Брачный ритуал охватывает ныне, как я полагаю, лишь два социальных слоя: мелкую провинциальную буржуазию и супер-богачей. Я знаю несколько девушек, принадлежащих к средней буржуазии, но ни одну из них мне не удается представить в роли невесты: эти восемнадцатилетние девушки с отвращением морщат нос, как только речь заходит о бракосочетании или когда навстречу им попадается пролетка с двумя молчаливыми шаферами, сопровождающими молодых. Если же невесте двадцать семь, то она спокойно и трезво намечает целую программу мероприятий, в которой, однако, не остается места для традиционных обрядов.

Приданое, гардероб, выбор ресторана для свадебного торжества, заказ на цветы, бонбоньерки — все это характерно лишь для определенного круга общества; девушки этого круга начинают работать с четырнадцати лет, они выросли в атмосфере благоговейного отношения к свадьбе, которое упорно вдалбливается им матерями-спартанками, пережившими послевоенные трудности и мечтающими о более счастливой жизни для дочерей. Они забивают сундуки простынями и скатертями (по штуке в месяц) таких расцветок, рисунков, что им заранее суждено перейти в разряд археологических находок. Чего там только не найдешь — даже пеленки и муслиновые подгузники для новорожденного, которые в эпоху бумажных пеленок наверняка будут превращены в тряпки для уборки комнат. Четверть зарплаты откладывается на неприкосновенную книжку, предназначенную для традиционных расходов («она» должна позаботиться о постельном белье, прохладительных напитках, сладостях, платье же должно быть подарком «его» родителей).

Именно к таким девушкам обращены майские свадебные рубрики; теперь лишь немногие женские журналы упорно продолжают их публиковать. Только эти читательницы просматривают их, беря на заметку некоторые детали — мягкую коричневую отделку полов, столик для утреннего завтрака, рекламный плакат с голой женщиной в спальне, длинный халат, свадебное путешествие в Испанию, фоторепортаж о бракосочетании в виде дорогостоящего, в двести тысяч лир, не меньше, переплетенного альбома.

С белым платьем покончено — его и в мыслях теперь нет. Мать разрешает дочери надеть платье понаряднее и шляпку с газовой накидкой — последний крик моды еще до Гэтсби (можете себе представить, как это выглядит сейчас!).

Повторяю, мне никак не удается вообразить в роли невесты какую-либо из девушек, принадлежащих к средней буржуазии. Скорее, это просто выходящие замуж девицы. В их социальной среде эмансипация диктует свои законы, утверждает свои предрассудки и, следовательно, не терпит приторной торжественности старых церемоний.

Невеста вновь возникает среди богатых слоев, для которых бракосочетание все еще остается утверждением династического (или неодинастического) престижа. Стремление поразить других баснословными цифрами всегда составляет подоплеку подобных церемоний: платье за 5 миллионов (на полмиллиона больше, чем у Де Росси), обед на 500 приглашенных по 12 тысяч на каждого, исключая шампанское, свадебное путешествие в 42 тысячи километров, больше чем длина экватора.

Такая невеста (у нее наверняка нет проблем с налоговым обложением), разумеется, втайне мечтает о полосе, отведенной ей в каком-нибудь иллюстрированном журнале. Но, конечно, не в разделе рекламы, оплачиваемом самими клиентами и потерявшем привлекательность даже для домохозяек. К примеру, цветное изображение сеновала, превращенного гениальной архитекторшей в банкетный зал снобистско-сентиментального пошиба, совсем в стиле Ренуара.

Перевод Г. Смирнова.

— Предки мне с этой девственностью всю печенку проели, — заявляет девица в бикини и с золотой цепочкой на животе. — Некоторых вещей отец на дух не выносит. Стоит, например, моей замужней сестре — у нее уже двое детей — завести дома разговор о противозачаточных средствах, как отец говорит: «Хорошо-хорошо, давай сменим пластинку». Он теряется от одного слова «противозачаточный».

— А сколько у него детей? — спрашивает один из юнцов в закатанных по колено джинсах.

— Пятеро, — отвечает девушка.

— Значит, он каждый раз терялся, — замечает кто-то, и на лицах всей компании, развалившейся в шезлонгах приморского бара, появляются слабые улыбки — видимо, они считают остроту вполне приемлемой.

Я наблюдаю за группой молодых людей, приехавших сюда на отдых. Эта «пляжная компания» не вылезает из бара, потому что под тентами полно мамаш, тщетно призывающих своих малышей не кидаться песком. Не все восемнадцатилетние, повзрослевшие благодаря выборам,[18] завоевали право отдыхать самостоятельно (поездка в Калабрию автостопом значит для них гораздо больше, чем неделя, проведенная в Югославии под крылышком родителей, пусть сравнительно молодых, энергичных: все равно это мама и папа с их неизбежным распорядком дня, теплой кофточкой, расспросами, надзором, запретами, упреками). Легче было добиться права на голосование, чем разрешения ехать куда глаза глядят: испуганное лицо мамы, нахмуренные брови папы одерживают верх, по крайней мере еще на одно лето.

Итак, я присоединяюсь к этим молодым людям, отдыхающим в семейном кругу на пляжах Адриатики или Тирренского моря, и наблюдаю за ними. У них своя компания, отчего кажется, будто они независимы. Я хожу с ними в бар, в дискотеку, к одному из них напросился на сосиски: у него «предки» куда-то ушли. Я не слишком вникал в их жизнь, но кое-какие ее особенности все же подметил. Утвердившись в своих впечатлениях, я открыл немало неожиданных для себя истин. В пляжной обстановке возрастным водоразделом является не столько факт недавнего голосования, сколько количество штрафов, уплаченных регулировщикам: тот, кому не исполнилось восемнадцати, платит пять тысяч лир за девчонку, примостившуюся на заднем сиденье мотоцикла. Комплекс дорожного штрафа весьма распространен среди молодежи. В мои времена подростки, которые ухаживали за девушками постарше себя, просто-напросто добавляли себе годик-другой, не опасаясь, что их разоблачат на первом же перекрестке.

Итак, прежде всего в глаза мне бросился конформизм этого лишенного каких бы то ни было табу поколения. Например, еще сохраняется ритуал представления новичков. Я думал, что достаточно сказать: «Привет, меня зовут Карло, можно к вам присоседиться?» Но я слышал, как шестнадцатилетние светские львицы с негодованием шептали своим дружкам: «Ну и нахал!»

— Если он так красив, что конец света, — призналась мне одна молоденькая блондинка, — то можно обойтись и без представления. Видали! Красавчикам, выходит, достаточно одного взгляда, а простым смертным без церемоний не обойтись. Пляжная компания — это своего рода клуб «Ротари»: девушка, нашедшая себе парня на стороне, добивается негласного одобрения от товарищей по пляжу, у которых есть множество способов дать новичку отставку, к примеру: «В общем, неплохой парень, но немного не того».

Ритуал с дискотекой тоже, как мне кажется, не претерпел по сравнению с прошлым больших изменений: наметив себе девушку, которой он собирается «пудрить мозги», парень советуется с друзьями — брать на абордаж или не брать? «По-моему, она тебя пошлет». «Посылание» — иначе говоря, отказ — раньше совсем не считалось чем-то ужасным (особенно после песенки Челентано «Спасибо, лучше не надо»). Теперь же я, напротив, замечаю, что это для юных кавалеров просто кошмар:

— После двух-трех «посыланий» становишься «недоноском», — объясняет мне один из моих знакомых, — тебя поднимают на смех и двадцать дней на море из жизни можешь выкинуть.

Не пошлют — танцуй себе на здоровье. За шейком не поговоришь, потому что стереофоника гремит вовсю. Девушка на тебя не смотрит, так как смотреть на партнера, не говоря ни слова, — это обязывает. Приходится ждать окончания танца, чтобы пригласить ее в бар и угостить джином с кока-колой.

— В девяти случаях из десяти, — говорит мне Альберто, — тебя предупреждают, что в городе есть постоянный парень. Но если она идет с тобой танцевать каждые полчаса, значит, положила глаз.