— Мой брат покончил с собой из-за меня.

На долю секунды она запнулась, но тут же заговорила вновь медленно и очень тихо:

— Я должна была принять решение. И я решила. Я могла скрыть свое решение от него, но не захотела…

Вдруг она взглянула прямо в глаза Кравцову и внятно, спокойно произнесла:

— Степан, если ты этого не знаешь, то запомни на всю жизнь: люди, которым нанесен ущерб, — самые опасные и безжалостные. Они могут убить кого угодно, лишь бы доказать что-то. Ты меня понял?

Кравцов, честно говоря, ничего не понял, но, чувствуя, что выяснять подробности не стоит, молча кивнул головой…

Стоя в прихожей и уже собираясь уходить, Кравцов вдруг решился сделать Лолите предложение, которое уже несколько дней обдумывал и смаковал:

— На выходные я лечу в Минск. Там на следующей неделе будут проходить некоторые консультации и переговоры… Словом, если хочешь, поехали со мной?

Девушка внимательно посмотрела ему в глаза, подошла ближе. Поцеловала в щеку, прижалась к нему и тихо ответила:

— Нет. Выходные мы с Макаром решили провести в Таллинне.

Она отстранилась от него, не выпуская из рук его плеч, и горячо прошептала:

— Степан, ты же знаешь, я сделаю все, что угодно… Только, пожалуйста, не нужно пока ничего менять, не нужно торопить…

Светлана Васильевна была исключительной хозяйкой. Кравцов даже не услышал, когда она успела встать. Проснувшись от настойчивого трезвона будильника в субботу без пятнадцати шесть, он жену с собой рядом уже не обнаружил.

Когда Степан Николаевич привел себя в порядок и выбрался на кухню, жена и, что удивительно, дочка уже вовсю там хозяйничали.

Кофе в кофеварке был горячий, на столе его ждали приготовленные Наташкой бутерброды, а Светлана при его появлении тут же взялась за яичницу с ветчиной.

— Доброе утро, женщины!

— Привет, папа!

— Доброе утро, Степа. Садись…

— Света, ну зачем такой завтрак? Ты же знаешь, мне утром нужна лишь чашка кофе да сигарета… — Кравцов с наигранным неудовольствием кивнул в сторону бутербродов.

— Степа, тебе лететь через два часа. Когда вас там, в Минске, покормят — одному Богу известно. Так что садить и не ворчи, тем более, что яичницу ты любишь… И не трогай сигареты, покуришь после еды!

Кравцов послушался и спрятал «Честерфильд» в карман…

В эту ночь он снова долго не спал, слушая, как тихо посапывает рядом жена и думая совсем о другой женщине — молодой и запретной. Женщине, в которую он влюбился, как мальчишка, — не только глупо и безнадежно, но и по-мальчишески горячо, страстно, до сумасшествия. Как только Кравцов оставался с собой наедине, как только ослабевала жесткая хватка парламентских дел, мысли его и душа вновь и вновь устремлялись к ней — к Лолите.

И этой ночью в голове важного государственного человека накануне важных государственных встреч и переговоров прокручивались не страницы бесконечно серьезных экспертиз и проектов договоров, а сами собой оживали минуты наисчастливейших любовных встреч, голос Лолиты, ее руки, ее тело.

Внезапно, часам к двум ночи, Степан Николаевич очень отчетливо понял, что избавиться от образа Лолиты не сможет. Он понял, что она всегда будет с ним, потому что навсегда вошла в его сердце, сумев потеснить куда-то даже детей, не говоря уже о жене. И вдруг ему стало спокойнее, растворилось и исчезло чувство досадного раздвоения, с которым он жил последнее время: он честно и откровенно признался себе, что любит Лолиту до беспамятства. Сопротивление этому чувству было бы бесполезным.

И как только Кравцов понял это, тут же с чистой и успокоенной совестью уснул, уткнувшись носом в теплое и мягкое плечо жены, а утром проснулся свежий, бодрый и счастливый.

Он весело поглядывал на женщин, которые, пока жарилась яичница, занялись укомплектованием «сухпайка», обязательного атрибута любого командированного мужчины, и заодно приказал:

— Вот что, мать! По старому, не нами заведенному обычаю — на дорожку и для бодрости! Тебе, Наташка, еще рано, а ты, Света, брось льда в два бокала. Я сейчас…

Он поспешил в кабинет, извлек из бара самую симпатичную бутылку, какую только смог обнаружить, и тут же вернулся на кухню.

— Так, что тут у нас… «Чайвэс Регал», шотландское виски, двенадцать лет выдержки, — он продемонстрировал находку жене. — Как считаешь, пойдет?

— Степа, может, не надо, на дорогу-то?

— Надо-надо! На посошок, как говорил господин Мокрицкий, — Кравцов налил в стаканы и протянул один Светлане Васильевне. — Ну, мать, давай!..

Они выпили, и под взглядами жены и дочери Степан Николаевич принялся за завтрак.

— Ну что, девушки, как вы тут без меня справитесь? У вас будет все в порядке?

— Не волнуйся, папа.

— Ты все собрал? Ничего не забыл? — вопрос Светланы Васильевны никак нельзя было отнести к разряду дежурных. Женщины, действительно, не могут выпустить мужчину из дому (любимого мужчину, разумеется!) не убедившись, что он готов к существованию вне их негосударственной опеки. А, к несчастью для Кравцовой, Степан был для нее любимым и единственным.

— Не волнуйся, все взял.

— Не забудь этот пакет. Здесь колбаса в вакуумной упаковке, так что не бойся, не испортится. Конфеты, печенье… Хлеба тебе положила на всякий случай, кусочек свининки запекла. Ешь, чтобы там не бегал голодный. Обещаешь?

— Не волнуйся!

— Во сколько за тобой Володя должен заехать?

— К семи подъедет.

— Тогда одевайся, уже пора…

— Слушайте, девушки! А позвоните вы Макару — пусть поживет неделю с вами. И вам веселее, и ему. — Кравцов улыбнулся. — Да и бояться ничего не будете, когда мужчина в доме.

— А я разве тебе не сказала? — вдруг удивилась Светлана Васильевна. — Макара ведь на этих выходных тоже в Москве не будет. Они с Лолитой вчера вечером на поезде укатили в Таллинн…

— В Таллинн? — Кравцов будто споткнулся обо что-то и замер на пороге квартиры. Тень пробежала по лицу, когда он вспомнил об их поездке.

— Ну, да, в Таллинн… Я же тебе говорила, что это у них серьезно! — Светлана Васильевна, заметив перемену в настроении мужа, истолковала ее по-своему.

— По-моему, люди ездят в подобные вояжи только с одной целью, — язвительно начала дочка, но мать не позволила ей продолжать.

— Спасибо, Наташа, догадываемся.

— Сказать тебе, с какой? — не унималась дочь.

— Нам не нужно этого знать, — изменившимся внезапно голосом отрезал Кравцов. Он взялся за ручки дверей, но обиженный возглас дочки заставил его обернуться:

— Ты что, уже убегаешь?

— Да, машина, наверное, уже ждет.

— Не поцеловав меня на прощание?

— Обязательно поцелую!

Кравцов чмокнул дочь несколько раз в щечки, приобнял за плечи жену и решительно направился к двери:

— Пока! Через неделю вернусь. Звонить обязуюсь каждый божий день.

Минск встретил делегацию из России потрясающе приветливо.

Кравцов уже забыл, когда последний раз так, с воем сирен и миганием проблесковых маячков на патрульных «Фордах», проезжал по городским улицам, не снижая скорости на светофорах.

Дорога из аэропорта в двадцати километрах от города до гостиницы «Беларусь» в самом центре столицы заняла у кортежа из девяти автомобилей всего-то двадцать минут. И на каждом более-менее крупном перекрестке зеленый свет их кавалькаде обеспечивали патрульные машины ГАИ, возле которых с достоинством прогуливались милиционеры в необычной, болотно-зеленой форме с белыми ремнями и портупеями.

Из номера «люкс» на одиннадцатом этаже Кравцову открывался великолепный вид на реку и город. Этот участок столицы Беларуси как нельзя лучше олицетворял облик Минска: города древнего и молодого. Левый берег, так называемое Троицкое предместье, тщательно и с любовью отреставрированный, как будто сошедший со средневековой гравюры, радовал глаз островерхими черепичными крышами. Правый, застроенный многоэтажками и зданиями самой современной архитектуры, тоже был несомненно европейским. Но этот город был из Европы современной, нынешней.