Ашок, неужели ты не понял, что мое сердце уже растоптано? Я медленно порвала записку на мелкие кусочки и, протянув ладонь за окно, держала ее, пока ветер не унес обрывки бумаги в темноту, как чешуйки со стоп Бидхата Пуруша.

Изо всех сил я старалась сосредоточиться на ночном небе. Иногда бывает так тяжело на душе, что боль можно вытерпеть, только обратившись к чему-то огромному, что гораздо выше человеческих бед.

Если бы в эту секунду упала звезда, я знала, что я загадала бы: я попросила бы для Ашока новую любовь, ту, которая не причинит ему боли. Если такая любовь существовала на свете.

Безумная любовь перевернула всю мою жизнь с ног на голову.

Теперь, когда до свадьбы осталась всего неделя, мамы стали гораздо снисходительней. Мне разрешили писать Сунилу, хоть каждый день, если я захотела бы. Я купила надушенную бумагу и ручку с пурпурными чернилами. Как бы я посмеялась надо всем этим раньше! Хоть на миг книги Вирджинии Вулф мне заменила книга Элизабет Баррет Браунинг «Как мне любить тебя?» Я, одурманенная любовью даже больше, чем Судха, скрупулезно выписывала оттуда целые куски текста, стараясь писать как можно аккуратнее. А может, я каким-то чудесным образом забрала у Судхи часть ее самой? Я пробежала пальцами по страницам со стихотворениями Тагора, чтобы найти строчки, которые смогут отразить чувства, захлестнувшие меня: «Аджи… мане хайтеке сукх ати сахадж сарал. Сегодня я чувствую, как счастье просто». И каждый день я со всех ног бежала к воротам, когда приходил почтальон. Сунил был не так многословен в письмах, но когда я получала конверт, подписанный квадратным почерком, меня словно переполняли миллионы радужных пузырьков, готовых вырваться наружу. Я сказала Сунилу, что очень хочу путешествовать, и, видно поэтому, он обычно писал о местах, которые собирался показать мне: озеро Тахо, Королевский каньон, Баха. Каждый вечер, перед тем как заснуть, я шептала эти названия, которые слетали с моего языка, как таинственные, чужестранные драгоценности.

Но даже в таком полубредовом состоянии я беспокоилась за Судху. Она казалась веселой, принимая участие вместе с нами в предсвадебной суматохе: выбирала подарки для будущих родственников, примеряла украшения и разрисовывала ладони хной. Но вдруг ее смех становился слишком нервным и громким; какое-то отчаяние появлялось в ней, когда она кружилась перед зеркалом, примеряя платок, вышитый золотом. А я порой виновато жалела, что послушалась ее и не рассказала маме об Ашоке.

Как-то я попыталась поговорить с Судхой об этом.

— Хорошо, — сказала я, — я понимаю, почему ты не хочешь рисковать всем и сбегать с Ашоком. Но Рамеш не подходит тебе, он ведь даже не нравится тебе, я же чувствую.

Судха ничего не ответила.

— Почему бы тебе не подождать еще немного? — умоляла я. — Я скажу матери, чтобы они нашли тебе другого мужа. Ты не обязана выходить замуж в один день со мной.

Судха резко оборвала меня:

— Мне всё равно, за кого я выйду замуж, они все одинаковы для меня. Всё, чего я сейчас хочу — не жить в этом доме, в котором останется столько воспоминаний, когда ты уедешь.

И тут, отвернувшись, она прошептала фразу, которую я не совсем поняла:

— Как смогу я жить без тебя в этом доме, Анджу, когда единственная причина, по которой я здесь осталась, — это ты?

За два дня до свадьбы мама попросила нас прийти в ее комнату. Когда мы вошли, я поняла, что нас позвали по какому-то очень серьезному поводу, потому что там уже стояли Пиши и тетя Налини с напряженными выражениями на лицах. Не говоря ни слова, Пиши заперла за нами дверь и опустила шторы. Тяжелый деревянный засов двери зловеще заскрипел, когда Пиши задвигала его. Моя мать, лежа в кровати, попыталась приподняться, чтобы хоть как-то сесть. На прикроватном столике стоял пузырек с нитроглицерином — должно быть, она опять слишком много работала, и у нее заболело сердце. Я представила эту обжигающую боль, которая сдавливала ее грудь, словно раскаленные докрасна железные пальцы. Моя мать всегда была такой благоразумной, ну почему она так упорствовала, отказываясь сделать операцию, которая ей, без сомнения, была необходима? Я хотела хотя бы натереть ей спину мазью на целебных травах, от которой ей становилось немного легче, но я знала, как она ненавидела, когда кто-нибудь начинал суетиться вокруг нее.

— Девочки, — сказала она, — я хочу вам кое-что показать.

И с этими словами мама достала из ящика прикроватной тумбочки очень потертую шкатулку для драгоценностей. Это, должно быть, была очередная уродливая фамильная драгоценность, передаваемая со времен моей бабушки — может, громоздкий браслет или толстый гребень в форме луны, который мама относила ювелиру, чтобы переделать его во что-то более изящное и современное. Потом она добавила:

— Возможно, вы поможете нам решить, что сделать с этой вещью.

Я очень удивилась, услышав это, потому что обычно наши мамы принимали такие решения без нас. Неужели они сочли, что раз мы выходим замуж, то стали достаточно мудры? Разве они не видели, что в нынешнем состоянии я вряд ли способна принимать разумные решения? Я смотрела на Судху — может быть, она что-то понимала в происходящем, но она, не отрывая взгляда, смотрела на шкатулку. И в глазах сестры я ясно видела страх.

Но когда моя мать открыла крышку, мои глаза тоже широко распахнулись: внутри лежал огромный рубин, каких я никогда не видела. Даже в полумраке комнаты он светился красным огнем, словно внутри него была заключена бушующая сила.

Из груди Судхи вырвался звук, похожий на стон, и она замолкла, поспешно прижав пальцы к губам.

— Его оставили ваши отцы, прежде чем уйти, — сказала мама.

У меня вдруг закружилась голова, мне показалось, что я резко перенеслась в прошлое. Я ощутила покалывание в горле, словно туда попал песок, меня пронзила острая боль и ярость — ярость, в которой я бессильно била кулаками по стене, когда надо мной смеялись одноклассницы, потому что у меня нет отца. Я услышала свой детский, потерянный голос: «Как он мог нас оставить?» Сколько раз я задавала матери этот вопрос, но она так ни разу и не ответила на него. А сегодня, наконец, я могла получить ответ, если снова спросила бы.

Но тут я поняла, что мне больше не нужен этот ответ. Даже правда бывает запоздалой. Причины, побудившие отца оставить нас, больше не интересовали меня. Теперь у меня был Сунил, мой собственный мужчина, который никогда не бросит меня. Такой человек был гораздо дороже любого драгоценного камня.

Пиши и тетя смотрели на мою мать, которая, кажется, растерялась. Они ждали, что она скажет. Я догадалась, что у каждой из них была своя история о том, что произошло много лет назад, и неизвестно, чья была правдивей. Да и существовала ли вообще хоть одна история, содержащая всю правду? Я была уверена, что когда я расскажу ее своим детям, она превратится в нечто совершенно иное.

Но я не хотела рассказывать ее, мне не была интересна эта старая сказка про двух взрослых мальчишек, которые отправились на поиски приключений, даже не подумав о том, что случится с их женщинами; про мужчин, для которых сомнительная авантюра показалась привлекательнее, чем жизнь в доме рядом с близкими людьми. И если, действительно, правда, что мертвые живы до тех пор, пока о них говорят, я с радостью предала бы имя своего отца и дяди забвению.

И тут в тишине, наполненной тенями, раздался голос Судхи, которая, в отличие от меня, не хотела молчать:

— Они ушли, потому что, как и все мужчины, хотели добиться в жизни чего-то невероятного, чтобы все восхищались ими. — Глаза Судхи были черны, как море перед штормом, а лицо потемнело, как комната, в которой выключили свет. — Вот и всё. Так… — сказала она с какой-то странной безысходностью в голосе.

Мама посмотрела на нее, словно собиралась спросить, что Судха имела в виду, но только вздохнула и потерла грудь.

— Это случилось очень давно. Если бы мы знали, что сделать с камнем, то не стали показывать его вам в такой радостный момент.