— Вот тут и бить. Хорошо поле, радостно, — говорит Московский князь, внук давно погибшего деда Александра.

Он глянул на стяг с изображением Александра и говорит:

— Дед и князь! Имени твоему!.. — и дает знак войскам.

Не бедный Переяславль вышел теперь на Орду, — Москва собрала силы. Стаи стрел, взвизгивая на лету, несутся на русских. Листва осыпается с дерев. Татары налетают лавой и рассыпаются.

Русские тяжелым клином, молча, врезаются в ордынскую рать. Бегут татары. Низенький, сухощавый Мамай, с кургана наблюдавший за боем, прыгает на коня и кричит что-то тонкое, страшное, последнее.

Потом весь поток коней уходит в степь и пропадает в ней, как мираж.

1937–1947

Чистое голубое небо. Облака. На фоне облаков надпись:

Сверкает на солнце двуглавый золотой орел на вышке царского павильона. На площади перед часовней шпалерами расставлены командированные на ярмарку нижние чины сводного батальона.

Сверкают на солнце хоругви, богатые ризы, мундиры, звезды, ленты губернской знати, пестрые наряды… Внизу у часовни, на паперти, устланной красным сукном, губернатор и архиерей в полном облачении.

Губернатор торжественно возглашает:

— Господа, мы находимся в самом сердце России, на Нижегородской ярмарке!..

Взвиваются два флага на флагштоках. Грянул оркестр…

И понеслись, блестя золотом букв, вывески: «Циндель», «Савва Морозов», «Жирардов» и другие.

На трехколесной дрезине восседает важный полицейский чин. Он козыряет направо и налево, как бы принимая парад. Вежливо раскланивается с полицейским чином солидный человек с мечтательными глазами. Котелок, клетчатый жилет, раздвоенная бородка делают его похожим на разорившегося помещика. Это Казимир Петрович. Он, видимо, ищет кого-то: расталкивая народ локтями, ловко проскальзывая между суетливыми покупателями, рыскает он по ярмарке.

Визжит гармонь. Вертится карусель. На толстых свиньях, на пятнистых лошадях, на тиграх, леопардах восседают дамы в огромных шляпах, пышных платьях. Среди всадников — подвыпившие бородатые купцы в котелках набекрень. В бешеном кручении карусели разлетаются юбки. Смех, визг, крики… Крутится карусель…

Крутит педали своей дрезины полицейский чин, объезжающий ярмарку.

В толпе ползают калеки-нищие, поют Лазаря.

Прямо на земле расположились гончары с горшками, мисками, кувшинами. Гончары бьют палочками по посуде и зазывают покупателей, подпевая глиняной мелодии.

Из трубы граммофона несется:

Казимир Петрович подходит к балагану, на котором красуется портрет огромной толстой девицы. Под портретом надпись: «Нина Бексен. 16 лет. Весит 8 пудов. Родители нормальные». На эстраде балагана ярмарочные певицы исполняют кек-уок.

Казимир Петрович проталкивается дальше.

Перед сараем, в котором выставлен автомобиль образца 1902 года, столпился народ. Иностранец солидной наружности, сидя за рулем, декламирует на ломаном русском языке:

— Люди несчастны — они медленно передвигаются по нашей планете. Автомобиль осчастливит человечество. В двадцатом веке уже не будет скучающих пессимистов! Смысл жизни в путешествии! Мир прекрасен! Это говорю вам я, Герберт Смайльс, гражданин вселенной и представитель фирмы «Джорд и компания»!

Оглушительно шумит мотор, окутывая густыми клубами белого дыма толпу, обступившую автомобиль. Среди зрителей — двое крестьян.

— Жрет-то он чего? — спрашивает один.

Другой, посмеиваясь, отвечает:

— Хрен его знает! Должно, на постном масле работает…

На окраине ярмарки на берегу Волги стоит гладкий столб. Столб окружен шумящей, галдящей толпой. На верхушке столба висит пара сапог.

По столбу вверх лезет крестьянин, он почти уже у цели. Толпа следит за ним, затаив дыхание.

Крестьянин уже вот-вот коснется сапог, как вдруг срывается вниз. В толпе крик. Толпа сгрудилась над упавшим. Сбегаются любопытные.

Мужчина с кожаной сумкой через плечо выкрикивает:

— Кто следующий? А ну! Кто следующий?

К нему подходит молодой паренек:

— Давай я попробую.

Хозяин отстегивает сумку:

— Давай полтинник! Достанешь — твои сапоги…

Люди отхлынули от упавшего крестьянина и снова окружили столб.

Парень отдает хозяину тщательно завернутый полтинник, снимает опорки, крестится и лезет вверх.

Крестьянин лежит на земле. Он покрыт рогожей, из-под которой торчат лишь босые ноги. Около него мечется гимназист с возбужденным лицом:

— Это безобразие! Это издевательство над человеком!

Никто не обращает на него внимания.

Какой-то пожилой человек с презрением оглядывает гимназиста с головы до ног.

— Ишь, разоряется! А сам, небось, в сапогах щеголяет!

Гимназист горячится:

— Я говорю о человеке… о личности!

Хозяин подходит и говорит внушительно:

— Только народ баламутишь! Уходи, пока личность цела!

Гимназист прячется в толпу.

В стороне от толпы в долгополой шляпе, покуривая и опираясь на палку, стоит Горький. Гимназист бросается к нему:

— Алексей Максимович!..

— Ага! — весело говорит Казимир Петрович и, вынув книжечку, что-то записывает.

Горький напряженно следит за парнем, лезущим по столбу. Парень почти у цели. Вот он коснулся пальцами сапог. В народе сдержанный шум:

— Ей-богу, возьмет…

— Да… бабушка надвое сказала…

Но сапоги зашатались… и парень стремительно скользит вниз.

У Горького вырывается:

— Экая досада!

В народе негодование:

— Отдать! Дотронулся!

Хозяин запальчиво возражает:

— Дотронулся — не факт!

Раздаются голоса:

— Ты сыми их!

— Отдать!

— Дотронулся!

Хозяин расталкивает обступивший его народ:

— Снял бы — взял бы! Кто следующий?

Энергично расталкивая всех, к столбу вырывается нервный, подвижной юноша, с припухловатыми губами, в тужурке и сапогах. Он еще издали бросает хозяину полтинник. Подбегает к столбу и начинает ловко на него взбираться.

Народ затих. Все смотрят наверх.

Юноша быстро добирается до самой вершины, снимает с крюка сапоги и накидывает их себе на шею.

В толпе крики одобрения.

— Вот это молодец! — замечает Горький.

Казимир Петрович, подняв голову, следит за юношей, радуется:

— Вот удача-то!

Его спрашивают:

— Твой парень, что ли?

— А? Мой, мой! — рассеянно отвечает Казимир Петрович, не спуская глаз с юноши…

Юноша, держась ногами за столб, с улыбкой победителя на мгновение поворачивается лицом к народу.

— Да это же Яша… Свердлов! — вскрикивает гимназист и бросается к столбу, с трудом протискиваясь сквозь толпу.

Свердлов уже на земле, протягивает парию сапоги. Тот даже растерялся. Свердлов убеждает его:

— Твои! Ты дотронулся.

Парень берет сапоги, еще не совсем уверенный, что это не подвох. Толпа одобрительно шумит.

Свердлов хочет скрыться, но его не выпускает довольная толпа. Казимира Петровича, пытающегося пробраться к столбу, крутит людской водоворот.

Сквозь толпу пробирается гимназист и хватает Свердлова за рукав:

— Яша… Яша… Свердлов.

Свердлов оглядывается:

— Здравствуй, Миронов.

Гимназист обиженно:

— Ты что? Не рад мне? Скоро ведь год, как не виделись… Где ты теперь?

Свердлов досадливо морщится. Миронов напускает на себя невероятную таинственность:

— Понял… Понял…

Парень с любовью оглядывает сапоги. Каждому из толпы лестно посмотреть и потрогать подарок. Кто-то замечает, постучав по подошве:

— Картонные!

Сапоги идут по рукам; кто-то слегка надорвал подошву:

— А ведь верно: картонные!

Парень выхватывает сапоги, смотрит: действительно, подошва картонная. Он свирепеет, замахивается сапогами, ищет глазами хозяина.