Хозяин спал в кресле. Он слегка открыл щёлки глаз, надул щёки и широким жестом великодушно пригласил присоединяться.

– Откуда? – спросил Ромашкин, показывая рукой на «царский» стол.

– Оттуда! – так же односложно ответил Шкребус. Немного подумав, вспомнил: – Вчерашний азербайджанский папашка выставился по второму заходу. Бойца-сыночка мы ему отдали, уломал, чертяка! Привезет через десять дней обратно. Не переживай, лучше выпей!

Никита потоптался нерешительно и махнул рукой. А ну их к черту, начальников!

Ахмедка уже успел вылакать три рюмки, пока Ромашкин набирал закуску в тарелку. А пить что? А, коньяк!

Народ, заслышав знакомый и ласкающий слух звон, проснулся. И понеслось по новой.

Так никто до светлых очей Алсына в этот день и не дошел…

Ожидался дождь. Стояли пасмурные дни, и на душе тоже было пасмурно. После вчерашнего «перебора», как всегда, мутило.

В канцелярию заглянул Шмер:

– Ты чего тут уселся? Поехали в город, развеселимся.

– Мишка! Какое развеселимся? Денег ни копья. Даже на обед не хватает, не говоря об ужине. Вчера почему не приберег закуски на чёрный день?

– А что, он уже наступил?

– Он еще спрашивает. У меня кишки слиплись от голода.

– Вот и хорошо. Значит, к банкету ты созрел.

– Опять банкет! Издеваешься? Я на спиртное смотреть не могу.

– А зачем на него смотреть? Закрой глаза и пей. Можешь даже не разговаривать, мешать беседе не будешь.

– С кем ты беседовать собираешься? Чем это я могу помешать?

– Нас, точнее, меня, пригласил Ашот, очень большой человек в городе. Может быть, самый главный.

– Он что, начальник милиции или партийный вождь?

– Мафиозо. Его весь город боится, а милиция честь отдает, – отчего-то понизил голос Шмер. – Поэтому во время застолий ешь, пей и молчи. Не то начнешь политическую белиберду нести не в тему. Ты это любишь! Я тебя беру для компании, чтоб пожрал, а им скажу, что от тебя кое-что зависит.

– Да не темни, зачем мне нужна встреча с такой подозрительной личностью?

– Чудак! Знакомство с Ашотом – это для тебя как быстрый карьерный рывок. Был никчемный лейтенант, а станешь вхож в дома сильных мира сего. В пределах этого города… Понимаешь, Ашот просит отпустить в увольнение на неделю Махмутова из второго взвода. Я сказал, что это можешь сделать ты. Он решил с тобой познакомиться.

– На неделю? Не поедет. Мы что, всю роту распустим по домам? Ни мира, ни войны? Ты с ума сошел! И никуда я не пойду. Умру с голода, но не буду сидеть за одним столом с твоим мафиозо.

– Ха! Отказаться уже нельзя. Ты получил приглашение. Эй, Абдулла, заходи! – Михаил приоткрыл дверь.

В комнату вошел маленький, сухонький, сморщенный, как сухой инжир, туркмен:

– Изздрасствуй, командыр! – протянул для приветствия по восточному обычаю обе руки.

Ромашкин, взглянув на чёрные, потрескавшиеся от солнца и грязи руки, внутренне содрогнулся, но крепко пожал их и изобразил дружелюбие.

– Командир! Я тебя уважаю. Приглашаю быть почетным гостем на нашем тое. Будыт балшой пир! – Туркмен со значением поднял вверх указательный палец. – Нэ пажалэешь.

– Ромаха, бери рюмаху. Надевай шинель и вперед! – распорядился Шмер. – Едем в вертеп. Я открою тебе прелести злачных заведений в здешних местах. Вернее, нам откроют. Думаю, ты уже взрослый мальчик, созрел.

– Вертеп?

– Подпольный публичный дом.

– А что, у нас в стране есть такие заведения? Это запрещено законом.

– У нас в стране нет, а в Педжене есть.

– Что, и нам можно будет пользоваться услугами девочек?

– Держи карман шире! Только наблюдать. У тебя есть стольник на мелкие расходы? Или хоть полтинник? За бесплатно только комсомолки в райкоме отрываются. Тут бизнес, коммерческая любовь. Нам можно пить, есть, смотреть стриптиз, но руками или другими частями тела не трогать.

Мозги Никиты лихорадочно заработали в определенном направлении, воображение нарисовало соблазнительные картины. Теперь он лишь опасался, что Мишка пошутил и вместо таинственного «вертепа» с обнажёнными манящими красотками он окажется в обычной прокуренной пивной.

– А ничего, что мы в военной форме? Может, переоденемся?

– Главное, самим быть в форме и боеготовыми. В морге тебя переоденут, – хохотнул Шмер. – Я же тебе сказал, идём отдыхать, но не развлекаться. Считай, что ты сидишь на партсобрании. Хочешь осуществить свои мечты, беги ищи двести рублей.

– Почему двести? Ты сказал одна девка сто рублей стоит.

– А для меня? Я что, буду наблюдателем? Нет, я заслужил, чтоб ты и меня побаловал.

– С ума сошёл? За ночь вышвырнуть получку? И на что?

– На то самое! – усмехнулся Шмер. – Получишь всё, как в сказках Шехерезады. Будет всё: и шахини, и хери, и зады…

В канцелярию вошел Ахмедка.

– Ахмедка, займи сто рублей, – попросил Ромашкин.

– Двести. Займи лейтенанту двести, – перебил скороговоркой Шмер. – Лучше триста!

– Сто. Сто мне и сто ему.

– Не дам ни рубля никому, алкоголики. Прогуляете, пропьете, а мне потом ходи за вами к кассе контролировать, получили получку или нет. Я рубль к рублю каждый месяц должен отсылать. Отец следит за накоплением калыма.

– У-у, б-байский сынок! Попроси меня когда-нибудь помочь, пошлю подальше! – Шмер повлёк Никиту из канцелярии на выход, по пути инструктируя: – Веди себя тихо, меньше болтай, а то вляпаемся! Ты в городе человек новый, не умничай перед тем, кого не знаешь, и не задирайся.

Ромашкин проснулся. Голова гудела, как колокол после перезвона. Сегодня воскресный день, выходной. Но это у всех, а Никите предстояло идти в роту. Воскресенье для него – рабочий день недели.

В дверной проем просунулась голова солдатика:

– Товарищ лейтенант, начальник штаба строит батальон. Вас срочно вызывает.

– О, чёрт! Ступай, сейчас я приду.

Мелькали какие-то обрывки смутных кошмарных видений. Непонятно, что такое приснилось ночью, какой-то бред. Вчера что было? Пили?

Едва он пошевелился, как острая боль пронзила тело.

– О-о-о!

– Солдат, стой! Никуда не уходи, жди за дверью, – подал голос Шмер откуда-то из угла. Мишка лежал в одежде и сапогах на матрасе, брошенном на полу и жадно курил.

Ромашкин огляделся, удивляясь с каждой минутой всё более. Почему это он оказался в общаге? Чья это комната? Что было вчера? Часть вопросов он непроизвольно задал вслух. На соседних койках зашевелились Лебедь-Белый и Колчаков.

– Ну ты, лейтеха, даёшь! – воскликнул Белый. Вскочил и принялся разминаться, выполняя всевозможные физические упражнения. В воздухе мелькали кулаки, пятки, локти.

Бр-р-р! Никита затряс головой. От этой пляски рук и ног его слегка замутило.

Вадик Колчаков взъерошил вихор Ромашкина и участливо спросил:

– Что, ни черта не помнишь?

– Нет.

– А какой ты был вчера герой! Грозился истребить под корень местные племена, устроить варфоломеевскую ночь иноверцам, порубать «чурок» на дрова. Требовал танк или хотя бы саблю и коня. Поминал добрым словом конницу Буденного и почему-то Александра Македонского.

Бессвязные воспоминания о событиях вчерашнего дня по-прежнему кружились хороводом в голове Никиты, но никак не выстраивались в стройную и последовательную цепь. Что сон? Что явь? Что бред? Что реальность?

– Кажите, шо вчора було! – заговорил он почему-то на украинской мове.

– Ты ж не хохол, не балакай. Или забыл свою национальность? Что было? Гуляли вчерась, братец! Буйно гуляли-с, – ответил Лебедь-Белый и, закончив разминку, побежал в умывальную комнату, гулко топая по длинному коридору.

– Солдат, ступай в казарму, – простонал Никита. – Передай сержантам, чтобы строили роту. Сейчас приду.

– Какое ступай, – усмехнулся Шмер. – Бери, братец, шинель лейтенанта и неси чистить. Как раз подсохла, и грязь хорошо облетит. Вон она, в углу за дверью стоит, к стенке привалившись.