— Прощайте, горы, — прошептал он, вспомнив своего любимого Мандзони, которого считал уроженцем Брианцы, почти родичем, вот только никак не мог понять, как это он достиг такой славы всего лишь одним романом.

Машина уже была готова, шофер Мориджотти сидел за рулем.

Час спустя Мильявакка прибыл в аэропорт Линате, а к полудню уже был в аэропорту Фьюмичино, где взял такси и отрывисто бросил шоферу:

— В Чивитавеккью.

В Чивитавеккье он выпил кофе в портовом баре, а затем на другом такси поехал в Таламоне.

Бонокоре уже ждал его дома. Он показал Мильявакке все, что купил по его указанию: лук, колчан со стрелами, спальный мешок, четыре кастрюли, вертел, ножи, вилки, ложки, несколько пластмассовых тарелок, три одеяла, непромокаемую ткань, всевозможные крючки и лески и, наконец, полный набор инструментов и сельскохозяйственных орудий — лопаты, пилы, мотыги, молотки, клещи, да еще гвозди, веревки и канаты, проволоку. Кроме всего этого — мешок риса, пакеты с семенами и две деревянные клетки. В одной сидели два живых петуха и четыре курицы, в другой — две пары кроликов.

С наступлением темноты все это было погружено на суденышко, и в полночь оно отошло от пристани. Вместе с Бонокоре на борт поднялся его молодой племянник-матрос, до того тупой, что Мильявакка, требовавший хранить свое плавание в строжайшей тайне, не испытал ни малейшего беспокойства.

На второй день пути, когда они подошли к Сардинии, справа возник маяк — у мыса Тимоне. Бонокоре, завидев его, повернул на юг и, двигаясь с небольшой скоростью, утром вошел в пролив между островами Молара и Моларотта вблизи целого архипелага островков, которые Мильявакка сразу узнал — он их обследовал месяц назад. Бонокоре остановил суденышко, на воду спустили шлюпку, куда погрузился Мильявакка со всей провизией, инструментом и прочими запасами. Едва рыболовецкое суденышко скрылось из виду, Мильявакка резво погреб к выбранному им островку, самому крупному в этом архипелаге. Островок утопал в зелени, был немного обрывистым, а венчал его маленький холм, придававший ему сходство с артишоком.

Мильявакка пристал к берегу между двумя скалами, которые вдавались в море, и вытащил шлюпку на сушу.

За короткий срок в чаще кустарника, над которым возвышалось несколько деревьев, он соорудил хижину. Чуть поодаль со скалы стекал ручей. «Это, — сказал себе Мильявакка, — земной рай, здесь куда лучше, чем на острове Робинзона».

Питался он рыбой, только что выловленной из моря. На квадратном участке земли посадил овощи и уже готовился снимать урожай. Четырех кур, двух петухов и кроликов он выпустил на волю. «Плодитесь и размножайтесь», — сказал он своим товарищам по добровольному изгнанию.

В длину остров был чуть больше четырехсот метров и примерно таким же в ширину. Отыскать кур и кроликов, когда ему понадобится мясо, не составит труда. Еще в плену он научился делать ловушки и ставить силки.

На островке обитала примерно сотня коз с новорожденными козлятами и несколько козлов, которые прятались в расщелинах скал.

Здесь было раздолье для охоты, и Мильявакка недаром привез с собой лук и стрелы. Водились на островке и морские черепахи, и первым лакомством Мильявакки был как раз черепаший бульон.

Была весна; до наступления осени он успеет сложить в пещере, которую нашел у ручья, запасы на зиму. Чтобы не потерять счет времени, он с первого же дня стал делать ножом зарубки на коре дерева, росшего возле хижины. Как и Робинзон, он отмечал одним крестиком недели, а двумя — месяцы.

О «Фульгоре», своих детях, Розе, Лилли, Лолли он и думать забыл. «Я дикарь, — говорил он себе, — человек без прошлого».

Тем временем в доме его царило отчаяние. Родные и друзья проводили беспрерывные совещания, газеты печатали его фотографии. Кто говорил о похищении, кто об убийстве из мести. Каждый новый найденный труп вызывал надежду, что будет опознан Мильявакка, но надежды неизменно рушились.

Месяц спустя газеты окончательно подтвердили версию о смерти Мильявакки. Скорее всего, его похитили, а затем убили. Семья пообещала триста миллионов лир в награду тому, кто сообщит сведения, которые помогут найти Мильявакку, живого или мертвого.

После неудач полиции и частных детективов синьора Амабиле решила обратиться к магам и гадалкам.

— Ищите в лесной пещере между двумя колоннами, — ответил оракул Билестре из Трани.

Эта загадочная фраза могла быть истолкована, объяснил маг, как указание на то, что Мильявакка сбежал из любви к женщине и теперь скрывается с ней неизвестно где.

Синьора Амабиле уже и сама подумывала об этом, но не удалось отыскать никаких признаков тайной любви Мильявакки. Лилли и Лолли пребывали в не меньшем отчаянье и часто плакали вместе с синьорой Амабиле.

— Мы бы обязательно узнали об этом, — заверяли они. — С нами он делился всеми секретами.

Прошло лето, приближалась зима. Пока что Мильявакка благодаря хорошей погоде не испытывал никаких неудобств. В светлое время он работал на воздухе, а с наступлением темноты, поужинав у костра, ложился спать и спал беспробудно до восьми утра. «Как циклоп, — говорил он себе, вспомнив „Одиссею“, которую видел по телевизору. — Сплю, как Полифем, с той лишь разницей, что здесь не появлялся Улисс».

И верно, с момента его высадки на острове ни один человек не оставил больше следов на золотистом прибрежном песке.

Мимо иногда проплывали суда, но никому не приходило на ум углубиться в лабиринт между скалами, окружавшими островки, к которым в то время еще не приставали ни яхты, ни катера. Сюда заплывали лишь рыбаки, но и те к берегу не приближались, а на островки уж тем более не высаживались. Ночью Мильявакка иной раз видел огни рыболовных судов, но утром море всегда было пустынным.

Близилось рождество, а в доме его еще царил траур.

Дирче, его дочь, почему-то была уверена, что в полночь, когда дон Карлетто начнет служить в доме рождественскую мессу, отец непременно объявится. Но и в рождественскую ночь в двери и окна огромной виллы стучал лишь ветер.

— Этот ветер пронесся по всему свету, — сказал в своей проповеди дон Карлетто, вдохновившись яростным завыванием, доносившимся даже до капеллы, — и где-то он наверняка овеял лаской лицо нашего дорогого синьора Париде. Господь вернет его нам, я в этом убежден.

Однако в новом году вместо Мильявакки впервые в истории «Фульгора» появился судебный исполнитель, который конфисковал несколько машин — из-за неуплаты денег одному из поставщиков. Дела были плохи, под стать погоде — до самого февраля шел снег и дул сильный ветер.

Мильявакка на своем островке прекрасно доживал зиму, весьма, впрочем, короткую — в начале марта появилась свежая зелень. У главы «Фульгора» — он все еще числился главой, ибо никто не решался официально объявить его умершим, — отросли длиннющая борода и волосы по плечи. Одетый в козью шкуру, он был похож на троглодита. На ноги он надевал самодельные башмаки, тоже из козьей шкуры.

Весенние бури лишили его шлюпки, которую ударом ветра разбило о скалы. Мильявакка был этому даже рад — теперь он и вовсе оказался отрезан от внешнего мира.

Вдали порой проплывали корабли, и рыбаки нередко даже днем бросали якорь в нескольких милях от острова.

Однажды утром, когда он с холма, с высоты своих владений, любовался морем, он увидел, как, обогнув залив, рыбацкое судно подошло с севера к островку и встало на якорь в маленькой бухточке, единственном доступном месте для швартовки. Три человека подплыли на шлюпке к берегу. Мильявакка спрятался в лесу, чтобы незаметно наблюдать за пришельцами. Все трое шли на некотором расстоянии друг от друга, обследуя подряд все расщелины. Один из них спугнул стадо коз с козлятами. Подбежали двое других, и началась охота на животных. Поймав козлят, пришельцы их связывали и относили к шлюпке.

Когда Мильявакка увидел, что эти трое добрались до его хижины, он вышел из леса и в своем одеянии троглодита предстал перед ними.