А по ночам ему снилась улыбка Литы…

Дума, конечно же, учреждение крайне загадочное — и по логике своих действий и принимаемых решений, и по графику своей работы. Но такого поворота событий не мог предвидеть, кажется, даже наилучший из астрологов — в первую неделю сентября здание высшего законодательного собрания России опустело совершенно. Думцы, кто под каким-либо предлогом, а кто и без предлога, вдруг поголовно решили на всю катушку использовать дни уходящего лета и целыми косяками подались на юг, к морю, чтобы вкусить прелести бархатного сезона.

Работа в Думе стала. Не было и речи о проведении пленарных заседаний палат. Невозможно было качественно работать даже в комитетах и комиссиях. По коридорам огромного здания вяло бродили эксперты и помощники, референты и секретари, честно отрабатывающие свои оклады с положенных девяти утра до нормированных шести вечера.

Руководящие работники, вроде Кравцова, и немногие добросовестные депутаты старательно и настойчиво пытались выдержать какие-то графики работы — прохождения документов, выработки проектов, но, то и дело сталкиваясь с отсутствием нужного человека или с задержкой необходимой справки, быстро успокаивались, с радостью давая себе передышку в том бешеном темпе жизни, который задавала столь ответственная и сложная государственная служба.

Степан Николаевич не любил расслабляться. Но даже на него вдруг подействовала атмосфера сонного царства, царившая в последние дни в парламенте. Он внезапно почувствовал, что совершенно не страдает от отсутствия работы, и даже с радостью предавался временному ничегонеделанию, попивая кофе и покуривая в своем кабинете…

В тот день он с утра просмотрел свежую почту и пробежал по диагонали газеты, затем попробовал читать какую-то докладную записку, но это занятие очень быстро ему наскучило.

Часов в двенадцать он вызвал Машу, секретаря, и отпустил ее на обед, добавив, что до четырех она вряд ли ему понадобится. Затем спустился вниз, сел в машину и неторопливо закурил.

— Куда поедем, Степан Николаевич? Домой?

— Нет, Володя, домой мне совсем не хочется. Давай покатаемся немножко, проветримся. Что-то странное — сегодня совершенно не работается…

Водитель Кравцова ловко вырулил со стоянки и, зная любовь шефа к старой Москве, покатил к Садовому кольцу, чтобы проехаться вокруг центра.

Кравцов сидел, отвернувшись к открытому окну, и невидящим взглядом рассматривал прохожих и проезжающие мимо автомашины.

В который раз он думал об одном и том же — что сказать Лолите? Как оправдаться перед Макаром?

Более всего он боялся поторопиться, обидеть, оскорбить их, оттолкнуть от себя. Этого он допустить никак не мог.

И вдруг возникла простая и четкая мысль: «Ну, чего же ты боишься? Позвони, скажи ей как есть — и все! Она не должна обижаться, она поймет, ведь так будет лучше для всех, и для нее в первую очередь. Будь честным, и все образуется!»

Кравцову так понравилась эта идея, что он не захотел ждать больше ни минуты.

— Володя, давай найдем телефонную будку и затормозим. Мне надо сделать важный звонок.

Шофер Кравцова удивленно покосился на шефа, затем на аппарат связи, стоявший в машине, но, ничего не сказав, снизил скорость и через несколько мгновений высадил Степана Николаевича у таксофона.

Кравцов помнил телефон агентства «СтарЛат» наизусть.

— Алло? Агентство? Это, наверное, Вероника?.. Будьте добры, пригласите госпожу Паркс. Кравцов беспокоит.

Через секунду трубка ответила голосом Лолиты:

— Я слушаю. Это Степан Николаевич?

— Да, я. Лолита, не говори ничего. Я не хочу, чтобы ты как-нибудь мне возражала. Только выслушай…

Он помолчал, собираясь с силами и с мыслями, но тут же решительно и твердо заговорил:

— Лолита, послушай. Я должен отказаться от тебя. Я вынужден, обязан сделать это. Мне кажется, нет, я уверен, это будет правильный поступок — так будет лучше и для Макара, и для тебя. Мы оба знаем, что это правильно… Прости, Лита, — и Кравцов решительно повесил трубку, не дожидаясь ответа девушки.

К машине он вернулся какой-то просветлевший и радостный, как будто скинул с себя огромный груз, как будто исполнил важнейший долг.

— Вперед, Володя! На Гоголевский бульвар…

Лолита сначала даже и не поняла, что произошло. Она даже не успела вставить в монолог Кравцова хотя бы слово, как в телефонной трубке раздались короткие гудки.

Несколько минут девушка сидела совершенно ошеломленная, тупо уставившись на телефон. И вдруг улыбнулась, удивленно покачав головой.

«Эх, Степан, Степан!.. Но почему так? Почему по телефону?.. Неужели нельзя было прийти, сказать…

Боялся! Боялся, что я начну отговаривать: не бросай меня, Степанушка, как же это я с одним Макаром останусь!..

Это все мать виновата… С разговорами своими дурацкими. Вечно вот так: как понесет ее — не остановить… Что же теперь делать?

А действительно — как же я теперь без него? Он стал таким своим, таким близким… Нам так было хорошо!..

А может, он и не любил меня никогда?.. Поиграл немножко, проверил, так сказать, невестку на вшивость — и на сторону?..

Нет! А Таллинн?!

Он любит меня…

Сказал, что так будет лучше для всех… Наверное, он прав, ведь мы действительно слишком далеко зашли. И он мог испугаться, что все станет известно Макару, Светлане Васильевне…

Но про меня он совсем не подумал…»

Лолита вдруг почувствовала, что слезы вот-вот навернутся на глаза, и попыталась взять себя в руки. Но усилия оказались тщетными, и девушка разрыдалась.

— Я же люблю тебя! А ты!.. А ты!.. — сквозь всхлипывания приговаривала она, одной рукой роясь в своей сумочке в поисках платка.

И вдруг жалость к самой себе сменилась приступом ярости. Так и не найдя платка, Лолита резким движением вытряхнула содержимое сумочки на стол, а саму сумку с размаху швырнула на пол. Она вскочила, не зная, на что еще обрушить свой гнев, и тут взгляд ее упал на телефон.

— Значит, так теперь поступают мужчины! Сообщил, видите ли, о своем решении по телефону… Нет! — она почти кричала, совершенно не думая о Веронике, которая могла услышать все из приемной. — Лолиту Паркс не бросают, она бросает сама! Понял?!

И девушка, схватив телефонный аппарат, со всей силы ударила им по столу, а потом в ярости смахнула его на пол и, обежав стол, подфутболила еще ногой, но, не рассчитав, сильно ударилась об угол стола голенью.

Боль оказалась настолько резкой, что нервы девушки окончательно сдали, и, упав на диван лицом вниз, Лолита разревелась, всхлипывая и завывая во весь голос.

Она не знала, почему плачет, но с каждой минутой ей становилось все легче. Обида уходила, уходила боль, уходила злость.

Оставалась пустота и усталость.

А наплакавшись, девушка встала и снова прошла к своему столу, подняла расколовшийся телефон с пола и, выпив стакан холодной «Колы» из бара-холодильника, устроилась у маленького зеркала, устраняя с лица следы слез.

«Я тебя, Степан, все равно люблю, — а дальше будь, что будет», — и девушка ободряюще подмигнула своему отражению…

Степан Николаевич никогда еще не был у Макара на работе, а потому, поднявшись, как и рассказывал ему когда-то сын, на второй этаж, в нерешительности остановился в темном и длинном коридоре, не зная, в левое или в правое крыло здания податься.

К счастью, мимо него процокала каблучками какая-то девушка, и Кравцов подумал, что она непременно должна работать в этой редакции, все тут знать.

— Простите, пожалуйста…

— Да? — девушка с готовностью обернулась, всем своим видом выражая искреннее желание помочь, — профессиональная, кстати, маска журналистов, умеющих продемонстрировать живейшее участие в делах любого человека.

— Вы не подскажете, где кабинет Макара Кравцова?

— Макара Степановича? — переспросила девчонка, как будто невзначай подсказывая посетителю отчество журналиста, а заодно и обозначая солидность положения, которое занимал Кравцов в газете. Это тоже была профессиональная черта — ведь читатели не знают ни отчества, ни возраста, ни должности тех людей, чьи имена и фамилии ежедневно встречают на страницах газеты. — Пойдемте со мной, я как раз иду в ту сторону.