не пытаюсь жить за тебя, я пытаюсь тебя спасти. Когда тебя поймают не те люди, ты уже не сможешь исцелить то, что они с тобой сделают.

– Я уже сказал – я больше не могу быть целителем! – процедил Мемфис сквозь сжатые зубы. Он вырвался, повернулся к другу спиной и ушел прочь, продираясь через танцующие пары туда, где его поджидала Тета, покачивая ногой в такт сумасшедшим фортепианным партиям Конта.

– Все в порядке, Поэт? – спросила она.

– У меня? Я никогда не печалюсь.

– Конечно же, нет, – сказала Тета, пристально глядя на него. – Здесь очень прокурено, да? Может быть, нам стоит выйти на улицу, проветриться?

Квартира была под завязку набита людьми. Им бы пришлось выбираться отсюда вечно. Поэтому Мемфис кивнул на окно, и они с Тетой осторожно вылезли наружу, в небольшой палисадник с веревками, на которых сушилось белье. Воздух казался свежим и приятным после духоты тесной квартиры.

– Откуда ты? – спросил Мемфис.

– Отовсюду.

– Ладно, откуда твои родители?

– В этой стране принято спрашивать о том, откуда твои родители, кем они были, – проворчала Тета. – По правде говоря, понятия не имею. Отец свалил еще до того, как я родилась. Мама оставила меня на ступеньках церкви в Канзасе, когда я была совсем маленькой. Когда мне исполнилось три года, меня удочерила леди по имени миссис Боуэрс. Она не была такой, какими обычно бывают все матери. Как только для меня нашлись ботинки для чечетки подходящего размера, я оказалась связана контрактом с сетью «Орфеум», не меньше восьми шоу в неделю.