– Да ведь он пьян! – убеждал дядю Федя Кутузов.

– Ну спрашивайте! – махнул рукой Михаил Илларионович.

Евнух рвал руками копченого сига, исправно закусывая после очередной чашки, когда ему перевели нескромный, каверзный вопрос молодежи. Он секунду помолчал, обвел осоловелыми глазами улыбающихся офицеров и дипломатично ответил:

– Десять повинующихся женщин доставляют меньше хлопот, чем одна повелевающая!

Михаил Илларионович улыбался:

– Остроумно ушел от неприятного ответа, молодец!

– Пусть скажет, – обратился Федя Кутузов к переводчику, – почему у них заведено многоженство. Разве одной мало?

Турок, услышав вопрос, вынул из хрустальной вазы, в которой стояли розы, белую.

– Эта роза прекрасна? – спросил он.

– Прекрасна.

Евнух вынул вторую, алую:

– А эта?

– Прекрасна!

Турок вынул третью, черную:

– А эта?

– Прекрасна!

Евнух сложил все три розы в букетик и сказал с важностью:

– А все вместе они еще прекраснее!

– Да он совсем дипломат! – похвалил, улыбаясь, Михаил Илларионович.

– Дядюшка, а можно спросить: какие ему больше нравятся – худые или полные? – пристал Федя Кутузов…

– Ваше высокопревосходительство, пусть он ответит на это, – хором подхватили просьбу товарища молодые офицеры.

– Ну, валяйте!

Евнух уже осушил штоф. Теперь он долго вылавливал из миски скользкие белые грибки, глаза его блестели: посланец кызлар-агасы был навеселе.

– Он говорит, что вместо ответа расскажет вам, как один паша устроил в своем гареме спор, кто из одалисок красивее – белая или черная, тонкая или толстая, – сказал переводчик.

Все приготовились слушать. Евнух вытер ладонью рот и начал. Он говорил, а переводчик вслед за ним переводил на русский язык. Турок сидел, точно в кофейне, где любят рассказчиков и где охотно слушают.

– И вот паша обратился к белой: «Говори о своей красоте ты». Одалиска сказала: «Цвет мой – царь всех цветов. Белый цвет – цвет чистоты и непорочности. Цвет розы, цвет снега, падающего с неба. Цвет молока, дающего жизнь животным. Цвет кисеи, которую правоверные употребляют для чалмы. И разве может сравниться с белым цветом черный? Разве ночь может быть ярче светлого дня?»

Когда она кончила, встала ее соперница – черная одалиска – и сказала в свою защиту: «Чернила, которыми передан людям коран, разве не черного цвета? Черен мускус, проливающий драгоценные благоухания. Черен зрачок, о котором так много заботятся, в то время как мало думают о белке. Когда пролетят прекрасные дни жизни, появляется седина. Белый цвет – цвет проказы, бельма, смерти».

«Ну, а теперь говори ты», – обратился паша к тонкой. И тонкая сказала: «Я стройна, как кипарис. Я легка и воздушна, как ветерок, как благоухание цветов. Я легче скворца, живее воробья. Встаю ли, сажусь ли – прелесть отпечатывается во всех моих телодвижениях. Мои ласки быстры. Я легко могу исполнить все желания моего возлюбленного. Склоняется ли он ко мне, я обвиваюсь вокруг него, как виноградная лоза. Он только хочет заключить меня в свои объятия, а я уж – в них. Как можешь сравниться со мной ты, тучная? Малейшее движение доставляет тебе усталость. Твой возлюбленный вздыхает, а ты едва можешь перевести дыхание. Сон и пища, пища и сон – вот твои наслаждения, толстая». – «Что ты скажешь на это?» – обратился к полной паша. И та ответила: «Сыщется ли мужчина, который не получил бы удовольствия, глядя на округлые очертания моего пышного тела? Сам Коран восхищается толщиной. Взгляни на плоды, при виде которых у всех текут слюнки, – на яблоко, персик, арбуз: не одна ли у них форма с моими щеками, грудью, животом? Я сияю, как полная луна. Я как чаша, налитая, до краев. Слыхано ли было, чтобы кто-либо просил у мясника сухую кость, а не жирную и сочную мякоть! Ты, худая, остра, как гвоздь. Твои локти и колени словно колючие, засохшие ветки, от твоей тощей груди нет радости ни младенцу, ни возлюбленному. Твой скелет напоминает о смерти, а не о радостях жизни! Хвала и благодарение аллаху, что он явил на мне свою благость, создав полною!»

– Вот как спорили о своей красоте четыре невольницы, – окончил евнух.

– Красивый спор! Хорошо рассказывает евнух. Ну, довольно, господа! – поднялся Кутузов.

Он подарил посланцу кызлар-агасы серебряные часы и отрез парчи, а офицеры набросали ему серебряных рублей за рассказ.

Евнух кланялся и благодарил, прижимая руки к груди: видимо, был чрезвычайно доволен приемом, угощением и подарками. Он ушел, слегка покачиваясь.

Когда Михаил Илларионович остался один, он подошел к букету роз, стоявшему в вазе на столе, и наклонился над ним.

От цветов шел тонкий аромат.

– Эти нежные цветы – лучший залог мира. Мы получили надежных союзников. Вы, сэр Энсли, напрасно пренебрегли ими! – улыбнулся Кутузов.

За два месяца пребывания в Константинополе Кутузов установил хорошие взаимоотношения со всеми турецкими сановниками и постарался доказать им, что Россия действительно хочет мира.

– Мы и теперь, после столь блистательной победы, стоим за мир! – убеждал он.

– Мир наш с вами прочен. Если будет угодно аллаху, причин к ссоре не случится до конца наших дней! – отвечали ему риджалы.

Русского посла всюду принимали очень любезно. Особенно, учтив был зять султана – капудан-паша. Он устроил в честь Кутузова роскошный праздник: дал обед, после которого был жирит[26], и подарил Михаилу Илларионовичу пять прекрасных лошадей из своей замечательной конюшни.

Присутствовать на торжественных обедах приходилось Кутузову так часто, что он писал в Варшаву русскому послу Сиверсу:

«Теперь, мой дорогой и уважаемый коллега, я рискую каждую неделю получить расстройство желудка от ста и более турецких блюд, которые мне подносят все те, с кем я вел переговоры. Но я сейчас буду присутствовать на шестом и последнем обеде, который должен мне дать Рашид-рейс-эфенди».

На обеде у министра иностранных дел Михаила Илларионовича рассмешило то, что хозяин, подымая бокал, вдруг сказал по-русски:

– Хватим!

Кто-то же научил его этому!

Министр не переставал быть внимательным и любезным с Кутузовым. Его речь была пересыпана такими цветами турецкого красноречия:

– Времена ваши да будут благополучны!

– Слава аллаху, носом моего сердца я беспрестанно нюхаю почку розы благовонного ума вашего!

– Двери искренней дружбы всегда пребудут отверстыми между нами!

– Веления ваши на голове вашего раба!..

На словах у турок все было хорошо, но на деле происходило иначе. Турки все так же запрещали перегружать товары с русских судов на турецкие для вывоза в Средиземное море, чем наносили большой вред русской торговле. Купцы вынуждены были продавать хлеб в Константинополе, теряя при этом на каждой четверти по три рубля.

За 1793 год убыток составил более полумиллиона рублей. И самое главное – турки хотели повысить тариф на ввоз и вывоз товаров.

По торговому договору Турции и России 1783 года, подтвержденному в 1791 году, на товары, вывозимые из Турции и ввозимые русскими подданными, были установлены таможенные пошлины в три процента.

Англии и Франции не нравилось, что Россия находится в более благоприятном, привилегированном положении, чем они.

Английский посол в Константинополе Энсли подбил турок требовать пересмотра двадцать первой статьи торгового договора.

Кроме пронырливого Энсли, плел интриги против России драгоман Порты – коварный, мелочный Мурузи.

Михаил Илларионович приметил его «недоброхотство». Он знал, что Мурузи будет стараться укусить исподтишка. Это было в его характере – недаром он родился в константинопольском квартале Фанара, где, как говорили, сын готов убить своего отца из-за нескольких пиастров – и сделает это так ловко, что его не смогут наказать по закону.

Братец драгомана господарь Валашский Александр Мурузи также старался хоть по мелочам пакостить России: всячески препятствовал русской торговле, создавал разные затруднения тем, кто хотел переселиться в Россию. Кутузов понимал, что Турция ведет разговоры о повышении тарифа только на всякий случай: авось удастся, авось Россия пойдет на уступки. К войне Порта не была готова.