Она сначала осмотрела надпись на бирке (которую Дереку по ее просьбе пришлось снять с мыши, прежде чем Хильда согласилась притронуться к бумажке) и, прочтя ее, многозначительно произнесла:
— Ага!
Дерек ждал, что последует еще что-нибудь, проясняющее, но не дождался.
Далее Хильда исследовала коричневую оберточную бумагу. На сей раз она заметила:
— Адресовано ему, а не мне. Очень характерно!
Дерека это все больше и больше озадачивало.
Затем Хильда обратила внимание на сильно смазанный штемпель.
— Вы можете что-нибудь разобрать? — спросила она.
— Не уверен, — ответил Дерек, — но слово похоже на «Рэмплфорд».
— Да. Не сомневаюсь, что вы правы. А время?..
— После точки что-то вроде числа сорок пять. А впереди, мне кажется, шестерка.
— Шестерка или восьмерка, — с сомнением в голосе сказала Хильда. — Время последней доставки можно уточнить в местном почтовом отделении.
— Может, поручить это полиции? — предложил Дерек.
— Не думаю, что стоит обременять этим делом полицию. Если это то, что я думаю, то уверена: ее вмешивать не стоит.
— Значит, вы не считаете, что…
— Дерек, будьте любезны, принесите мне Брэдшоу. Я знаю, что он есть у Бимиша в комнате. И пожалуйста, выбросьте куда-нибудь эту гадость. Меня тошнит на нее смотреть.
Дерек сжег мышь в камине столовой и послушно принес справочник Брэдшоу. Хильда мило поблагодарила его, попросила — хотя в этом не было никакой необходимости — ничего не говорить ни судье, ни кому бы то ни было еще и, прихватив вещественные доказательства, удалилась в свою комнату, оставив Дерека теряться в догадках относительно того, отчего это у женщин такая страсть к секретности.
При первом же взгляде на записку, привязанную к мыши, Хильда решила для себя, что послала ее Салли Парсонс. Оставалось только выяснить, было ли это физически возможно. Надо отдать должное ее интуиции, справочник Брэдшоу подтвердил предположение. Хильда подсчитала, что, покинув Трафальгарскую площадь ровно в 2.15, Салли могла успеть на скорый поезд, который прибывает в Рэмплфорд в 4.35. Если на станции ее встретили, дома она могла оказаться уже к пяти часам. Допустим, полчаса у нее ушло на то, чтобы вытянуть из Сибалда-Смита все подробности его утренней встречи, еще полчаса — на то, чтобы придумать подходящий ответ и приготовить посылку; у нее оставалось достаточно времени, чтобы уже затемно вернуться в Рэмплфорд и к 6.45 добраться до главного почтового отделения.
Тем не менее, хотя схема казалась теоретически правдоподобной, Хильда сомневалась, была ли она осуществима на практике. Во-первых, она почти не оставляла времени для поимки мыши — если только прекрасная дама не держала их про запас для рассылки друзьям. А что еще более важно, так это то, что, как бы ни горела Салли желанием продемонстрировать свое отношение к вмешательству в дело Хильды и как бы шустро ни придумала свой ответ на него, она ни за что не стала бы ничего делать, не попив чаю. В конце концов, возможно, она не обедала, а лишь перекусила в кафе Национальной галереи, потому что, согласно справочнику Брэдшоу, в поезде вагона-ресторана нет. Все, таким образом, зависело от того, правильно ли Дерек разобрал цифры на штемпеле — 6.45. До тех пор пока это не выяснится, быть полностью уверенной оставалось невозможно.
Тщательно заперев записку, коробочку и оберточную бумагу в комод, Хильда вернулась в гостиную. Дерек поднял голову от вечерней газеты и с обиженно-мученическим видом (на который она не обратила ровным счетом никакого внимания) сообщил, что он звонил на почту и выяснил: последняя доставка корреспонденции в местное отделение на самом деле была в 8.45. Это устраняло все сомнения. Хильда восприняла новость с таким удовлетворением, что Дерек, твердо вознамерившийся не доставлять ее светлости удовольствия своим любопытством, не удержался и спросил:
— Вы думаете, что знаете, откуда послан этот пакет?
— Да. Я совершенно уверена.
— И вы по-прежнему не хотите проинформировать полицию?
— Нет, не хочу. Потому что, зная то, что я знаю, можно ничуть не сомневаться: это не имеет никакого отношения к угрозам в адрес судьи. Это всего лишь мерзкий вульгарный выпад против меня, поверьте, — и это, боюсь, все, что я могу вам пока рассказать.
— Должен заметить, я не вижу особой разницы между присылкой кому-то мертвой мыши или коробки нашпигованных карбидом конфет. Но вам лучше знать.
С этими словами Дерек, надувшись, отправился наверх переодеваться к ужину.
Хильда так гордилась своей проницательностью, позволившей ей вычислить отправителя мыши (хотя, сказать по чести, это было достаточно очевидно, равно как очевидно было и то, что отправитель хотел быть узнанным), что она до сих пор серьезно не задумывалась о подтексте послания. Теперь же, начав размышлять, ощутила явное беспокойство. Во-первых, сравнение Дереком этого послания с тем, которое наделало столько шуму в Саутингтоне, очевидно не было лишено смысла. Между ними, безусловно, существовала разница. Первое являло собой завуалированную форму нападения, хотя и не очень серьезного; второе было откровенной бравадой. Тем не менее казалось вполне вероятным, что и то и другое замышлено одним умом. А если так, то этим «умом» была Салли Парсонс.
Отсюда следует, продолжала рассуждать Хильда, что инспектор Моллет был прав, а она нет. Ее версия, будто все неприятности, случившиеся во время турне, происходят из одного и того же источника, не выдерживала критики. Совершенно ясно, что Салли Парсонс не писала анонимных писем, поскольку они были получены до автомобильного происшествия, и Хильда сильно сомневалась, что Салли послала кого-то в Уимблингэм только для того, чтобы поставить ей синяк под глазом. Признавать, что интуиция ее подвела, было весьма неприятно. Кроме того, тот факт, что ей противостояли минимум два врага, создавал тревожное ощущение, будто она со всех сторон окружена опасностями.
Однако по-настоящему она разволновалась, когда до нее начал доходить истинный смысл записки из пакета. Он означал явный вызов. Но не было ли в нем и торжества? От Сибалда-Смита Хильда вернулась настроенной оптимистично — она считала, что одержала победу, сумев склонить Себастьяна к разумному компромиссу в его требованиях, касающихся возмещения ущерба. Теперь она в этом была далеко не уверена. Дерзкий жест ее врагини, судя по всему, был призван дать ей понять, что та уже отвоевала назад не уверенного в себе Сибалда-Смита и что под ее влиянием аргумент Хильды о необходимости сочетать интерес и благоразумие будет забыт. А коли так, перспективы ее мужа и ее собственные незавидны. У нее не было никаких иллюзий по поводу жгучей ненависти, которую питает к ней Салли Парсонс. А если бы и были, то эта последняя демонстрация окончательно открыла бы ей глаза. Более того, то, что символическое послание было адресовано судье, безусловно, свидетельствовало о стремлении Салли унизить Хильду в глазах мужа и ко всем прочим неприятностям добавить домашний раздор. Слава Богу, по крайней мере эта часть хитроумного замысла провалилась. Между тем — и для деятельной натуры Хильды именно это было самым труднопереносимым — не оставалось ничего другого, кроме как ждать дальнейших событий. Предыдущим вечером она написала Майклу о своем, как она тогда считала, успехе в переговорах и попросила его передать адвокатам противной стороны встречное предложение. Теперь она не могла ничего предпринимать, не дождавшись их ответа, хотя в глубине души не сомневалась в том, каким он будет.
К благу для ее душевного равновесия, ужин в тот вечер предоставил Хильде возможность отвлечься, причем отвлечься именно тем способом, который она особенно любила. Ее муж, проспавший время, предназначенное для подготовки приговора, решил компенсировать свою нерадивость, развязав за столом дискуссию по поводу дела, о котором шла речь. Хильда, скорее чтобы не думать о других вещах, чем по какой-то иной причине, яростно оспаривала каждый пункт его аргументации, и, таким образом, Дерек получил возможность угоститься, помимо всего прочего, еще и первоклассной экспертной демонстрацией того, какую ответственность, согласно англосаксонскому общему праву, несут владельцы гостиниц, а также когда она наступает и какими последствиями чревата ab initio.[35] Однако приходится с сожалением отметить, что его поглощенность собственными заботами не позволила ему извлечь, как следовало бы, из представившейся возможности пользу, чтобы внести существенный вклад в свое юридическое образование.
