— Да пропусков к вам на передний план не выправили! Завтра ж увидимся, чего там! Ну, со свадьбой, с законным браком, ну, бывайте!

Слышны поцелуи, хлопки рукопожатий.

— Цветок держите! Э, чорт! — Что-то падает.

— А я как же одна вертаться буду? Вот кавалеры-чучелы: сами домой на печку, а я десять километров одна топай.

— Да ты у меня заночуй, Настя!

Пароль действителен до ноль часов тридцать минут, не забудьте его, смотрите! — шепчет куст, чихая от сырости ночи, и машет приветственно ветвью.

— Назад кто будет итти, — не шуметь! В ноль тридцать обход, зайду вас поздравить.

Часть компании возвращается обратно. Гармонь начинает «Дальневосточную», а другая группа переходит мост.

Впереди Варвара в праздничном украинском костюме, статная и строгая женщина. За нею муж ее Антон с двумя винтовками за плечами, в сапогах со скрипом и бархатной толстовке, опоясанной патронташем. Опанас Кривченко с тремя стульями на спине, Лешакова Надя с настольной лампой под большим узорным колпаком, Андрейка с гармонью, Гарпина со связкой фазанов, позади всех Ксеня в маленькой папахе, по-чапаевски надетой набекрень.

Толпой все идут к реке.

— Заждались вас, — говорит Васька. — Я на разведку выле…

— Стой! Ложись! — говорит ночь впереди них, и все гурьбой валятся наземь — и Опанас со стульями, и Надя с лампой, которая катится куда-то в кусты.

Слышен приглушенный смех: «Ой, кто это? Пироги не раздави смотри!»

Стройный Ясень подходит к ним, шепчется с Антоном и Варей.

— В ноль тридцать обход, зайду поздравить, — тихо говорит он и машет ветвями. Молодежь, отряхиваясь, встает.

— Лампу я потеряла, — растерянно говорит Надя. — Как покатится, проклятая, колесом…

— Да ну ее! — говорит Варвара. — Пойдем скорее, песни петь будем! — Во всей ее фигуре видно нетерпение, нескрываемая радость своего праздника.

— Вон они для нас стараются, — говорит Антон, кивая и реку, на огненный рисунок фейерверка в небе. — Украшение нам предоставляют к свадьбе-то!

Тропа еле видна меж обступивших ее кустарников. Ночь тиха. Ясень, приоткрыв молодое лицо, курносое, круглое, очень лукавое, бросает вслед молодым букет полевых цветов; куст жимолости подает Наде лампу. Варя кланяется ночи, кустам и деревьям.

— Спасибо за вашу ласку, товарищи! — говорит она, касаясь рукой земли и не зная точно, люди ли это, или просто деревья.

Падают на тропу фазан с перевязанными ногами, еще букет, камышовая свистелка — подарки ночи.

Молодежь приближается к пограничной реке. Гармонь за мостом все слабее, все отдаленнее, и из-за реки гнусавой волной приближается музыка военного оркестра, и в ее паузе:

— Ой! Руска! Сигарета еси?

— Ой! Руска! Сигарета еси? раздается еще раз, и в безмолвии, в безлюдье ночного берега возникает такой же таинственный, но более страшный шопот: «Стой! Ложись!»

Потом все замолкает.

Свадебный пир начался. За столом вместе с Чапаем и Коккинаки одиннадцать человек. Антон произносит речь:

— Земля наша веселая и простая. Другой раз поглядишь за реку — там и небо другое, и леса не те, и птица, ей-богу, скучней поет. И колхоз у вас мировой. Я, как в эти места пришел с полком со своим, вижу: нет лучше края! Рубаху ли выстирать, песню ли спеть — все на миру. Перед чужим государством живем, как на выставке. Хлеб сеешь или там водочки выпьешь — глядят. И такой интерес к себе подымается, Степанида Тарасовна, как бы что за всю советскую жизнь я один отвечаю Как нарком! Как член ЦИКа, честное слово!

— Корней Савельич не дожил, а то бы я ему хорошее сейчас слово сказал. Ну, ничего! Били они японцев, будем и мы не хуже их бить, если сунутся. Это уж будьте уверены! И спасибо — Варю за меня отдали, будем все родные, близкие, друг дружке помогать. Так я говорю? Я из края здешнего не уйду, принимайте к себе навек, будто я и родился тут.

— Ты человек с честью пограничной, ты, Антон, вполне можешь наши места понимать, — говорит сочувственно Степанида.

Он стоит, держит в руке стакан. В петлице толстовки — цветок, на поясе — наган.

Стол пышен. Настольная лампа под узорным колпаком уже зажжена.

Среди поросят, кур — свадебные подарки: патефон, мясорубка, семь пар калош, ружье. Гости пьют и едят. Вполголоса запевает Надя «Дальневосточную», и Степанида занавешивает окна. Ерофей, явно выпивший сверх своих сил, все порывается сказать слово и стукнуть кулаком по столу. Да только размахнется он, как хитрая Ксеня хватает его за руку и тычет руку то в тарелку с нарезанной колбасой, то, проказница, в миску со сметаной, то сует в руку калошу или букет цветов. Но Ерофей с громадным трудом отстраняется от Ксени.

— С посевной вас! — кричит он веселым голосом.

Ксенина рука тотчас закрывает ему рот.

— Да иди ты, Чапай! — недовольно отстраняет он ее. — Ну шо я, военнопленный, что ли? Шо я в плен к тебе попал, что ли?

— Говори, говори! — раздаются голоса.

— У меня уж такая примета есть: под свадьбу посеешь — всё твое, — со значением говорит Ерофей, — Ну, вас с урожаем и нас с урожаем! Детей, Варя, рожайте большого калибру, чтоб с того берега было видно, что казак.

Он опять старается стукнуть по столу. Ксеня подхватывает его локоть и мягко опускает руку на стол.

— Я детей рожать буду крепких, — говорит, смеясь, Варвара. — Отец у меня две войны прошел, мать какая, смотрите: на японцев ходила, на чехов ходила.

— Чорт его, кого я только не била! — смеется Степанида. — Я и еще драться буду, Варя, ей-богу!

— Я детей, товарищи, рожать буду крепких, веселых, чтобы всех вас завидки брали. Настя, тебя вызываю! Гарпина, бери Андрейку за руку, веди завтра в загс!

— От казаки! — с гордостью говорит Ерофей. — Да вы и меня б женили, Варя! Я же человек в полной силе!

— А и вправду, Гарпинка, давай по рукам ударим, — говорит Андрейка.

— Выпьем за советскую власть, шо она из нас сделала, — торжественно произносит Степанида. — Все выпьем, малые и старые.

— А в мороз кустам-то, небось, одним страшно, Коккинаки? — говорит Ксеня-Чапай на ухо Коккинаки, кивая в сторону стен и напоминая этим о кустах, ходящих на тропах.

— У нас в воздухе ешо страшней, — небрежно отзывается тот. — Дай-ка, Чапай, пирожка!

Ксеня сидит в папахе, небрежно надвинутой на ухо, Васька — в наушниках от радио, заменяющих ему шлем.

— Станцуем! — Антон степенно одергивает толстовку.

— Ворошиловского! — кричит Ерофей и бросается к Степаниде, опережая Антона с Варварой.

В цветной широкой юбке дородная, строгая Степанида очень хороша и нравится всем. Лихо откалывает она казачка. Стол дрожит от топота ног. Крышка чайника, заснувшего на самоваре, срывается вниз, и самовар подскакивает на подносе, будто ему отдавили ногу. На стенах машут уголками полуслетевшие с кнопок картинки.

— Стой, стой, мамо! — слышен голос Варвары.

— Як из пушки танцует, — восторженно говорит Ерофей, удивленно и растерянно оглядывается.

Гул недальнего взрыва, рокоча и откашливаясь, еще сидит в горнице. Вдруг еще! Один и другой!

— На четвертой заставе! — шепчет Васька, выскакивая из-за стола. — Взять высоту! Ходу!

Он, Опанас, Андрейка и девчата, похватав дробовики и винтовки, исчезают за дверью.

Со звоном разлетается окно. Ставня ходит вперед-назад, как по ветру, визжа под пулями, и кажется, что растерянная донельзя хата всплескивает дрожащими руками.

Ксеня бросается в сенцы, в угол, нанизывает на себя какое-то барахло.

Степанида, погасив свет, снимает со стены противогазы. Гремя ключами, достает из сундука ручные гранаты.

Антон говорит ей:

— Степанида Тарасовна, ложись в камыш! К мосту не суйтесь, напутаете там чего-нибудь. В ноль тридцать обход будет — скажешь ему, что мы на заставе.

— А ты, Варя, тоже сиди дома! Враз там мы разберемся.

Ему самому никак не хочется уходить, он медлит.

Фразу его заканчивает визг пса, приглушенный женский вопль. Отшвыривая ногой собаку, еще сжимающую челюсти на белой гетре, вбегают два японских диверсанта, за ними еще трое. Они запыхались и мокры с ног до головы. Видно, только что перешли реку. Офицер, вошедший первым, взглядывает на ходики: десять минут первого.