Наступила ночь. Крупные южные звезды сияли на темносинем приблизившемся небе всеми цветами радуги. С гор дул сухой прохладный ветерок. Поселок не спал. От палатки к палатке, от шалаша к шалашу ходили молчаливые фигуры.

- Пора, начинаем!

Вамуке заглянул в последний шалаш. Люди выходили на улицу, тихо переговариваясь, собираясь в группы.

- Пошли! - крикнул Фатаки. Голос его резко прозвучал в тишине.

Все двинулись в темноту ночи молча, без криков, как на работу.

Когда они подходили к парку Гадсби, Вамуке уже твердо знал, что в эту ночь его судьба изменится. Он видел это по решительным лицам своих товарищей, по смелому блеску в их глазах.

Никто не нарушал молчания, и было в этой тишине что-то грозное и торжественное. Когда Вамуке одним из первых вошел в ворота парка, в доме Гадсби вдруг вспыхнуло пламя пожара: несколько человек опередили толпу и подожгли дом, бросив в окно охапку горящего хвороста.

Огонь быстро охватил здание, и красные языки пламени вырывались из окон и поднимались в черное небо.

Гудящая толпа рабочих остановилась перед домом в зловещем свете пожара. Вамуке и Кикуви стояли рядом с Фатаки.

Огонь перекинулся в большой зал. Кто-то из негров бросил камень и разбил стекло. Тотчас из окна полетели снопы искр и вверх устремились клубы черного, густого дыма. Неожиданно парадная дверь открылась, и из нее выскочил Гадсби. У него был безумный вид - лицо перекосилось, глаза вылезли из орбит. Одной рукой он прижимал к груди шкатулку, в другой держал револьвер. Вслед за ним выбежала Анабелла и бросилась в парк. Никто не обратил на нее внимания.

При виде хозяина Мвана Вамуке почувствовал, как в груди его поднимается волна ненависти.

- Уходи отсюда! - угрожающе крикнул Вамуке, выступая вперед. - Это наша земля! Уходи!

- Разойдись! - Гадсби направил револьвер на толпу.

Стоявшие впереди попятились, но Вамуке даже не шевельнулся.

Гадсби выстрелил, не целясь, и Вамуке, вскрикнув, схватился за руку.

В воздухе просвистел камень и ударил в грудь белому. Гадсби снова выстрелил в толпу. Негры с яростными криками бросились на него. Гадсби побежал изо всех сил в сторону кустарника. Он бежал быстро, и расстояние между ним и рабочими сразу же стало увеличиваться. Но у самых кустов он споткнулся, уронил шкатулку. Гадсби резко повернулся и схватил ее. Драгоценные секунды были потеряны. Когда Гадсби поднялся, рядом с собой он увидел искаженное ненавистью лицо Вамуке. В следующее мгновение толпа налетела на него и сбила с ног. Гадсби почувствовал, как множество жестких от работы рук вцепились в него, оторвали его от земли и он по летел куда-то в бездонную, темную пропасть… Труп Гадсби бросили в горящий дом…

С Гадсби было покончено. Впереди было сражение с солдатами мзунгу.

- Теперь землю назад не отдадим, - сказал Аруми. - Будем драться!

- Как там, на соседних плантациях? - озабоченно проговорил Фатаки. - Выступили они?

И, как бы в ответ на его слова, над черным далеким горизонтом появились отблески большого пожара. Пламя росло, поднималось, становилось сильнее, ярче. Справа от него появилось другое зарево. Ночь пылала пожарами. Горизонт горел новой, невиданной зарей.

Мвана Вамуке стоял среди друзей и чувствовал, что старому, рабскому миру приходит конец. Наступает другая жизнь, жизнь, полная борьбы и тревог, но счастливая, радостная.

Как весенний пожар очищает саванну от ненужной, засохшей травы, удобряя землю для молодых побегов, так пламя, бушевавшее вокруг, очищало землю от старых порядков, чтобы дать путь новым, лучшим.

По тому, как Бижу нервно дергал поводья, я чувствовал, что он волнуется.

Рассветало. Было холодно, сыро, и мы невольно кутались в плащи. Наши кони бежали размашистой рысью, и звонкое цоканье их подкованных копыт по асфальту дороги громко раздавалось по пустынным переулкам еще спящей Аддис-Абебы.

Одноэтажные и двухэтажные дома из белого камня толпились по обеим сторонам улицы и казались дворцами по сравнению со стоявшими рядом с ними постройками, сделанными из листов ржавого железа. Наверху этих жалких сооружений вместо крыш было набросано несколько таких же ржавых листов, а внизу зияли прямоугольные прорези дверей, иногда завешенные рогожами.

Высокие эвкалипты, светлосерые стволы которых, казалось, не имели коры, росли между постройками. У грязнорыжего глинобитного дома без окон, с белыми пятнами облезшей покраски стояла высокая молодая женщина в длинном, неопределенного цвета платье. Огромная шапка ее густых вьющихся волос напоминала большую меховую папаху. Лицо ее было темнокоричневого цвета. Она весело помахала Бижу рукой. Видимо, они были старые знакомые.

- Куда едете? - крикнула она.

- Домой. - Бижу спрыгнул с седла и подошел к ней. - Тассама ушел давно?

- Вчера до обеда. Что у тебя там случилось?. Не хотел дождаться попутчика… Ночью на дороге звери.

- Надо, надо. Это я просил его, - торопливо проговорил Бижу и, понизив голос, стал что-то говорить женщине.

Эфиопка всплеснула руками.

- Поезжайте, поезжайте скорее! - взволнованно проговорила она.

- Да-да, поедем. К полудню догоним его. Пешком он далеко не уйдет. - Бижу ловко вскочил в седло, и мы помчались размашистой рысью.

Я ничего не понял из разговора Бижу с женщиной, кроме того, что он хочет догнать своего друга Тассаму. Я не был посвящен в его дела.

- А зачем вам потребовался Тассама? - спросил я. - Ведь завтра увидим его.

Бижу был рассеян. Видимо, слова мои не дошли до его сознания. Я не стал повторять вопрос. Мы молча продолжали путь.

Неширокая улица причудливо изгибалась. Навстречу нам по разбитому асфальту тротуара быстро двигалась небольшая группа. Впереди на крепком высоком муле, покрытом коричневой попоной, ехал старый эфиоп в черной накидке, очевидно помещик. Босые ноги его опирались о широкие стремена. За ним, держась с двух сторон за сбрую мула и друг за друга, бежали шесть слуг в грязной белой одежде. Количество слуг, свидетельствовало о важности господина. Свита, как и хозяин, была босая.

Старый эфиоп, как, впрочем, обычно и многие другие всадники, не желал ехать по дороге - это было бы ниже его достоинства, и люди, спотыкаясь, бежали по неудобному, разрушенному тротуару. Итальянцы, владевшие Эфиопией с 1936 по 1941 год, построили хорошие дороги для своих автомобилей, но тротуары для эфиопов приводить в порядок не стали.

У мостика через небольшую канаву наши лошади вдруг захрапели и встали на дыбы. Я удивленно посмотрел на Бижу, и тот указал рукой на канаву. Там вокруг павшей лошади возились четыре гиены; каждая была ростом с большую собаку. Увидев нас, звери повернули к нам свои короткие грязносерые морды, несколько секунд выжидающе смотрели на нас и затем неохотно побежали вдоль канавы. Задние ноги трусливых хищников были вдвое короче передних. Гиены никогда не нападают на людей, и эфиопы считают их даже полезными зверями; они поедают павших животных, которых часто просто бросают в том месте, где они свалились.

Нас обогнал извозчик - гари. Двухколесная коляска на резиновых шинах был? выкрашена в небесно-голубой цвет, и грязная, вся в дырах и лохмотьях одежда извозчика на ярком фоне экипажа казалась еще более нищенской. Рядом с гари сидел пожилой иностранец, который старался отодвинуться от оборванного возницы как можно дальше, но это ему не удавалось - коляска была рассчитана лишь на двух седоков.

Около маленького кинотеатра маршировал отряд солдат с ружьями на плечах. Солдаты поеживались от утреннего холода. Они были в коротких, выше колен, штанах и босиком. Лишь несколько счастливцев были обуты в сандалии на толстой, тяжелой подошве.

Вскоре Аддис-Абеба осталась позади, и лошади, сойдя с шоссе, побежали по мягкой, пыльной тропинке.