— Бог мой, что с тобой, Нариндра?

— Мы погибли, — пробормотал Нариндра, еле держась на ногах, — так сильно было овладевшее им волнение. — Сигнал, посланный мною вам с берега…

— Ну?.. Успокойся и говори!

— Я слышал… шум… в кустах вдоль озера… И я спрятался, крикнув два раза, как макака… чтобы на всякий случай предупредить вас… А минут через пять мимо меня прошел знакомый мне факир, друг Кишнайи, предводителя душителей. Своей ужасной худобой он так походит на тота-ведду, что можно ошибиться; за ним шли две ручных пантеры, которых он показывает любопытным жителям деревень. Они весело прыгали вокруг него, а он говорил им: «Тише, Нера! Тише, Сита! Добрые мои животные, надо спешить. Мы сегодня хорошо поработали». И он шел дальше по направлению к равнине.

Нариндра, к которому мало-помалу вернулось его хладнокровие, закончил рассказ без всяких остановок.

— Одурачены! Одурачены этим подлым негодяем Кишнайей; он один в мире способен задумать, подготовить и выполнить такой ловкий маневр!..

— В таком случае ничего больше не остается, как бежать из Нухурмура. Шансы Барбассона-отца возрастают… Берегись веревки, мой бедный Барнет! — жалобным тоном сказал марселец.

Он был способен шутить даже на эшафоте.

— Нет, — сказал Сердар, ударив себя по лбу, — я думаю, напротив, что мы спасены. Слушайте! Не подлежит никакому сомнению, что ложный тота-ведда был подослан Кишнайей. Эти люди, как вы знаете, готовы за несколько су нанести себе самые ужасные раны, изуродовать себя и броситься под колесницу, на которой во время празднеств возят Шиву и Вишну; они, питают абсолютное презрение к жизни и страданиям. Однако следует обратить внимание на тот важный факт, что факир не знает и не может указать вход в пещеру со стороны озера; я, к счастью, сам завязывал ему глаза и отвечаю за то, что он ничего не видел. Будьте уверены, что Кишнайя и его приверженцы никогда не посмеют спуститься в долину под огнем наших карабинов и захватить нас. Шотландцы могут, конечно, сделать это с помощью крепостных лестниц, если им прикажут спуститься, но главарь душителей пожелает сохранить для себя честь поимки и не скажет им о своем открытии…

— Клянусь бородой Барбассонов, — воскликнул провансалец, — Сердар, вы выше всех нас… Вы все растете в моих глазах! Сюда к нам, дети юга!

— Я желал бы знать…

— Что я отгадал?

— Верно… И если вы отгадали, то можно держать какое угодно пари, что наши предположения сбудутся.

— Так вот, Сердар, нет ничего легче, чем дополнить ваше рассуждение. Кишнайя, не считая возможным спуститься в долину, пожурит факира за то, что он не остался подольше с нами, чтобы узнать, где находится таинственный вход, через который его провели с завязанными глазами; тогда весьма возможно, что мнимый тота-ведда осмелится вернуться той же дорогой, какой вышел, как будто он уходил только погулять со своими пантерами. Я вполне уверен, что так все и произойдет. Разве только Кишнайя дурак и не пожелает воспользоваться неожиданным случаем, давшим ему возможность провести шпиона в самые пещеры… Вы сами сказали, Сердар, что мы спасены, а потому бьюсь об заклад, что ни один из душителей в мире не найдет среди сотни долин на вершине гор ту, в которой находится вход в пещеры.

Сердар просиял… Его мысль Барбассон передал так ясно и точно, что он хотел уже выразить ему свое удивление его проницательности, как вдруг появился Сами, совсем испуганный и расстроенный.

— Сахиб, — сказал он Сердару, — я не знаю, что там происходит, но мне кажется, что кто-то стучит по стене со стороны долины, и Ауджали несколько минут уже кричит, как сумасшедший.

— Это тота, черт возьми! — воскликнул торжествующий Барбассон. — Кто же кроме него мог пробраться в долину… Ловкий парень этот Кишнайя, он хочет воспользоваться случаем… Большой ум вредит, говорят в моей стране.

— Открыть? — спросил Сами.

— Отчего же нет! Чем мы рискуем? — воскликнул провансалец.

Все присутствующие окаменели от удивления при таком быстром обороте дела, хотя все случившееся было вполне естественно. Ничего не могло быть логичнее предположения, что тота поспешил за своими пантерами, испуганными криком слона, и Кишнайя не удовольствовался теми неполными сведениями, которые он ему принес, зная хорошо противников, с которыми ему приходилось бороться. В последнем случае немедленное возвращение тота-ведды было лучшим средством для устранения всяких подозрений. Предводитель тхугов тем менее должен был быть уверенным, отправляя его обратно, что лично он ничем не рискует в этом деле, а в случае успеха выигрывает все. Он не мог даже сомневаться в успехе ввиду дружеского приема, оказанного туземцу, тем более что не знал, как изменилось положение после сообщения, сделанного Нариндрой. Во всем этом не было даже какого-либо странного стечения обстоятельств; факты всегда совмещаются и вытекают один из другого, как и понятия. Сердар и Барбассон рассуждали сообразно логике событий.

После минутного колебания Сердар сделал знак Сами, и последний, поспешив в коридор, повернул камень не без некоторого волнения, охватившего и всех жителей Нухурмура. В ту же минуту тота-ведда — это был он — бросился большими прыжками через отверстие и, добежав до Сердара, упал к его ногам. Его пантеры не посмели следовать за ним и остались снаружи. Сами закрыл на всякий случай вход; он не хотел, чтобы эти животные явились на помощь своему хозяину. Сердар дал понять друзьям едва заметным знаком, как важно, чтобы они предоставили вести разговор ему одному.

— Ну, мой милый Ури, вот ты и вернулся, — сказал он туземцу, гладя его ласково по руке, как это он делал накануне. И он нарочно обратился к нему на Канарском наречии, на котором тота, как слышал Нариндра, говорил со своими пантерами.

— Ури! Ури! — повторял тота с таким невинным видом, что все невольно любовались совершенством, с каким он исполнял свою роль.

— Нехорошо, — продолжал Сердар, — оставлять своих друзей, не предупредив их об этом! Неужели тебе не понравилась кухня Барнета? А ведь он вчера превзошел самого себя.

— Ури! Ури! Ури! — отвечал факир с полным равнодушием животного.

Сердар подумал, что, разговаривая таким образом, они не продвинутся ни на шаг вперед; он чувствовал, как в жилах у него начинает закипать кровь, и сдерживал себя, чтобы не слишком резко перейти к делу. С другой стороны, он ждал, когда какое-нибудь судорожное, едва заметное движение на лице хитрого мошенника покажет, что он не ошибается. Слова, слышанные Нариндрой, были, само собой разумеется, самым убедительным доказательством, но во всей наружности этого тощего существа было столько естественного, неподдельного, все черты лица его дышали такой наивной радостью, когда он снова увидел своего вчерашнего друга, что Сердар невольно спрашивал себя, не был ли Нариндра жертвой заблуждения.

Он хотел испробовать еще одну попытку, прежде чем прибегать к принудительным мерам, к которым он не питал особого доверия. Принуждение мало действует на факиров, привыкших считать пустяком физическую боль и лишения, и не было случая, чтобы таким путем добились чего-нибудь от этих людей, если они дали клятву молчать.

Самое лучшее было поразить его чем-нибудь, получить хотя бы самое ничтожное доказательство, а затем подействовать на него с помощью одного из тех кастовых или религиозных предрассудков, которые оказывают такое сильное влияние на индусов. Сердар остановился на этом решении с тем, чтобы в случае неудачи лишить ложного тота-ведду свободы и тем самым обезвредить его. Сделав вид, что он без особого внимания смотрит на него, чтобы не вызвать у него подозрения, но в то же время не теряя из виду его лица, Сердар продолжал по-прежнему дружески говорить с ним.

— Ты хорошо сделал, вернувшись к нам, бедное заброшенное создание, — сказал он. — Ты ни в чем не будешь терпеть недостатка у нас, так же как и пантеры, которых ты так любишь.

Взглянув затем ему в лицо, он быстро, как молнию, бросил ему фразу, слышанную Нариндрой: