Такие сцены между супругами или между Мильяваккой и одним из гостей, впавшим в немилость, возникали во время торжественных приемов не раз. За столом в присутствии всех придворных король «Синдера» изгонял из своего окружения того, кто по серьезным причинам становился ему нежелателен или просто приелся. Без всяких объяснений и почти всегда со словами: «Ты мне больше не нравишься» — Мильявакка предавал остракизму человека, которого он либо в чем-то заподозрил, либо тот ему надоел. Изгнанник, обескураженный и убитый беспощадным приговором, под жалостливыми взглядами сотрапезников направлялся к двери и исчезал навсегда.

Последний случай — величественное и окончательное изгнание супруги, — похоже, завершил целую эпоху и стал поворотным пунктом в истории Мильявакки и его деяний. Его сыновья неделю спустя, получив отчет о случившемся от Каластретти, лишь пожали плечами, уверенные, что все образуется, хотя и они заметили, что отец впал в черную меланхолию, заставлявшую предположить какую-нибудь болезнь и быстрое угасание. Он часто замыкался в долгом молчании, и даже дон Феличони не мог его развеселить своими выдумками.

Роза Каластретти, обеспокоенная больше его родных, сумела заманить Мильявакку к врачам, которые обследовали его целый месяц, но не нашли ничего, кроме нервного истощения. Мильявакка выслушал все советы, съездил на французскую Ривьеру, побывал в швейцарских и английских клиниках, но за два месяца похудел на пять килограммов. У него зародилось подозрение, что от него скрывают страшную болезнь, и он постарался выпытать все у доктора Гриффони, приказав ему под угрозой увольнения говорить только правду.

Бедняга Гриффони каким-то чудом сумел его успокоить насчет страшного диагноза, но вот приободрить не смог. Как он объяснил, у Мильявакки маниакально-депрессивный психоз в легкой форме, что присуще гениальным людям, и предложил свести Мильявакку к психоаналитику. Мильявакка притворился, будто ему по душе этот совет, но, едва Гриффони снял трубку, чтобы позвонить профессору, патрон обрушился на него с проклятиями и оскорблениями:

— Да ты меня продашь ни за понюх табаку. На кой черт мне сдался этот мошенник? Да у меня и голова, и все остальное работают в сто раз лучше, чем у тебя и у твоего профессора!

Вскоре Мильявакка убедил себя, что он жертва заговора, организованного женой и всем его небольшим кланом, включая и саму Каластретти. Его пытаются устранить. Разве не произошло нечто подобное с Муссолини? Всех великих людей, думал он, устраняют либо в зените, либо в конце карьеры. Никому не удается добраться до вершины, как почти никому не удается влезть на дерево с призами. Едва великий человек приближается к высотам, как таинственная сила приходит в движение и уничтожает его. Быть может, он, сам того не подозревая, собственноручно помогает своим врагам. Если раньше он вызывал у всех слепую и абсолютную веру в себя, то теперь возбуждает лишь сомнения, растерянность, колебания.

Он то и дело невольно сравнивал себя с Муссолини и даже с Наполеоном. Именно образ Наполеона на Святой Елене породил у Мильявакки мысль удалиться на какой-нибудь далекий остров. Ничего никому не сказав о своих планах, он в один субботний день отправился на свою яхту «Коринна II», стоявшую на якоре в Портофино.

Двух моряков, стороживших яхту, он услал отдыхать, а сам поднялся на борт и стал настраивать радиотелефон. За несколько дней он сумел заполучить капитана из Генуи, кока из Санта-Маргариты, официанта из Рапалло и одного моряка из Леричи и убыл с ними в юго-западном направлении.

— Поплывем к Корсике, — приказал он капитану. — К бухте Бонифачо, что против Санта-Тереза-ди-Галлура, между мысом Пертузато и мысом Фено. Там мне предлагают земли, годные для постройки туристского поселка.

После двух дней спокойного плавания «Коринна II» подошла к побережью возле Бонифачо. Бросив якорь, Мильявакка оставил экипаж на борту, а сам, взяв посредника из местных жителей, поехал в глубь острова.

— Вернусь примерно через неделю, — предупредил он капитана. — А вы ждите меня здесь.

Все это было, однако, лишь уловкой, чтобы никто не понял, куда он держит путь и каковы его истинные намерения. Он велел отвезти себя в Порто-Веккьо, где расстался с посредником, который на самом деле был обыкновенным шофером. В Порто-Веккьо он за высокую плату зафрахтовал рыболовецкое суденышко с экипажем и поплыл к восточному побережью Сардинии.

Судно обогнуло острова Маддалену и Капреру, прошло мимо мыса Фигари и оконечности Тимоне на острове Таволара, затем между островами Молара и Моларотта проскользнуло на мелководье, усыпанное островками и утесами.

— Выбирайте, — сказал капитан. — Это последние необитаемые места в Средиземном море.

Мильявакка на шлюпке пристал поочередно к пяти островкам, которые подробнейшим образом исследовал и запомнил их местоположение.

Капитану он объяснил, что заинтересован в покупке земель для одного итальянского объединения владельцев гостиниц. Но добавил, что остался недоволен осмотром, и велел отвезти себя вновь в Порто-Веккьо, откуда тут же отбыл в Бонифачо.

Когда он увидел зеленые луга своей Брианцы, то, может быть, впервые ощутил отвращение.

«Теперь, — сказал он себе, — я знаю, что сделаю. Отдам все королевство за клочок нетронутой земли».

Тем временем не только родные, но и служащие, а главное — доктор Гриффони пришли к выводу, что Мильявакка, дойдя до крайнего нервного истощения, стал понемногу выздоравливать. Он повеселел и, как в прежние славные времена, вплотную занялся делами. Доктор Гриффони утверждал, что недельный отдых на море привел в действие могучие жизненные силы Мильявакки и он наверняка обретет прежний оптимизм. Между тем этот оптимизм был всего лишь следствием твердого решения («Теперь я знаю, что сделаю»), принятого по возвращении из поездки. Восемь дней спустя из Рима, куда он отправился по делам, Мильявакка заскочил в Таламоне. Ему назвали некоего Бонокоре, владельца рыболовецкого суденышка, всегда готового оказать определенные услуги, и прежде всего тайно переправить за границу тех, кому надо срочно испариться.

С Бонокоре они договорились сразу.

— Я торговец из Милана, попал в беду, — сказал ему Мильявакка. — У меня долги, а платить нечем, к тому же гнусная мотовка жена, вдобавок рога мне наставляет, и дочь еще хуже матери. А помощи ждать не от кого. Вот я и решил поселиться на пустынном островке в Сардинии и жить там, как Гарибальди, пахать и засевать землю. Избавлюсь от жены, от кредиторов, а бог даст — и от тюрьмы.

Он вручил Бонокоре задаток, пообещал изрядную прибавку за полное молчание и назначил день отплытия через две недели.

Вернувшись домой, он, чтобы не вызывать подозрений, продолжал держаться бодрячком. Устроил пышный обед, один из прощальных дней провел с Лилли и Лолли на своей вилле у озера Комо, а другой — с Розой Каластретти в уютной квартирке в Лекко.

Как-то вечером, после закрытия заводов, он в последний раз обошел их. За день до отъезда, увидев возле магазинчика дона Феличони, подозвал его.

— Феличони, — нахмурился он, — я ведь тебе уже говорил: кое-что священнику делать негоже. Зачем ты заглядывал в магазин, если выходишь оттуда с пустыми руками?

— Узнать, не прибыло ли оливковое масло.

— Ох, Феличони, меня не проведешь. Ты шастаешь туда из-за девушки-сицилийки, которую я недавно взял продавщицей. Феличони, всему есть свое время — ты же сам говорил. Вот и настало для тебя время изменить свою жизнь. Стань снова настоящим священником, если хочешь спасти душу.

— Спасти душу?! — возмутился дон Феличони.

— Да, душу, — подтвердил Мильявакка. — Именно душу. Я о своей уже подумал. Завтра сам увидишь.

На другой день он объяснил, что едет в Рим в министерство. Встал рано утром и, выпив чашку кофе, вышел, как всегда, на веранду, полюбоваться пейзажем. День выдался ясный. Вдали на западе виднелись Альпы с белоснежной Монте-Розой.