Только я открыла рот, чтобы ответить ему, как Сунил, встал, резко отодвинув свой стул. Оглушительно грохнув кулаком по столу, он гневно заявил:

— Хватит! Мне надоело, что ты издеваешься над моей матерью. Надоело делать то, что ты хочешь. Если уж на то пошло, я сам попросил приготовить тамариндовое чатни!

При этих словах у отца Сунила отвисла челюсть. Он не привык к мятежу. Затем он тоже встал. Двое мужчин, оба с искаженными от гнева лицами, стояли друг напротив друга. И мистер Маджумдар произнес:

— Так вот ты чему научился в Америке — спорить с отцом? А кто, интересно знать, отправил тебя туда на учебу? Кто купил билеты? Кто оплачивал все расходы, чтобы ты мог…

Мой прекрасный, смешливый муж, которого я так любила, смотрел на отца с искренней ненавистью в глазах. Казалось, что в эту минуту он мог его убить. Если бы я увидела такого незнакомца на улице, то сразу же сбежала бы.

— Не беспокойся, я с удовольствием верну тебе всё, до последнего пайса, и даже больше, — продолжал Сунил. — Я не хочу быть тебе должным, не хочу, чтобы ты каждый день меня этим попрекал, как мою несчастную мать. И вот что я тебе скажу: если еще хоть раз я увижу, что ты обижаешь ее…

— Посмотрите, какой герой нашелся! — перебил его отец. — Хочешь произвести впечатление на свою жену, да? Интересно, что она скажет, когда узнает о твоих подвигах в Америке, о твоих попойках и любовных похождениях? Да-да, не думай, что я ничего не знаю, про то, как…

Но тут моя свекровь, сидевшая словно каменная статуя, всё это время, схватила меня и утащила на кухню, захлопнув дверь, так, что был слышен только приглушенный рев, напоминавший бой быков.

Поздно ночью я лежала в кровати, страдая от голода и невеселых мыслей. Я даже не могла думать о том, чтобы еще раз столкнуться лицом к лицу с отцом Сунила. Как я могла оставаться в этом доме с ним и его женой, этой несчастной, сломленной женщиной, после того, как Сунил уедет, еще целый год? Как мне было смириться с тем, что мой муж, нежный и заботливый, превращался в незнакомца, охваченного яростью и готового ударить собственного отца?

Но больше всего меня терзали, словно острые когти, обвинения, брошенные в сердцах отцом Сунила. Попойки и любовные похождения. Я жалела, что миссис Маджумдар закрыла за нами дверь кухни прежде, чем я услышала ответ Сунила. Я не хотела, чтобы в моей душе змеиным клубком копошились сомнения. Мне хотелось, чтобы рядом был человек, который мог спокойно и трезво посоветовать, что делать после этого сумасшедшего вечера. Мне хотелось, чтобы рядом была Судха.

От этих мыслей я начала плакать, уткнувшись в свадебную подушку, которая впитывала мои жгучие слезы. Целый месяц я не позволяла себе думать о Судхе, после того как столь непростительно набросилась на нее на свадьбе. Я не звонила ей, даже не спрашивала у наших мам, как ее дела. Каждый раз, когда во время моих коротких визитов домой кто-нибудь заговаривал о сестре, я тут же меняла тему. Глубоко внутри своего ревнивого сердца я понимала, что ее нельзя винить за тот восхищенный взгляд Сунила, но ничего не могла с собой поделать. Поэтому я с головой окунулась в мир его мечтательных слов и страстных прикосновений.

Вот как любовь делает из нас трусов.

Открылась дверь. Сунил включил свет. Я заморгала, привыкая к яркому свету, и быстро вытерла глаза, чтобы Сунил не увидел слез. Но он, конечно же, заметил.

— Ангел, — сказал он и положил на кровать пакет, который держал в руках. — Извини за этот вечер.

Он крепко обнял меня, погладил по голове. А я, прижавшись лицом к его шее, вдыхала запах американской туалетной воды и, немножко, пота — самый лучший запах. Мы сидели обнявшись, успокаивая друг друга. Я взяла его руку, прижала ее к губам и утешала его, словно обиженного ребенка. В доме под названием «брак» есть много дверей, и сегодня вечером мы открыли одну из них.

Сунил поцеловал мои глаза, и я ощутила лицом его горячее дыхание. Я приоткрыла губы навстречу ему, сбросила с себя сари и потянула его за одежду. Мы стали неразрывным целым, наши тела, объятые желанием, слились в одно. Мы двигались в неизменной гармонии и вскрикивали в унисон, а потом, мокрые и торжествующие, лежали не размыкая объятий. Сунил казался беззащитным, как ребенок, лежа после любовных игр вот так, уткнувшись лицом в мое плечо. Какой глупой надо было быть, чтобы сомневаться в нем?

Потом мы сидели на кровати, поджав ноги, и ели лучи и алу дум[53], которые принес Сунил. Ему пришлось съездить на вокзал, чтобы купить еду, потому что все ближайшие магазины уже закрылись к тому времени, как Сунил закончил свой разговор с отцом. Я жадно откусывала большие куски хрустящего поджаренного хлеба и острых помидоров. И сказала Сунилу, что это самая вкусная еда в моей жизни. А Сунил поймал мою руку и облизал все пальцы на ней, один за другим, так что я задрожала.

— Ты всё равно вкуснее.

Он засмеялся и опрокинул меня на кровать. Я была не против, но прежде мне хотелось задать ему один вопрос.

— Пожалуйста, не пойми меня неправильно, — сказала я нерешительно, — но можно я вернусь в дом моей матери, когда ты уедешь?

Сунил долго смотрел в потолок, плотно сжав губы. Неужели я разозлила его? Но когда он посмотрел на меня, я увидела в его глазах лишь печаль.

— Наверное, так будет лучше всего. Только я надеюсь, что ты будешь иногда заходить к моей матери? Ты видишь, она уже привязалась к тебе. В ее жизни не так много радостей…

— Конечно, — с облегчением ответила я. Его забота о матери была так трогательна. Мы решили, что я буду навещать ее во второй половине дня, пока отец Сунила будет на работе.

— Ну что, раз с серьезными вопросами покончено, — сказал Сунил с озорной улыбкой, — пора перейти к удовольствиям!

Его настроения сменялись быстро, как ртуть! Впрочем, и мои тоже…

— К удовольствиям! — улыбнулась я в ответ, в то время как Сунил толкнул меня на подушку и начал целовать: сначала вдоль ключицы, а потом опускаясь всё ниже, и от наслаждения у меня перехватило дыхание. Я таяла, как сладкая вата у него во рту. Я была сладким вином, которое пьянило нас обоих. Я была счастливейшей женщиной на земле.

В доме мужа я всегда просыпалась первой. Никто меня не заставлял. Рамеш был не такой человек, чтобы принуждать людей к чему-либо, и он предпочел бы, чтоб я оставалась рядом, под нашим целомудренным одеялом, пока не зазвенит будильник. А свекровь довольствовалась тем, что каждое утро мы вместе пили чай и обсуждали планы на день.

Но эти ранние часы, когда я сидела у окна спальни, немного дрожа от прохладного воздуха и любуясь восходом солнца над прудом и мерцающей в солнечных лучах дымкой над бамбуковой рощей. Они были так невыразимо драгоценны. Лишь тогда я могла взвесить свою жизнь. Прислушаться к той новой женщине, которая просыпалась во мне. Кто теперь эта Басудха, которая каждый день наносит на пробор синдур, чтобы обеспечить процветание своему мужу? Часто я с недоумением смотрела в зеркало на эту незнакомую мне женщину с серьезным и взрослым взглядом, с тяжелой связкой ключей на поясе. Но она хорошо справлялась с любыми тяготами.

Ключи — это отдельная история. Спустя несколько дней после свадьбы свекровь позвала меня к себе в комнату. Я шла к ней с затаенным страхом, потому что хоть она и неплохо ко мне относилась, я уже поняла, что она очень властная женщина, которая привыкла идти своим путем. Но когда я вошла в ее комнату, она лишь отцепила связку ключей от своего сари и положила мне ее в руку со словами:

— Натун-бау, — так меня называли в новом доме, новой женой, — теперь это твой дом, и ты должна учиться быть в нем хозяйкой.

Холодная связка ключей в ладони изумляла, как и взгляд свекрови, выражавший и неохоту и облегчение. Видно, было, как ей непривычно и тяжело отказываться от ответственности, но она приняла окончательное решение. Должно быть, с той же самой решимостью ей приходилось справляться с многочисленными трудностями, которые выпали на долю семьи после смерти ее мужа.