В ставке генерала Пассека лакеи накрывали парадные столы для завтрака, убирали ветками палатки.

Турецкий и русский паромы для перевозки экипажей, повозок и воинских команд были наготове.

Посреди Днестра виднелся турецкий плот, на котором условились встретиться послы. Турки покрыли его дорогими коврами, и он чуть покачивался на реке, словно какой-то необычайно яркий цветок. На ковре стояли друг против друга два кресла, а за ними несколько скамеек, закрытых парчой.

Турецкие челноки сновали взад и вперед по реке, приставали к левому берегу, турки говорили с русскими солдатами-лодочниками.

Переводчик-татарин спрашивал у русских солдат:

– Правда ли, что у вас даже бабы пьют вино?

– А почему бы им не пить? – улыбался мушкатер.

– Только поднеси, осман, увидишь, как хлещут!

– Говорят, пьют оттого, что ваша сторона сильно холодная. У вас самый край земли. Туда и солнце мало достает. Если б народ не пил, так вымерз бы с корнем!

Мушкатер подмигнул товарищам и сказал:

– У нас холодно, это верно: вот борода у человека как обмерзнет зимой, так и до лета не оттает. Оттого у нас и бороды светлее ваших…

Турки смотрели исподлобья, молча курили, а русские солдаты весело пересмеивались.

Ребятишкам интересно потолкаться на берегу.

Всю дорогу на добрые полверсты заняли конные и пешие солдаты и разные посольские служащие в парадных кафтанах и париках.

Какой-то подполковник, сидя на лошади, устанавливал порядок шествия к берегу посольской свиты:

– Фурьеры, становись сюда, перед кирасирами! Господа переводчики, вы за пехотой. Антон, подавай карету! Так. За каретой господин шталмейстер. Лакеи, официанты, метрдотель, вот ваше место!

Ребята смотрели и не понимали, кого так мудрено называет подполковник.

За красивой – вся в стеклах – каретой становились не то бабы, не то мужики: в красных, расшитых шелковых кафтанах, на голове шляпа, а из-под шляпы торчит косичка.

Их тотчас же заслонили всадники.

Захотелось побежать и посмотреть: а что делается теперь на турецком берегу?

И вдруг ударила пушка.

Ей тотчас же ответили с турецкой стороны.

Все конные и пешие, растянувшиеся по дороге от дома Зимина, зашевелились.

Мальчишки побежали по обочине дороги, крича:

– Пойихалы! Едуть!

Вдоль дороги стояли толпы народа. Мужики, бабы, разряженные, перешептывающиеся между собою девчата.

Впереди всех ехал, важно упершись одной рукой в бок, молодой офицер. За ним – два солдата со значками, а потом, как белая каменная стена, кирасиры.

– Бач, бач, гарный!

– Который?

– О, той, что поглядае…

– Он до нас заходил напиться.

– Та шо ты!

Загремели трубы, ударили барабаны. За кирасирами шли музыка и пехота: ать-два, ать-два! Как одна нога!

Ребята бежали рядом с оркестром. А за пехотой медленно ползла карета, окруженная гусарами. В карете сидели какие-то важные господа. Один – видать, не русский – смотрел по сторонам с такой миной, будто у него живот схватило и он только выбирает место, где бы выскочить…

Деды и бабы кланялись карете в пояс:

– Мабудь, сам посол! Туз!

А за каретой ни с того ни с сего, как за телегой цыгана, табун коней. Сытые, вычищенные – так и лоснятся.

– Кони. Як на ярмонке!

– А воны куды ж?

– Туркам.

– У турка кони краще.

– Вот нам бы таких по одному!

За лошадьми – пешие и конные. Кто из них военный, кто – так, не разберешь.

И опять карета, но уже запряженная шестериком. На запятках пажи, а гайдуки по бокам. И кругом нее – гусары. Деды и бабы опять кланялись до земли. Ребята бежали, старались рассмотреть посла, но в карете сидели двое: оба толстые, оба в треуголках, у обоих лента через плечо и на груди как жар – ордена.

Вот уже и река.

На турецком берегу тоже двигалась к реке пестрая, цветистая толпа. Слышалась дикая турецкая музыка. Все заглушали барабаны.

И вдруг над русским берегом блеснул огонь и разом ударило десять пушек. Бабы и девки шарахнулись в сторону. Кто присел, кто стоял зажав пальцами уши.

Торжественная процессия подошла к комиссаровой ставке.

Генералы вылезли из кареты. Офицеры слезли с лошадей. Все пошли к палаткам. А войска и кареты стали съезжать на паром. Турецкая свита и повозки тоже собрались на своем пароме отчалить от берега.

Пока на пароме перевозили свиту Кутузова, слуг и команды на турецкий берег, комиссар Пассек угощал посла завтраком.

На русский берег стала выгружаться свита турецкого Рашик-Мустафы-паши в смешных высоких шапках и цветистых чалмах.

– Повозки у них поганые, а кони – гарные! – оценивали дубоссарцы, глядя без особого удовольствия на гостей.

Но вот паромы перевезли всю свиту: турки табунились на русском берегу, русские стояли на турецком. Тогда снова прогремела пушка. Турки ответили тем же.

Из ставки вышел высокий комиссар Пассек. Рядом с ним шел среднего роста полный генерал. А за ними человек десять офицеров.

– Посол! Посол!

Они не спеша спустились к пристани, где ждали лодки, и поехали к плоту.

Турки на своей стороне делали в точности то же.

– Везут, как жениха к невесте!

Русские и турецкие лодки одновременно пристали к плоту. Послы в одно время взошли на плот, сели в кресла друг против друга. Комиссары послов сели чуть сзади, свита за ними.

С берега смотрели, что будет дальше:

– Говорят.

– Да еще и как!

– И понимают?

– А переводчики на что?

Послы беседовали недолго. Разом встали. Каждый комиссар взял своего посла за руку и подвел к другому.

– Знакомятся.

– Пошли к лодкам. Садятся.

– Едут!

И снова с обоих берегов грохнули пушки и загремела музыка, встречая именитого посла.

Через несколько минут послы одновременно ступили на чужую землю.

Русскому посольству наскучило тащиться по скверным турецким дорогам в Константинополь.

Ехали чрезвычайно медленно: всюду подолгу ждали, пока турки соберут подводы. Немало задерживали пышные встречи, которые устраивались везде русскому послу.

Эти парадные встречи надоели всем до смерти. Толмачи и повара, швейцары и актуариусы[13], пажи и скороходы давным-давно заучили, после кого им положено следовать в шествии. Надоело наряжаться во все парадное, а затем через час снова чиститься: стояла жара, было очень пыльно.

Михаил Илларионович в менее важных пунктах частенько прикидывался больным, и вместо него в этих церемониях отдувался маршал или первый секретарь посольства.

Вообще же в свите было много по-настоящему больных. Скверные продукты, доставляемые турками, обилие фруктов, на которые набросились северяне, – все это вызывало поносы. А чем ближе продвигались к Дунаю, тем больше становилось больных лихорадкой.

Хорошо, что нигде по дороге не встречали чумы.

У Михаила Илларионовича уже хватало работы: в его руках сосредоточивалась вся русская политика на Босфоре. Он держал непрерывную связь с Петербургом и поверенным в делах в Константинополе полковником Хвостовым.

Главная задача Кутузова в Турции была на первый взгляд проста. В секретной инструкции, данной Кутузову Екатериной II, было о Турции сказано:

«Иного от нее не требуем, как точного исполнения постановленных между нами соседственных и торговых условий, при чистосердечном с ее стороны попечении отвращать все, что тишину и безопасность границ наших колебать может».

Кутузову предписывалось устранять во взаимоотношениях России и Турции все то, что «остуду родить может».

В Турции царствовал умный Селим III, который начал реформировать армию и флот. Его считали ниспосланным для того, чтобы возвеличить Турецкую империю. Так якобы предсказал придворный астролог.

Но в коллегии министерства иностранных дел России верили больше в «астрологов» из английского и французского посольств и потому предупредили Кутузова, чтобы он установил, не являются ли эти реформы результатом «подущений министров других держав, нам завиствующих».