Определившись в способах самовыражения, Альберт переоделся в спортивный костюм, проследовал на кухню на предмет отбора щербатых тарелок для битья и по дороге, дабы время даром не терять, начал для разогрева выкрикивать грязные ругательства в адрес супостатов. То бишь матери, Войтова и покойного Пручаева-старшего, который, собственно, и дал нездоровый толчок продуктивной идее слепить из нормального офисного сидельца какого-то там мистического настоящего мужчину.

Вот тут-то многажды апробированная клубная методика и дала сбой. То ли методика не ко всем ситуациям применима, то ли полтора года занятий – не совсем тот срок, что потребен для полноценной душевной закалки…

В общем, когда громко кричавший Альберт добрался до кухни, ничего контролировать он уже не мог – эмоции прочно взяли верх над ситуацией и принялись вовсю куражиться над хлипким офисным организмом низложенного наследника.

– Мамм-ма!!! Маа-а-а-а!!! Оа-ааа!!! – заходясь в горьких рыданиях, верещал Альберт, сметая на пол все, что под руку попадется, и в кровь разбивая руки о кухонную мебель. – Что же вы со мной сделалии-и-иии?!!! На кого вы меня, сиротинушку, бросаит-тя-яааа!!!

Как долго длилось разнузданное буйство травмированной души, Альберт не помнил. С ним впервые в жизни случилось нечто вроде берсеркского припадка: адекватное восприятие реальности на некоторое время было утрачено, так же, как и чувство ответственности за творимые деяния, иными словами, парень напрочь выключился из обстановки.

Очнувшись, Альберт обнаружил, что в доме все перевернуто вверх дном, оконные стекла по большей части разбиты, кое-где надломлены рамы, повсюду валяется битая посуда, а сам он весь покрыт кровоточащими ссадинами и порезами – особенно руки.

– Методика не работает, – хрипло констатировал Альберт, подходя к окну и стараясь понять, откуда доносится назойливый трелеподобный звук. – Надо будет консультироваться…

Через ажурный верх забора с улицы проникали сполохи милицейской мигалки. Кто-то там болтал по рации, но особого энтузиазма не наблюдалось. Втянув голову в плечи, возмутитель спокойствия наконец-то определил природу звука и поплелся в прихожую – звонил антикварный телефон, чудом уцелевший в вихре не сработавшей разгрузочной методики.

– Да?

– Ты в порядке? – это был Войтов – тон его показался Альберту несколько озабоченным.

– Да… А что?

– Да тут, понимаешь, участковый твой звонит, говорит – наряд выслали. Шум там какой-то, звон…

– Поплакал маленько, стекла побил, – признался Альберт. – Но уже перестал. Уже все.

– Ты смотри там, не перегибай, – участливо пробурчал Войтов. – Безвыходных ситуаций не бывает в принципе, а у тебя вполне даже нормальное положение – все решаемо. И это… как бы там ни обернулось, ты знай – я тебя не брошу. Слово даю. Может, к тебе прислать кого?

– Спасибо, не надо, – отказался Альберт. – Вы участковому позвоните, пусть он наряд отзовет. Мы тут как-нибудь сами…

По приходу тети Вали Альберт честно сообщил причину погрома и обещал, что такое впредь не повторится. Домохозяйка поохала, попричитала, обработала юному оболтусу боевые травмы и накрыла обед. Оболтус пообедал без аппетита, велел позвать плотника, чтобы вставил стекла, а сам прилег подремать в спальне наверху – благо второму этажу мощи разгрузочной методики недостало.

Проснулся Альберт в седьмом часу вечера с незнакомой ему ранее головной болью и уже опробованным в самолете желанием быстро и безболезненно умереть. Даже и не обязательно красиво, лишь бы мгновенно и не больно. Пусть тогда все терзаются – довели молодое дарование своими идиотскими идеями, толкнули навстречу гибели!

– Меня без наследства оставили, – позвонив по мобильному руководителю своей клубной группы, сообщил Альберт.

– То есть кастрировали? – бодро уточнил руководитель. – Но ты жив, голос твой не дрожит, значит, не все потеряно. Помимо этой пагубной страсти в мире столько всего замечательного! Правильно?

– Правильно, – согласился Альберт, уже жалея, что зря потратил деньги на звонок – ничего нового руководитель сказать ему не мог, за полтора года все варианты поведения в случае внезапных утрат, болезней, всяческих мелких бед, смертей близких и прочих напастей отработаны вдоль и поперек.

– Расскажи мне, расскажи, – вальяжно потребовал руководитель. – У меня есть для тебя десять минут.

– Меня лишили права наследовать нажитое отцом богатство, – уточнил Альберт. – А так я цел, невредим. Но я сейчас в прострации. Обидно, знаешь ли. Установка сломана. Я с ней жил с того момента, как начал себя осознавать. И вдруг – бац!

– А-ха! – обрадовался руководитель. – То есть тебе не достанутся заработанные отцом денежки. А должны были достаться. Это то же самое, как всю жизнь ездить по правой стороне и однажды утром вдруг обнаружить, что все едут по левой. А-ха! Ты хочешь поговорить об этом?

– Хочу, но кратко – денег жалко. Я жив-здоров. Не дурак. У меня есть работа, квартира в Москве, стартовый капитал. То есть можно жить да жить. Правильно?

– Разумеется! – одобрил руководитель. – Жизнь прекрасна! Возьми от нее все, что можешь. Не застревай в своем сиюминутном горе. Спустя два года ты будешь дико хохотать над своими переживаниями.

– Я все это знаю. Но обидно! – пожаловался Альберт. – Методика разрядки не сработала – эмоции возобладали над разумом. Так обидно, что хочется умереть! Ничего не могу с собой поделать. Хочу совет. Только коротко – я по мобильному.

– Запой, – коротко посоветовал руководитель. – Средство вне методик, но очень действенное – для русских. Ты же вроде русский?

– Вроде, – подтвердил Альберт. – Только… я не пью.

– Я в курсе, – сказал руководитель. – Но тем лучше. Пить пару суток подряд, но под контролем опытных пьяниц. Потом сутки – выход. Потом позвонишь. Принято?

– Попробуем, – с некоторым сомнением согласился Альберт. – Во всяком случае – спасибо за совет…

Спустившись вниз, Альберт несколько минут тупо смотрел, как плотники стеклят окна, затем поинтересовался у тети Вали, купила ли она коньяк. Нет, не купила. Почему? Сказали – приличный купить. Приличного на базаре не было. Это в фирменный магазин ехать надо – в центр. Все ясно, вопросов нет.

– Под контролем опытных пьяниц, – вспомнил Альберт, уединясь в прихожей с телефонным справочником. – Кто там у нас опытный?

Последующие полчаса были потрачены на изыскание опытных из числа одноклассников и школьных приятелей. Таковых – опытных – обнаружилось аж полтора десятка. Из этого числа посредством вялого анализа были отсеяны все неблагонадежные, а оставшимся четверым Альберт предложил сгруппироваться с конкретной целью – гулять напропалую двое суток подряд. За его счет, разумеется. Но у кого-нибудь на квартире – у него нельзя.

Предложение было принято с энтузиазмом, и уже через час Альберт сидел в теплой компании где-то на окраине Северо-Западного района – неблагополучного во всех отношениях рабоче-крестьянского пригорода, в котором проживал одноклассник – сын вдовы утонувшего рыбака Сашка Гуляев по кличке Мотыль.

Начало было воодушевляющим, но как развивались события после пятой рюмки, Альберт помнил туманно. Были какие-то отрывочные эпизоды, различные по яркости и силе впечатлений. Гомон, смех, какие-то крики непонятные. Долго сидели, затем куда-то шли, потом ехали – возможно, даже на мотоцикле с коляской и совсем без шлемов. Там, куда шли или ехали, тоже пили и ели, затем плясали до упаду, опять пили, били кого-то, где-то даже и ногами, кто-то отчаянно визжал и клялся всех перестрелять, а то и взорвать. Кого-то макали башкой в пожарную бочку, желая зачем-то протрезвить, и чуть не утопили – макнули и оставили. Смешно дрыгались ноги, пузырьки такие забавные булькали… Потом бочку опрокинули, и тот, кого чуть не утопили, отчаянно рыгал, пугая спящих соседей утробным рыком – вроде как ночь была на дворе. Девчата там какие-то ржали, как кобылицы некормленые, кого-то тискали и куда-то тащили, танцевали под Киркорова, которого Альберт в нормальное время на дух не переносил. Особенно запомнилась кислая духота какого-то тесного закутка, запах дешевого туалетного мыла и свежей браги в совокупности с обильным потом крестьянки, хорошо покушавшей накануне малосольной селедки. Надсадное ойканье и судороги жаркого женского тела, желавшего во что бы то ни стало прибыть на станцию Приоргазмье, несмотря на полную невменяемость возницы. И невероятная гордость, пробивавшаяся сквозь самогонный морок: вот такой я настоящий мужик, вот так меня бабы любят!