«Хорошо, что сухо. А если бы дождь? Тогда тут не пройти!»

Пробирались по краю скалы. Внизу – страшно взглянуть – чернела пропасть. Кони здесь чуть шли, цепляя нога за ногу; иногда садились на крупы. Одно малейшее неосторожное движение, и конь с всадником неминуемо летели бы в бездну.

Ахмет громко понукал своего коня, свистел, подбадривая его. Конь неохотно шел впереди. Голос Ахмета звучно отдавался в молчании гор.

«Уж не подает ли он знаки своим сородичам?» – подумалось Кутузову.

Колонна двигалась очень медленно. Трехфунтовые гаубицы еще кое-как прошли, а двенадцатифунтовые, «новой пропорции», пришлось тащить солдатам на канатах.

Солнце уже поднялось, когда вышли опять на более сносную, широкую дорогу.

И вот тут солдаты увидали – казалось, до них рукой подать – величественные горы: справа широко раскинул свою плосковерхую палатку четырехугольный Чатырдаг, опоясанный облаками. А слева – подымала красноватые голые изломы громадная Демерджи. Демерджи была похожа на женщину, закутанную в чадру, которая сидит высоко, над самой бездной.

Кутузов невольно залюбовался этим великолепием, но Ахмет уже указывал ему на другое.

– Тырда-тарла! – говорил он, показывая пальцем. – Земляной вал. Турки!

Верстах в полутора было расположено передовое турецкое укрепление. Турки насыпали вал и укрепили его камнями.

Они ждали русских.

Место для обороны было выбрано удачное: с двух сторон шли крутые каменные стремнины. Обойти врага не представлялось никакой возможности. Сзади за укреплением виднелись невдалеке плоские крыши татарского селения.

– Какая это деревня? – спросил у Ахмета Кутузов.

– Шумы.

– До моря далеко?

– Недалеко.

Кутузов слез с коня. Ноги от напряжения дрожали.

Гренадеры становились в каре.

Русская пехота и пушки выходили на дорогу.

Над Чатырдагом, высоко в небе, парили орлы: их потревожили выстрелы. Уже два часа в горах, не умолкая, гремели громы. Русские гаубицы били по турецким укреплениям у деревни Шумы. Турки отвечали.

К грохоту орудий присоединялась частая ружейная трескотня. Обойти турок было нельзя. Приходилось атаковать сильно укрепившегося врага в лоб.

Сидя за надежным каменным укреплением, турки яростно защищались. Русская пехота медленно продвигалась вперед. Уже были убитые и раненые. К генерал-поручику Мусину-Пушкину, стоявшему со своим адъютантом за грудой камней, подошел командир московцев, коренастый подполковник Кутузов:

– Ваше превосходительство, надо ударить в штыки. Время идет, а толку никакого. Наши ядра мало вредят басурманам. В этой перестрелке мы потеряем больше; чем в штыковой атаке!

– Пожалуй, вы правы, – согласился Мусин-Пушкин. – Но басурман ведь втрое больше, чем нас!

– Ничего. Не устоят. Позвольте лишь начать. Мои гренадеры ближе всех к туркам. Я ударю первый, а вы поддержите!

– Ваши гренадеры действительно дерутся, как старые солдаты. Ну что ж, давайте. С богом! – согласился Мусин-Пушкин.

Кутузов спокойно вернулся под свинцовым дождем турецких пуль к своему батальону.

Несколько минут у московцев шли приготовления. А потом они вдруг с распущенным знаменем и барабанным боем кинулись на турецкий ретраншемент. В первый момент турки, не ожидавшие такого смелого приступа, опешили. Но московцы еще не успели добежать до турецкого укрепления, как турки опомнились и засыпали их пулями. Гренадеры приостановились было на полдороге, и кое-кто из них стал укрываться за камнями.

Тогда подполковник Кутузов выбежал вперед и с криком: «За мной, ребята!» – бросился к турецкому редуту.

Гренадеры подхватили «ура!» и в один миг достигли турецкого вала. Вслед за ними ударило в штыки и правое крыло. На валу в числе первых показалась крепкая фигура подполковника Кутузова.

И тут турецкая пуля сразила храброго командира московцев – Кутузов упал. Но дело было сделано: янычары дрогнули и побежали к Алуште, где белели паруса их фрегатов и ждали семь больших батарей.

…Подполковник Кутузов лежал в тени, у фонтана Сунгусу. Вся его голова была забинтована.

Генерал-поручик Мусин-Пушкин со своими старшими офицерами и капитаном московцев Завалишиным стояли поодаль у кипариса и тихо переговаривались. Генерал расспрашивал лекаря, который все время находился при раненом, а теперь пришел доложить генералу о состоянии здоровья подполковника Кутузова:

– Ну как?

– Пуля угодила между глазом и виском. Прошла через всю голову…

– Жив останется?

– Не могу знать, ваше превосходительство. На все воля божья.

– Глаза целы?

– Левой смотрит как надо быть, а правый запух.

– Жалко, если повредится. Глаза у Михайлы Илларионовича такие зоркие, – пожалел капитан Завалишин, – давеча орла увидал раньше всех. Никто не мог приметить, а он показывает: вон – орел над горами!

– А теперь что – спит?

– Находится в забытьи, ваше превосходительство.

– Хорошо, что турецкая пуля, а не татарская баларма, – сказал секунд-майор Шипилов.

– А что такое баларма? – спросил генерал.

– Это, ваше превосходительство, две небольшие пули, прикрепленные друг к дружке медной проволочкой, собранной в спираль. При выстреле проволочка растягивается и получаются две раны. Да, кроме того, и проволочка дает рану. Подлая штука!

– Ну и турецкая немало беды натворила! Как чуть начнет солнышко спускаться, отправить подполковника Кутузова в лагерь к командующему! – приказал лекарю генерал-поручик Мусин-Пушкин.

Через несколько часов от шумлинского водопада к Акме-чети отправилась экспедиция. Четверо гренадер бережно несли на носилках своего тяжело раненного командира. Сзади шли потрясенный случившимся подпоручик Резвой и проводник Ахмет с двумя лошадьми.

За ними следовало целое капральство московцев.

– И скажи, как получилось: больше недели тому назад турки замирились, а только сегодня об этом в Алуште узнал сераскир!

– Кабы на сутки раньше пришел естафет, никакого боя не было бы!

– И наш Михайло Ларивонович был бы невредимый! А так кто знает, что будет?.. – сокрушались гренадеры.

Второй день в Петербурге стояла непогодь. Хотя сентябрь только еще начинался, но уже по-осеннему было пасмурно и неуютно.

На город навалились низкие серые тучи – вот-вот польет дождь. Ветер крутил с разных сторон, а в полдень наконец установился – стал с бешенством налетать на город с залива.

Нева вздулась и помрачнела.

На Петропавловской крепости и Адмиралтействе трепыхались флаги. Корабли на Неве, еще вчера убравшие паруса, взлетали на свинцовых валах, как на качелях. Деревья Летнего сада гнулись и шумели. Под яростным напором ветра летели на землю сломанные ветви. На улицах редкие прохожие старались поскорее укрыться в дома: ветер валил с ног.

Вечерело. В Преображенском, всей гвардии, соборе ударили ко всенощной. Колокольный звон слышался приглушенно: его относило ветром.

Михаил Илларионович, не зажигая огня, в раздумье ходил по комнате. Читать он не хотел – боялся натрудить глаза.

После боя у Шумы прошло три года. Подполковник Кутузов чудом остался жив. Не только вся русская армия, вся Европа изумлялась и никогда не поверила бы в это, если бы сама не увидала Кутузова.

Когда Кутузов, немного оправившись от раны, приехал в Петербург, императрица приняла его, наградила орденом Георгия 4-й степени и 1 января 1776 года отправила лечиться за границу, «на теплые воды».

Кутузов лечился в Лейдене, где был знаменитый медицинский факультет, и целый год прожил в Европе, путешествуя по Германии, Англии, Голландии и Италии. Живя за границей, Михаил Илларионович имел возможность встречаться со многими видными людьми. В Берлине его принял прусский король Фридрих II, в Вене – знаменитый генерал Лаудон.