Члены общества Духов Вод всегда переписывались между собой с помощью таких шифрованных знаков.

Ковинда-Шетти попросил Барбассона следовать за собой, и оба направились к порту, где на воде грациозно покачивался «Раджа», — название, данное купцом своей яхте; она вполне заслуживала этого названия красотой своих форм и быстротой. Маленькое судно, которое будет играть важную роль в этом эпизоде нашей истории, было целиком выполнено из тикового дерева. Длинное и узкое, оно было оснащено, как бриг, несмотря на вместимость всего в пятьдесят тонн; свинцовая обшивка на всем киле делала его необыкновенно прочным. Оно было снабжено машиной в сто лошадиных сил — огромная мощность для его размеров, а потому развивало скорость в двадцать два узла, тогда как «Диана» делала всего восемнадцать-двадцать.

Барбассон сразу понял, что при такой скорости, вдобавок увеличенной попутным ветром, на его стороне все шансы, чтобы догнать Сердара, несмотря на короткий срок. Полчаса было совершенно достаточно, чтобы развести пары на «Радже». Провансалец пришел в восторг при виде порядка и дисциплины, с какими машинисты, кочегары и матросы исполняли свои обязанности и приказания своего капитана. Подобное ему приходилось видеть только на военных судах, где он раньше служил.

— Я даю тебе превосходное судно, — сказал Ковинда-Шетти, — каких мало найдешь. Если ты не достигнешь своей цели, то лишь потому, что боги не пожелают изменить того, что написано в книге судеб.

Вот от какого маленького судна зависела жизнь Сердара… Да, она действительно зависела от нескольких часов неверного управления, от уклонения от курса или ошибки при определении места по карте, от небрежности рулевого…

Барбассону поэтому пришлось не только призвать на помощь все свои качества превосходного моряка, но и следить за тем, чтобы никто на борту не совершил ни малейшей оплошности. Когда он объяснил судовладельцу необходимость встретить Сердара до его прибытия на Цейлон, тот отвечал ему:

— В таком случае тебе незачем гоняться за «Дианой», держи курс прямо на остров, а так как ты наверняка придешь в Пуант-де-Галль раньше ее, то крейсируй у входа, пока не заметишь ее. Раз тебе не нужно будет искать подвижной точки в пространстве, тебе нечего бояться ошибки, тем более что отсюда до Пуант-де-Галля самый короткий путь вдоль берега.

— Ты прав, — сказал Барбассон, пораженный верностью этого суждения, — успех моего предприятия теперь обеспечен.

— Желаю тебе этого, — отвечал индус, — но помни, что на море никогда нельзя быть уверенным в следующем часе, а тем более в следующем дне.

Спустя несколько минут «Раджа» выходил из порта, легкий, как чайка, и несся к морю. Провансалец, стоя на мостике вахтенного офицера с развевающимися по ветру волосами, чувствовал, как им овладевает то жгучее удовольствие, которое истинные моряки испытывают всякий раз, когда выходят в открытое море после долгого пребывания на земле. И он, обратившись к грациозному судну, указал ему движением руки на обширное пространство воды, сверкавшее тысячами огней, и воскликнул, пародируя древнее изречение:

— Вперед! Ты везешь Барбассона и счастье Сердара!

«ДИАНА» ОЧЕНЬ БЫСТРО СОВЕРШИЛА СВОЙ переезд. По прошествии сорока восьми часов, — а даже самые лучшие суда тратят на это от пятидесяти шести до шестидесяти часов, — она к заходу солнца была уже вблизи Пуант-де-Галля, т. е. на другой день после своего отъезда из Гоа. Прибудь она получасом раньше, она могла бы войти в порт, теперь же ей предстояло провести ночь на море; после шестичасовой пушки фарватер становится недоступным из-за множества песчаных мелей, которыми он был усеян.

Тот, кому приходилось раньше общаться с Сердаром, не узнал бы его теперь; веселый, довольный, неистощимый говорун, он как будто начинал вести новую жизнь, и его друзья Нариндра и Рама, всегда видевшие его мрачным и сосредоточенным, удивлялись бы, конечно, такой радикальной перемене в его характере, если бы не знали горькой тайны его жизни, бывшей причиной его мрачного настроения, а также не были осведомлены о событиях, которые возвращали их другу его семью и объясняли его хорошее настроение.

Но не все еще было кончено и, как ни основательно был очищен горизонт, преданные люди видели на нем много черных точек, которые вполне оправдывали их беспокойство относительно последнего задуманного Сердаром предприятия. Они не испытывали ни малейшей боязни за себя; преданность их человеку, который пожертвовал собой ради борьбы за независимость их страны, доходила до полного забвения их собственных интересов и даже жизни, а потому личные моменты не имели ничего общего с той тревогой, которое внушало им будущее. Достаточно было какого-нибудь непредвиденного препятствия, чтобы случай отдал Сердара во власть его жестокого и беспощадного врага, ненависть которого еще более возросла после трагической дуэли, едва не стоившей ему жизни.

Как бы усилились их опасения, если бы они подозревали о той роли, которую негодяй Рам-Шудор согласился играть в этих событиях! Из-за великодушия своего характера и ловкости, с какой презренный играл свою роль, они приняли его сторону, когда скептик Барбассон выразил недоверие к этой комедии. Но всякий мог бы тут ошибиться: ни один факир, ни один индус, каким бы негодяем он ни был, не осмелится нарушить «страшную» клятву и тем самым попрать не только религиозные верования, но и все кастовые традиции, все понятия о чести своей страны. Один только тхуг способен на подобную вещь, а они не знали, что мнимый факир принадлежал к этой всеми презираемой касте. Власть клятвы над индусами всех каст такова, что Рам-Шудор наотрез отказался бы, если бы от него потребовали поклясться именем богини Кали, а если бы он произнес требуемую клятву, то ничто в мире, даже месть родных, не заставило бы его нарушить ее.

За некоторыми весьма редкими исключениями, примерами которых могут служить Рама и Нариндра, вопрос о чести в Индии является всего лишь формальностью; человек может быть честным или бесчестным в зависимости от клятвы, которую он произнес. Несмотря, однако, на то, что присущая им наблюдательность была усыплена, они чувствовали инстинктивное отвращение к Рам-Шудору, а потому были очень довольны, когда Сердар согласился взять его с собой вместо того, чтобы оставить в Нухурмуре, где он мог поддаться искушению (по их мнению, по крайней мере) и воспользоваться известной ему тайной, чтобы получить от англичан обещанную премию за поимку Сердара и Нана-Сахиба. Теперь же они могли следить за всеми его поступками и при малейшем подозрении обезвредить его.

Но оказалось, что в этом случае они столь же ошибались, сколь и были правы, ибо задуманный Кишнайей план был так ловко составлен, что представлял собой обоюдоострое оружие. Оставшись в Нухурмуре, Рам-Шудор предавал Нана-Сахиба, отправившись же на «Диане», он готовился предать Сердара. Нариндра и Рама не предвидели возможности первого факта; что касается второго, то, почувствовав недоверие, они выискивали доказательства его справедливости.

С тех пор как они покинули Гоа, недоверие их все более усиливалось. Кроме тощего тела ничто в Рам-Шудоре не напоминало факира. Люди этого сорта, воспитанные в походах, привыкшие к общению с брахманами, приобретают известного рода привычки, чего они не замечали в нем. Факиры совершают утром и вечером известные обряды, которые предписываются им религией; утром при восходе солнца и вечером при его заходе они простираются ниц, преклоняясь перед Индрой, богом света и огня; три раза в день они читают гимны Веды в честь своих предков, а всякое дело и всякий поступок в своей жизни сопровождают чтением мантр — заклинаний, призывающих на помощь добрых духов и отгоняющих злых. Ничего этого не исполнял Рам-Шудор; он был, по-видимому, так далек от всех перечисленных обычаев, что это на второй же день бросилось в глаза Раме и Нариндре, и они тотчас сообщили друг другу о своих подозрениях.