— Это тебе наказание. За все.
Лолита закричала от ужаса и проснулась.
На столике у изголовья мелодичной трелью заливался радиотелефон.
Она сняла трубку и слабым голосом произнесла:
— Да?
— Лолита?
— Да.
— Простите, это Вероника, ваш секретарь…
— Да-да, Ника, я узнала. Что-нибудь случилось?
— Нет, просто… Сегодня понедельник, у вас назначено совещание…
— Меня сегодня не будет. Отложим пока…
— Лолита, извините, у вас такой голос… Вы заболели?
— Да, немного нездоровится… Я позже перезвоню, Вероника, — и Лолита с облегчением нажала кнопку отбоя.
Но не успела она положить трубку, как телефон ожил вновь. Девушка вдруг услышала голос Кравцова-старшего:
— Лолита?
— Да, Степан…
Он не забыл ее! Он первый пришел к ней на помощь! Он позвонил к ней тогда, когда она больше всего в нем нуждалась!
От неожиданно нахлынувших чувств она расплакалась.
— Ты плачешь?
— Нет, Степан, все нормально… Все хорошо…
— Правда?..
— Да, милый.
— У тебя голос… Странный какой-то.
— Меня покусала собака.
— Какая собака? О чем ты говоришь? Лолита, алло!..
— Обыкновенная собака. В парке. Приезжай поскорее, я все расскажу.
— Я тебе, собственно говоря, чего и звоню… — Степан Николаевич явно замялся, не решаясь произнести что-то.
— Да?
— Лолита, я не могу больше… Я люблю тебя… Я хочу тебя видеть, слышать. Я хочу наслаждаться тобой и с тобой. Я тебя хочу. Я к тебе сейчас приеду. Понимаешь?
— Конечно, милый! Я жду тебя. Я очень сильно жду. Ты тоже мне нужен…
На этот раз она сама открыла ему дверь.
Он стоял на пороге, большой, сильный, строгий, и глаза его, обычно такие строгие и холодные, излучали сейчас мягкий свет теплоты, ласки и нежности. Лолита не выдержала и, втащив Кравцова в прихожую и захлопнув дверь, бросилась к нему на шею, сильно и страстно целуя его в губы.
Он тут же обхватил ее талию и так сладко, так ласково прижал к себе, что у девушки подкосились ноги.
Степан, как пушинку, взял Лолиту на руки и понес ее прямо в комнату. Он осторожно опустил ее на кровать и выпрямился, расстегивая и снимая пиджак, развязывая галстук.
Они смотрели в глаза друг другу, и их взгляды говорили больше любых слов.
Лолита ждала его.
Он осторожно опустился рядом с ней на колени, взял ее голову в свои ладони и начал целовать. Глаза. Виски. Нос. Губы. Щеки. Мочки ушей. Шею. Грудь. Один сосок. Другой…
Она стонала и судорожно вздрагивала всем телом от его поцелуев. Жар волнами катился по ее телу, пронизывая бедра мелкой сладкой дрожью.
Лолита скрестила руки у него на затылке и прижимала его голову к себе.
Он распалялся все больше, и она чувствовала его жар. Этот жар передавался ей, двигал ее телом, ее руками.
Халат давно распахнулся, и девушка была вся в его власти.
Кравцова, как и в прошлый раз, буквально потрясла ее беззащитная обнаженность.
Но теперь он действовал нежно и осторожно.
Буквально осыпав все ее тело, каждую складочку, ложбинку поцелуями, он медленно вошел в нее.
Качаясь, как на волнах волшебной реки, они капля за каплей пили бесконечное наслаждение…
Лолита попыталась встать, чтобы пройти в душ, но, неудачно зацепив покусанной ногой за Степана, не смогла сдержать стон. Боль нахлынула с новой силой.
Кравцов был рядом, и она упала ему на грудь, теперь уж откровенно не сдерживая рыданий.
Степан вскочил, глянул на ее ноги и сразу же все понял.
— О, Господи!.. Как же это тебя угораздило… Ну, не плачь, перестань… Ну!.. Вот так, молодец… Так, сейчас посмотрим, — он осторожно положил Лолиту на спину и склонился над ее ногами. — Ну, ничего страшного… Если только тот пес не бешеный. А так — сейчас все залечим. Есть у тебя спирт, йод, фурапласт и вата?
— Да, я сейчас…
— Лежи-лежи, — мягко остановил он ее движением руки. — Я сам все найду, ты мне только скажи где.
Лолита показала, и он, голый и немного смешной в таком виде, бросился на кухню, к аптечке, и вскоре вернулся со всем необходимым.
Кравцов имел неплохие навыки оказания первой медицинской помощи. Аккуратно протерев раны спиртом, кое-где он залил их фурапластом, который создает защитные заживляющие пленки на царапинах, кое-где воспользовался йодом. Потом он ощупал ее суставы, и Лолита вдруг почувствовала, что у нее сильно болят ушибленный локоть и левая кисть. Степан Николаевич определил легкое растяжение в запястье и наложил тугую повязку. Он сделал это, на взгляд девушки, весьма профессионально.
Ей вообще было чрезвычайно приятно выступать в роли не то пациентки такого замечательного врача, не то дочки такого отличного папы. Ей доставляло невероятное удовольствие ощущать его заботу, его осторожные и умелые прикосновения. Боль исчезала под его чудодейственными пальцами, и даже промывание ран спиртом Лолита выдержала без единого стона.
— Степан, где ты всему этому научился?
— Господи, Лита!.. Будут у тебя дети — научишься еще и не этому. Особенно, если они будут такими сорванцами, как Макар…
Кравцов вдруг осекся на полуслове, вздрогнул и как-то довольно испуганно взглянул на Лолиту:
— Прости, зря я…
— Степан, пойдем пить кофе. Я хочу тебя угостить, — как могла, постаралась сгладить неловкость девушка.
Они сидели на кухне, друг напротив друга, и пили кофе, приготовленный Лолитой.
Она рассказывала о всех своих злоключениях. Теперь, когда все осталось позади, а Степан был рядом, происшедшее уже не казалось ужасным, а скорее, смешным, и девушка искренне смеялась, рассказывая и про испорченную помаду, и про ушибленную голову, и про излишне агрессивную собаку.
Они вспомнили вечер на даче, одновременно посетовав на то, что проводили его не наедине. Как вдруг, вернувшись к тому дачному разговору, Кравцов спросил:
— Лолита, а что же было с Ральфом? Почему он умер?
Девушка помолчала, опустив голову.
— Ты имеешь в виду моего брата?
— Да… Его разве не так зовут?.. Звали…
— Так, — она вздохнула. — Это долгая история, как я уже и говорила. Понимаешь, мы всегда были вместе… Мы переезжали из одной страны в другую, нужно было все время учить новые языки, ходить в новые школы… Когда отец был послом во Франции, я после колледжа поступила в Сорбонну. Ну, а Ральф остался со мной, когда уехал отец… Мы, конечно, снимали одну квартирку на двоих. Он учился в колледже, потом тоже пошел в университет… Словом, мы с ним становились все ближе и ближе друг к другу.
Голос девушки звучал чуть слышно. Она как будто через силу, как будто преодолевая неимоверное сопротивление, рассказывала о своем прошлом.
— Понимаешь, по большому счету, у нас больше ничего и не было, кроме себя… Кроме друг друга… Я любила его! — ее голос вдруг окреп и зазвучал решительно и даже немного жестко. — Он никак не мог смириться с тем, что мне суждено было расти, взрослеть, превращаться в девушку и женщину. Он не мог, не хотел отпускать меня. Он хотел, чтобы я целиком принадлежала ему.
Она встала, прошла в комнату и вернулась с сигаретой в руках, хотя раньше Степан Николаевич не замечал, чтобы Лолита курила.
— У тебя есть огонь?
— Да-да, — он извлек из кармана пиджака пьезозажигалку, и столбик пламени метнулся к кончику ментолового «Салема».
— Меня всегда пугало это собственничество в отношении меня, — продолжила девушка, выпустив изо рта струйку ароматного дымка. — Понимаешь, если ты можешь себе представить… Самое страшное, что может случиться с тобой в твоей жизни… В общем, со мной это, наверное, случилось…
Она снова замолчала, отпила несколько глотков кофе, не отрывая взгляда от поверхности стола. Степан тоже замер, чувствуя, насколько важно то, что она сейчас рассказывает. Он чувствовал, что никто никогда не слышал эту историю из уст Лолиты до него.
Кравцову вдруг тоже страшно захотелось курить, и он вынул из кармана «Честерфильд», щелкнул зажигалкой. Его движение, видимо, вывело девушку из оцепенения, и она, еще раз глубоко затянувшись, продолжила:
