Прогресс шел медленно по одной простой политической причине — из-за отсутствия поддержки со стороны нижней палаты парламента, избранной в декабре 1995 года. В 1997 году Госдума обсуждала проект создания негосударственных пенсионных фондов, которые позволили бы гражданам самим накапливать средства для своей пенсии, не полагаясь лишь на госбюджет (такая модель уже действовала в некоторых странах Латинской Америки); в июле 1998 года правительство изъяло проект из рассмотрения, поскольку стало ясно, что программа не пройдет. Новый налоговый кодекс обсуждался с 1995 года. В июле 1998 года Ельцин с трудом уговорил левых и националистов проголосовать за первую часть кодекса, определяющую общие принципы и обязанности; остальные положения предстояло принимать новому президенту и новой Госдуме. Ельцину особенно хотелось провести через парламент закон, который позволил бы продавать сельскохозяйственные земли и снял бы барьеры, стоявшие на пути частного фермерства. Консервативный земельный кодекс, разработанный депутатами-социалистами из Аграрной партии, в 1997 году прошел через обе палаты парламента, но в июле был блокирован президентским вето. В декабре Ельцин председательствовал на круглом столе с законодателями и всеми заинтересованными сторонами. «Сама жизнь» и неудачи коллективизированного сельского хозяйства ставят этот вопрос во главу повестки дня, сказал он. Президент был готов согласиться с ограничениями на перепродажу земли и запрет продажи земли иностранцам[1478]. Компромиссному закону 16 июля 1998 года не хватило одного голоса для принятия. Это предложение тоже было принято лишь в 2000 году[1479].

В первой половине второго президентского срока Ельцина произошло поистине мистическое событие, оказавшее самое зловещее влияние на развивающуюся российскую политэкономию. 25 июля 1997 года правительство выставило на аукцион 25 % акций компании Связьинвест, образованной в 1994 году и аккумулировавшей имущество региональных телекоммуникационных фирм. Аукцион организовали Чубайс и Немцов с тем, чтобы оживить процесс приватизации и помочь с дефицитом бюджета. На этот раз им хотелось избежать промахов, допущенных во время залоговых аукционов. Ставки предлагались государственному аукционеру (Госимуществу) анонимно, что осложняло сговор. Немцов хотел установить новые правила, которые стали бы символом разрыва с «бандитским капитализмом». Хотя Чубайс этой формулировкой не пользовался, он соглашался с настроением и с обвинениями в коррупции, связанной с механизмом залоговых аукционов. Ставки предложили два участника — Владимир Гусинский от «НТВ» и вернувшийся в частный бизнес Владимир Потанин. Победил Потанин, действовавший в партнерстве с американским бизнесменом Джорджем Соросом. Он предложил 1,87 млрд долларов, а Гусинский — на 116 млн меньше и проиграл.

На этом бы все и кончилось, если бы Гусинский, «ослепленный жадностью и уязвленной гордостью», не начал возражать против результатов[1480]. В отличие от Потанина, он не принимал участия в залоговых аукционах и считал, что настала его очередь урвать свой кусок. Работая в сфере массовой информации, он полагал, что Связьинвест — его законная добыча. Борис Березовский, который в 1995 году потерпел поражение в борьбе с Потаниным за контроль над «Норильским никелем», не участвовал в процессе официально, поскольку занимал государственный пост, но за кулисами страстно поддерживал Гусинского. Березовский и Гусинский начали в подвластной им прессе и на телевидении кампанию с целью очернения Потанина, аукциона и стоявших за ним политиков и чиновников, в частности Чубайса.

В конце 1990-х годов было много написано о том, как крупный российский бизнес «захватил» посткоммунистическое государство и подчинил его собственным целям[1481]. Фиаско со Связьинвестом и роль Ельцина в этом процессе показывают, что результат был более сложным.

Во время нескольких прежних встреч с президентом у олигархов сложилось впечатление, что он к ним благосклонен. Ельцин, как сказал Михаил Ходорковский в интервью со мной в 2001 году, относился к олигархам так же, как когда-то партаппаратчики КПСС относились к комсомольцам, — как к людям другого поколения, возможно, со странными взглядами, однако на верном пути и «выполняющим определенные правила игры». Михаил Фридман из «Альфа-групп» говорил, что Ельцин считал олигархов «порождением его рук», «одним из инструментов реализации каких-то его планов», что он был уверен — «стоит ему стукнуть пальцем — и мы будем делать, что он скажет». Потанин сравнивал эту ситуацию с отношением директора школы к звездам школьной спортивной команды, которые иногда попадают мячом по окнам: их талантами он гордится сильнее, чем осуждает их хулиганство. Все говорили, что самостоятельность и царские замашки Ельцина не позволяли ему завидовать их деньгам и влиянию, а антисемитизм, присущий коммунистическим аппаратчикам прошлого (многие из числа наиболее успешных бизнесменов были евреями), был ему несвойственен[1482]. Как и в случае с другими игроками, Ельцин очень не хотел выглядеть обязанным нуворишам. В 1996 году его пришлось подтолкнуть на принятие их помощи, и они готовы были выделить на избирательную кампанию столько денег, сколько было необходимо. Если бы Ельцин захотел, то, конечно, мог бы профинансировать кампанию из государственных закромов[1483]. После выборов он не желал слушать тех, кто считал, что олигархи могут стать источником проблем. Когда он пригласил в Москву Немцова, тот сказал президенту, что олигархи начинают вести себя так, словно с Ельциным можно больше не считаться. «Ерунда! — ответил он. — Это им так кажется!»[1484]

Ельцин получил информацию о начинающемся конфликте со Связьинвестом и приказал Юмашеву решить вопрос с Потаниным и Гусинским до 25 июля. Юмашев порекомендовал враждующим олигархам поделить компанию между собой пополам — довольно странное предложение в свете рыночной конкуренции, — но Чубайс и слушать об этом не захотел. Через неделю после аукциона Березовский воспользовался звонком Татьяны Дьяченко, чтобы попытаться убедить ее в несправедливости результатов аукциона[1485]. Он говорил с ней на «ты» и в довольно назойливом тоне, хотя сама Татьяна этого тона не поддержала[1486]. Дьяченко выслушала его вежливо и спокойно, но у нее были сомнения по поводу воинственности Гусинского. Она сказала, что можно достичь «какого-то компромисса» и в целом правила требуют «нормальной конкуренции» за государственные активы. Татьяна никак не обозначила точку зрения отца, а Березовский не просил ее повлиять на президента. Когда он предложил уволить Альфреда Коха, министра, отвечающего за приватизацию, Татьяна ответила, что данный вопрос должен решать Чубайс, который курирует эту сферу. Тогда Березовский перешел к более важной для него (и его кошелька!) теме — налоговой амнистии на ранее накопленный капитал, предполагающей, что «нормальная налоговая жизнь» начнется только после того, как будут прощены все нарушения закона, допущенные ранее. «Я тебе могу с уверенностью сказать, что налоговую декларацию никто не заполнил честно, естественно, кроме президента». Дьяченко возразила. Ее семья платила все налоги. Налоговая амнистия показалась бы несправедливой подавляющему большинству россиян, поэтому бизнесмены должны были бы заплатить более высокий налог с заявленного капитала[1487]. В заключение разговора Березовский сказал, что он разговаривал с «Валей» (Юмашевым), и дал ей свой номер мобильного телефона. Татьяна была вынуждена спросить, какие коды нужно набирать. Разговор этот доказывает, что в 1997 году самый известный российский бизнесмен имел прямой доступ к дочери и советнику президента, однако они не были близки, и у Татьяны имелось собственное мнение.