Лена (вслед). На вечер, на вечер… Слышите, мама?
Слышно из сада: «А, Софья Ивановна!.. Как живете-можете? Цветете?» И ответ Софьи Ивановны: «Тут не до цвету, входите уж, входите, как пришли!»
(Выглядывая.) Васютин с Корытовым!
Входит секретарь обкома Васютин, с ним Корытов.
Васютин (здоровается). Мир дому сему! Высоконько забрались, товарищ Воропаев… (Лене). Васютин…
Воропаев. Зато вид какой! Загляденье!
Васютин. Вид — ничего, а начальству тяжело к вам добираться!
Воропаев. Прошу садиться! (Корытову.) А ты что же, Геннадий Александрович?
Корытов. Ничего, ничего.
Лена уходит.
Васютин. Мало-мало устроились?
Воропаев. Более или менее.
Васютин. Скорее, пожалуй, менее. Ну, обживетесь. Слышал я, что вы, товарищ Воропаев, маленько недооценили свои силы.
Воропаев. Ушел я, может быть, действительно рано, да ведь, как говорится, ранения и болезни не выпрашивают, а получают.
Васютин. Я понимаю. И я не в обвинение. Я сожалею. Что касается вашей персоны, то о вас неплохо отзываются.
Воропаев. Я слушаю вас, товарищ Васютин.
Васютин. Так вот. Начну собственно с конца. Говорят, один удачно найденный человек — половина дела. Впрягайтесь-ка вы в работу посерьезнее.
Воропаев. Есть у меня своя теория, товарищ Васютин…
Васютин. У кого их нет! Вы погодите с теориями… Партийная конференция на носу. Понятно?
Воропаев. Понятно.
Васютин. А с Геннадием Александровичем у вас недоразумение небольшое.
Воропаев. Что именно, какое недоразумение?
Васютин. Сейчас скажу. Когда ставишь человека на работу, надо всегда учитывать, сколько он на ней высидит. Важно не передержать, понятно. Мы тут ошибку допустили, каюсь — передержали. Так ведь, Геннадий Александрович?
Корытов. Выходит, так
Васютин. Каждый человек может выдохнуться. Наше дело — во-время поддержать. Недоглядели — выдохся Корытов. Плохой работник? Нет. Может найти себя? Может. В чем его беда? Рос медленнее людей. Перегнали его. Это — первое. А второе — заработался он, душой стал суховат. А партийная работа души требует. И теперь, если мы его не спасем, пропадет человек. Так ведь?
Воропаев. Пожалуй, так. Но самое трудное время позади.
Васютин. Думаете? Для нас с вами, партийных работников, самое трудное всегда впереди. То, что преодолено, то уже не трудно. Ну, так как же?
Воропаев. Я прошу не выдвигать меня секретарем райкома. Я, должно быть, буду неважным секретарем.
Корытов. Ага, заговорил. То-то.
Воропаев. Мне никогда еще не приходилось стоять на самом поэтическом участке работы, быть пропагандистом, работником чистого вдохновения. Оставьте меня на пропаганде. Выдвигайте молодых.
Васютин. В партии нет стариков. И знаете что — не показывайте мне, что вы отличный пропагандист и агитатор.
Воропаев. Зачем же мне браться за дело, на котором я буду выглядеть хуже, чем на сегодняшнем? Я понимаю, что с Корытовым нелегко работать.
Корытов. С тобой легко! Уж такое вы сокровище, ай-ай-ай!
Васютин. Погодите, погодите. Я о вашем характере тоже кое-что слышал, Воропаев. И вы не без греха. Я вот тебя, Корытов, спрашиваю — справится он?
Корытов. Справится. Силен. Укоренился в народе.
Васютин. Что и требовалось доказать… А насчет поэзии, дорогой мой товарищ Воропаев, это, надеюсь, несерьезно. (Встает и ходит по террасе). Поэзия! Пропагандист — поэзия, а секретарь — проза. А Киров Сергей Миронович? Проза? Не мне вам доказывать, что в партийной работе нет места прозе, особенно нынче. Вот Корытов ударился в прозу, и видите — что… Вот мы его и научим поэзии. Великие наступают времена, великие! Когда еще сказано было: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма»… а нынче не призраки, а миллионы живых людей несут это знамя со всех концов земли! Каждый из нас десять шкур должен с себя спустить, — людьми заняться. Философские времена наступают, Воропаев, мало быть передовиками в ремесле, мудрецов надо формировать, мыслителей, дальнозорких людей с объемной душой, как… как это наше небо… как это море… не меньше. Наш стахановец — государственный человек, а вдохните в него огонь теории, — это же гигант… это… в любом государстве министр! Вот как! Уговорил, нет? Кажется, уговорил.
Воропаев. Подумать надо.
Васютин. А вы, не думавши, и не слушали бы. Ладно, дам срок. Молоком не угостите?
Корытов. Да у него ни коровы, ничего… прямо стыдно.
Воропаев (в окно). Лена, дайте-ка молочка кувшин.
Васютин. От своей коровы молоко всегда вкуснее. Пора бы свою завести, вроде как коренной житель… неудобно.
Лена (входит с кувшином). Некогда возиться.
Васютин. Ай-ай-ай, все социализм строите? А как же другие управляются? На все надо иметь время. Мало вам двадцать четыре часа, раздвиньте их на сорок восемь. Все в ваших руках. Время без лимита. Если возьмете лишнее, никто не осудит. Так, я понимаю, мы договорились? Вчерне, так сказать.
Корытов. Ты выручай меня, Витаминыч, выручай. Я, брат, все-таки не где-нибудь, на посту свалился, ты сам видел… Мне бы вот, как тебе тогда, — помнишь, — мне бы сейчас передых небольшой, поучиться. И опять в бой. Так что… не подведи.
Васютин (прощаясь). Слышали? Зов раненого. И как там у вас, на фронте, говорилось: взаимовыручка в бою — святое дело, так ведь? Надеюсь, к вам ее применять не придется… Прощайте. Звоните мне.
Воропаев идет проводить Васютина во двор.
Корытов (уходя, Лене). Ах, да… Чуть не забыл. Письмо вам…
Лена (удивленно). Мне? (Открывает конверт, читает, волнуясь.)
Воропаев (входя). Письмо? Мне?
Лена. Нет, мне.
Воропаев. От кого, интересно. Популярному автору от почитателей?
Лена. От Горевой Александры Ивановны.
Воропаев. Что? Почему она тебе пишет? Что-нибудь случилось?.. С ней? Да говори же, Лена. Раненая? Да или нет? Что с ней?
Лена. Нет. Она жива, здорова. Читайте.
Воропаев. Что такое? (Быстро пробегает письмо.) Мгм… вот как… так… Что думаешь ответить?
Лена. Что же мне ответить, Алексей Вениаминович?
Воропаев (просматривая письмо). Как она тебя величает? «Милая Лена». Спрашивает, как живет и работает Воропаев? Ну, значит, так и ответь: «Милая Шура, сообщаю вам, что Воропаев здоров, много работает, жизнью своей доволен… что сынишку его на днях привезут из Москвы…»
Лена. Я ей отвечать не буду. Я ее вовсе не знаю. Мне бы уехать, Алексей Вениаминович… Помните, я просила вас помочь? Мне бы вот сейчас уехать… завтра, что ли…
Воропаев. Куда ехать, почему? Только начала становиться на ноги, и уезжать… И в какой связи это с письмом? Только появился у тебя дом, создались новые интересы… ты стала другой, чем была…
Лена. Смешно вы говорите — другая я стала. А какая такая другая, вы знаете? Что у меня на сердце, чувствуете?
Воропаев. Я что-то не понимаю… Александре Ивановне я, конечно, отвечу сам. Ты о ней думала?
Лена. А как же! Как же мне не думать, когда я рядом с ее жизнью стою. И письма ее кое-какие, — теперь уж признаюсь, — я читала, вы их рвете, а я возьму, склею, прочту. Умная и хорошая она женщина, Алексей Вениаминович. Читаю, бывало, ее письма и плачу. Вот, думаю, как не повезло женщине: одно думала, другое вышло.
